— Меня из полка уволили, и царевна Софья Алексеевна тайно велела Милославскому схватить меня и отвезти в Соловецкий монастырь. А по твоей челобитной, которую ты вместе со мною подал об отставке, приказано тебе отказать. Сухаревский полк скоро пошлют в какой-нибудь дальний город. Чаще уведомляй меня о себе. Старайся при первом случае выйти в отставку и прямо приезжай ко мне. Теперь все в руках царевны Софьи Алексеевны, но авось придет время — и все переменится. Тогда опять начнем служить по-прежнему. Ну, прощай, Борисов! Не забывай меня.

— Прощай, Василий Петрович; прощай! Накажи меня Бог, если я тебя забуду…

Борисов не мог говорить более: слезы градом покатились по лицу его.

Они бросились друг другу в объятия и долго не могли расстаться. Наконец Борисов вскочил в повозку, взял вожжи и, переехав речку, поскакал по дороге к лесу. Въезжая в лес, он оглянулся и, увидев на берегу речки Василия, который все еще стоял и смотрел ему вслед, закричал издали:

— Прощай, второй отец мой!

Через полчаса путешественники въехали в Ласточкино Гнездо. На холмистом берегу небольшого озера, в которое впадала речка, стояли восемь крестьянских хижин. Одна из них, находившаяся на краю, отличалась от прочих величиною, надстроенною над нею светлицею, размалеванными ставнями и вычурною резьбою около окошек. Это был дом помещицы. Гришка остановил у ворот тяжело дышащих от усталости лошадей. На скамье перед домом сидела старуха в черном сарафане.

Наталья и Андрей выпрыгнули из повозки. Раздались восклицания: «Матушка! Дети!» — и старушка радостно прижала к себе дочь, потом сына. Когда услышала она, что освобождением своим и спасением дочери обязана Бурмистрову, то, бросясь к нему, начала обнимать его ноги. Василий поднял ее и повел под руку в дом своей тетки.

На дворе встретила их пожилая женщина в сарафане из голубой китайки и в шапочке из заячьего меха, белизна которой делала еще заметнее смуглый цвет ее лица, загоревшего на солнце. Это была Мавра Саввишна Брусницына, владетельница Ласточкина Гнезда.

— Добро пожаловать, дорогие гости! — сказала она. — Здравствуй, любезный племянничек! Мы уж с тобой, кажись, лет пять али побольше не видались!

— Да, тетушка! — отвечал, здороваясь с нею, Бурмистров.

— Милости просим в горницу! Я ждала еще сегодня утром дорогих гостей. Что так замешкались? Скоро уж солнышко закатится.

— Нельзя было раньше приехать, тетушка.

— А у меня и ужин готов, и баня топится с раннего утра.

Угостив приезжих ужином, который состоял из нескольких ломтей ржаного хлеба, щей и гречневой каши, помещица пригласила сначала Наталью, а потом племянника и Андрея отправиться в баню. Затем все собрались в верхней светлице.

— Что это, племянник, у вас в Москве делается? — спросила помещица. — Вчера посылала я в село Погорелово моего крестьянина, Ваньку Сидорова, за харчами. Ему порассказали там такое, что волосы у меня на голове стали дыбом.

Василий рассказал тетке о бывших в Москве происшествиях. Тетушка поохала и, видя, что гости притомились, отправила всех спать.

Отпуск Андрея быстро закончился, и он возвратился в Москву. Бурмистров заменил его при прогулках, которыми Наталья, страстная любительница сельской природы, не упускала каждый день наслаждаться. Василий не помнил времени лучше и счастливее. Чем ближе узнавал он Наталью, тем более усиливались в нем любовь к ней и уважение. И в сердце девушки давно таившаяся искра любви, зароненная сначала благодарностью к своему защитнику и избавителю, постепенно разгоралась.

Однажды, в прекрасный день июня, под вечер, Василий и Наталья, прогуливаясь по обыкновению, дошли по тропинке, извивавшейся по берегу озера, до покрытой кустарником довольно высокой горы. С немалым трудом взобравшись на вершину, сели они отдохнуть на траву, под тень молодого клена. Под ними раскинулось озеро; на противоположном берегу видно было Ласточкино Гнездо, окруженные плетнями огороды, нивы и покрытые стадами луга. Слева по обширному полю, которое примыкало к густому лесу, извивалась и впадала в озеро река, по берегам ее желтели вдали соломенные кровли нескольких деревушек. Справа мрачный бор, начинаясь от самого берега озера, простирался вдаль и постепенно расширялся.

