— Князь Михаил Юрьевич Долгорукий прислал меня к тебе, господин полковник, с приказанием, чтобы ты шел как можно скорее с полком ко дворцу.

— К творес? — воскликнул Кравгоф, вскочив со стула.

— Да, ко дворцу. Восемь стрелецких полков взбунтовались.

— Мой не понимай, што твой каварить.

— Восемь полков взбунтовались, хотят окружить дворец, убить всех бояр, верных царице, и провозгласить царем Ивана Алексеевича. Ради Бога, поскорее, господин полковник!

— Ай, ай, ай! Какой кудой штук! А хто сказал марширофать с мой польк?

— Меня послал к тебе князь Долгорукий.

— Толгирукий? Гм! Он не есть мой нашальник. Еслип велел Сарись, то…

— Помилуй, Матвей Иванович, ты еще рассуждаешь, когда каждый миг дорог.

— Мой сосывать тольшен военный совет, а потом марш.

— Побойся Бога, Матвей Иванович, это уж ни на что не похоже. Есть ли теперь время думать о советах?

— Стрелиц не снает слюшпа и патому так утивлялся! Гей! Сеньке!

Вошел Сенька, слуга полковника.

— Побеши х косподин польпольковник, х майор, х каптень, х порушик, потпорушик, прапоршик, скаши, штоп все припешал ко мне. Ешо вели свать один ротца писарь.

Бурмистров, видя, что нет возможности поторопить упрямого Кравгофа, с досадой отошел к окну и, скрестив на груди руки, начал смотреть на улицу. Через некоторое время стали собираться офицеры Бутырского полка.

Сначала вошел майор Рейт, англичанин, потом полуполковник Биельке, швед, с капитаном Лыковым. Когда и все прочие офицеры собрались, Кравгоф приказал ротному писарю Фомину принести бумагу и чернильницу, пригласил всех сесть и сказал:

— Князь Толгирукий прислал вот этот косподин стрелица скасать, што восемь польк вспунтирофались и штоп наша польк марш ко творса. Сарись не скасаль нишего. Натопна ли марш?

— Господи, твоя воля! — воскликнул капитан Лыков. — Восемь полков взбунтовались! Да что же тут толковать? Пойдем скорее!

— Косподин каптень! Твой не тольшна каварить преште млатший офицер! — воскликнул Кравгоф. — Косподин младший прапоршик, што твой тумает?

— Тотчас же идти ко дворцу и драться!

— Траться? Гм! Господины все прошие прапоршик, што ви думает?

— Драться! — отвечали в один голос прапорщики.

— А косподины подпорушики и порушики?

— Драться!

— А где ешо три каптень? Зашем вишу отин?

— Двое захворали, а один, как известно, в отпуске, — ответил Лыков.

— А зашем нет рапорт о их полеснь?

— Есть, господин полковник! Я вчера подал, — сказал ротный писарь.

— Карашо!.. Ну а косподин Ликов, што твой тумает?

— Я думаю, — насмешливо сказал капитан, — что надобно дать время бунтовщикам войти в Кремль, окружить дворец и сделать, что им заблагорассудится, а потом идти, не торопясь, ко дворцу, взглянуть, что они сделали, и разойтись по домам.

— Твой смеет шутить, косподин каптень! Твой смееть смеялься! — закричал Кравгоф, вскочив со своего места. — Я твой велю сатить на арест.

— За что, господин полковник? Меня спрашивают — я отвечаю.

— Твой кавариль сперва траться!

— Я и теперь скажу, что без драки дело не обойдется и что надобно бежать ко дворцу, не теряя ни минуты.

— Мальши, каптень! Мой снает не хуше твой поряток. Косподин майор, што твой тумает?

— Я думаю, что тут нечего долго думать, а надо действовать! — отвечал сквозь зубы Рейт, довольно чисто говоривший по-русски, он давно уже жил в России.

— А твой што скашет, косподин польпольковник?

— Мой скажет, што в такой вашний дело нужно сперва тумать, карашенька тумать. Сперва план, диспосиция, а потом марш!

— Карашо, весьма карашо! Мой сокласна. Фомкин! Тай пумага с перо, я стелай тотшас план и диспосиция.

Выведенный из терпения поведением Кравгофа, Бурмистров вскочил со своего места и хотел что-то сказать, но вдруг отворилась дверь и вбежал прапорщик Сидоров, посланный еще накануне полковником в Москву с каким-то поручением.