Солнце скрылось в густых облаках. На юго-восточном небосклоне засиял месяц и, отразясь в озере, рассыпался серебряным дождем на водной поверхности. Из-за бора медленно поднималась туча; изредка сверкала молния и раздавались протяжные удары отдаленного грома.

— Посмотри, Василий Петрович, — сказала Наталья, — как бледнеет месяц, когда сверкает молния!

— Что? — переспросил с улыбкой Бурмистров, выведенный словами Натальи из глубокой задумчивости. — Извини, я так задумался, что не расслышал тебя, милая Наталья.

Яркий румянец покрыл щеки девушки. Она потупила глаза и начала дышать так прерывисто, как будто сильно испугалась. Это удивило Бурмистрова; он не заметил, что назвал Наталью милой.

— Что с тобой, Наталья Петровна?

— Ничего… Мне показалось, что за этим деревом… Я испугалась молнии.

— Как! Ты мне говорила, что не боишься грозы.

— Это правда! Я не знаю, отчего я в этот раз так испугалась. Скоро пойдет дождь: не пора ли нам домой, Василий Петрович?

— Мы за полчаса успеем дойти до дому. Мы еще так мало гуляли. Отчего сегодня ты так домой торопишься? Матушка знает, что мы всегда долго гуляем и что тебе опасаться нечего, когда брат тебя провожает. Ты помнишь, как она, отпуская тебя в первый раз гулять со мною, назвала меня в шутку своим сыном и сказала: смотри же, береги сестрицу! Скажи, Наталья Петровна, что думает обо мне твоя матушка?

— К чему об этом спрашивать? Ты сам знаешь, что ты для нее сделал.

— И всякий сделал бы то же на моем месте. А ты, Наталья Петровна, что обо мне думаешь?

— Ах, какая молния!.. Право, нам пора домой…

Наталья хотела встать, но Василий взял ее за руку.

Сердце бедной девушки забилось, как птичка, попавшаяся в силок; едва дыша, она не смела поднять глаз, потупленных в землю. Бурмистров почувствовал, как дрожала рука ее, и горячо выпалил:

— Матушка твоя шутя назвала меня своим сыном. Но если бы она сказала это не в шутку, то я был бы счастливейшим человеком в мире. От тебя зависит, милая Наталья, мое счастье. Скажи: любишь ли ты меня так же, как я тебя люблю? Согласишься ли идти к венцу со мною?.. Реши судьбу мою. Скажи: да или нет?

Наталья молчала. Лишь прерывистое дыхание и дрожащая рука показывали всю силу ее душевного волнения.

— Не стыдись меня, милая! Скажи мне то словами, что давно говорили мне твои прекрасные глаза. Неужели я обманывался?

— Я должна во всем повиноваться матушке, — сказала Наталья трепещущим голосом. — Если она велит мне…

— Нет, милая Наталья, я не сомневаюсь, что матушка твоя согласится на брак наш, но я тогда только буду счастлив, когда увижу, что ты меня любишь. Скажи: любишь или нет?..

Крупные слезы покатились по пылающим щекам девушки. Закрыв глаза одною рукою, тихонько подала она другую Василию и произнесла едва слышным голосом:

— Да, люблю.

В, это время вспыхнула молния и грянул сильный гром; поднявшийся ветер закачал вершины деревьев, в чаще бора раздался ружейный выстрел, но счастливцы ничего не видели и не слышали.

Возвращаясь домой и горячо поведывая друг другу о своих чувствах, они и не приметили, как дошли до Ласточкина Гнезда, и огорчились, что дорога не продлилась еще на несколько верст. Найдя в светлице одну мать Натальи, Василий сел возле старушки и начал с нею разговор, заставивший Наталью выйти из светлицы в огород, который хозяйка называла садом.

В тот же вечер вдова Смирнова со слезами радости благословила образом Спасителя дочь свою и Василия.

С указательного пальчика Натальи переместилось золотое кольцо на мизинец Василия, а он за этот подарок отблагодарил невесту жемчужным ожерельем, которое досталось ему в наследство от матери.

Хозяйка, узнав о помолвке своего племянника, долго их поздравляла, потом побежала в чулан, принесла оттуда фляжку с настойкой и — глиняный стакан. Заставила всех выпить и затянула веселую свадебную песню.