— Бунт! — закричал он. — Стрельцы убили князя Долгорукого и ворвались во дворец! Я сам видел, как несчастного князя сбросили с Красного крыльца на копья и разрубили секирами!

— Боже милостивый! — воскликнул Бурмистров, всплеснув руками. — Господин полковник, господа офицеры! Вспомните Бога, вспомните присягу! Пойдем против мятежников, защитим царя или умрем за него!

— Умрем за царя! — закричали, выхватив шпаги, все, кроме Кравгофа и Биельке.

— За мной! — крикнул басом англичанин Рейт, бросаясь к дверям с поднятой шпагой.

В дверях он столкнулся с капралом Григорьевым.

— Где господин полковник? — спросил капрал.

— Што твой надопна? — сказал Кравгоф.

Капрал, вытянувшись перед ним, доложил.

— Все солдаты нашего полка с капралами разбежались. Что прикажете делать, господин полковник?

— Какой кудой штук, какой кудой штук! — повторял Кравгоф. Бурмистров, поклонясь полковнику и офицерам, молча вышел, сел на лошадь и поскакал в Кремль.

— Вон бежит по улице солдат с ружьем! — сказал Лыков. — Так бы и приколол бездельника!

— Ге пешит? — спросил Кравгоф, подойдя к растворенному окну. — Гей, сольдат! Сольдат! Кута твой пешит?

— Молчи, немец, не твое дело! — бросил солдат, не останавливаясь.

— Косподины официр! — воскликнул Кравгоф. — Солдаты вспунтирофались! Што сделать с песдельники? Сольдат не хошет каварить с командир!

— А вот я его заставлю говорить, — проворчал Лыков, выбегая из комнаты. Нагнав солдата, он остановил его, отнял ружье и привел, держа за ворот, к полковнику. Приставив к груди его шпагу, капитан закричал:

— Говори, бездельник, куда ты бежал и зачем? Если солжешь, так я тебя разом приткну к стене.

— Виноват, батюшка! Помилуй! Скажу всю правду! Вчера ходил у нас по избам какой-то дворянин, раздал много денег и обещал еще, если мы заступимся за царевича Ивана Алексеевича. Он сказал, что все стрельцы на стороне царевича и что когда они войдут в Кремль, то он пришлет гонца за нами. Гонец приехал, мы и бросились в Кремль. Помилуйте; государи-батюшки, наше дело солдатское: что скажут — всему верит!

— Всему верит! — воскликнул Лыков. — Ах ты злодей, мошенник! Разве ты забыл присягу? Целовал ли ты крест, чтобы служить царю Петру Алексеевичу верой и правдой?

— Целовал, батюшка, целовал!

— А что же ты теперь делаешь? Дали алтына четыре, так и душу продал сатане! Беги, любезный, беги к ним, прямо к сатане в когти. Что ж ты стоишь? Я тебя не держу.

Солдат, пораженный словами капитана, заплакал и упал к ногам его.

— Приколи меня, батюшка! — говорил он, всхлипывая. — Погубил я свою душу! Приколи меня, окаянного! Отрекся я от Бога. Отцы мои родные, казните, расстреляйте меня.

— Ты еще не сделал греха, о котором я тебе говорил, а хотел сделать. И это согрешение велико, но если раскаешься, то Бог простит тебя!

— Отец мой! Научи, что мне делать, чтобы Бог простил меня!

— Беги вслед за своими товарищами и уговаривай, чтоб они не позорили себя изменой и не губили душ своих!

Солдат, обняв ноги капитана, вскочил.

— Побегу! — воскликнул он. — Стану уговаривать, убеждать. Не послушают, так один пойду против всех за Петра Алексеевича!

— Вот это дело, брат! — сказал Лыков. — И я побегу с тобой!

— И мы все! — закричали офицера, кроме Кравгофа и Биельке.

— Хорошо, хорошо! — восклицал Рейт, махая шпагою. — Смерть всем изменникам и бунтовщикам!.. Что за дьявольщина! — закричал он, отворив дверь и увидав несколько солдат, стоящих в сенях.

— Стой! — закричали солдаты, прицелясь из ружей в Рейта, — Не велено никого пускать отсюда! Вокруг дома целая рота! И червяк отсюда не проползет на улицу!

— Я уж как-нибудь пролезу! — закричал Лыков и бросился к двери, но Рейт удержал его за руку.

— Капитан, — сказал он, — тебя убьют, меня убьют и всех нас убьют. А какая выйдет из того польза? Целая рота вокруг дома! Слишком много для этих бездельников будет чести, если мы дадим им случай перестрелять нас.