— Я. — Она судорожно вздохнула. — Я думаю о твоей карьере и репутации. О том, о чем ты, похоже, напрочь забыл.

— А мне кажется, это ты обо всем забыла… О прошлой ночи или о сегодняшнем утре, к примеру.

Гвендолин смущенно отвернулась, приглаживая ладонью волосы.

— Я ничего не забыла. Я просто пытаюсь трезво оценить ситуацию.

— Это ты любовь называешь ситуацией? — резко спросил Феликс. — Спасибо. За трезвость и практичность, за все!

— Да будет тебе, — с натянутой усмешкой ответила Гвендолин. — Я не из тех женщин, которые ставят мужчине в вину любую произнесенную вслух глупость.

— Какая ты хладнокровная и рассудительная!

— Такая уж у меня натура: хладнокровная и рассудительная. А вот ты холерический романтик, который убеждает себя, что влюблен до безумия.

— По-твоему, на самом деле я тебя не люблю, так?

— Я знаю только то, что я тебя… не люблю!

Гвендолин повернулась спиной к Феликсу, досадуя на свой резкий тон.

— Я ничего тебе не обещала, — произнесла она уже спокойнее и окинула взглядом разложенные на полу подушки, еще сохраняющие след двух лежавших на них тел. — А раз не обещала, то не могу обманывать тебя.

— Но что делать, если все сказочные рыцари влюбляются в прекрасных дам, с первого взгляда? — спросил, приподняв брови Феликс.

Ирония в его голосе разозлила Гвендолин.

— Пошли они к черту, эти рыцари! Я не просила тебя влюбляться в меня. Мне вовсе не нужно, чтобы кто-то любил меня.

Феликс поймал рукой ее подбородок и приподнял его.

— Веди себя так и дальше, и никто тебя не полюбит, — сказал он с ослепительной улыбкой и добавил: — Никто, кроме меня.

Гвендолин почувствовала, что еще минута, и она не сможет больше сопротивляться. А потом эти воспоминания о ласковых руках и жарких губах…

— Надо прибраться! — громко объявила она и в подтверждение этих слов сгребла со стола пакет из-под кукурузных хлопьев и конфетные обертки. — Помогай мне!

Она пихнула Феликса локтем в бок.

— Ты же знаешь, какие мы, «девы», артистки и чистюли!

Через четверть часа кабинет блестел как новенький. Занимаясь привычными делами, Гвендолин успокоилась, приободрилась и ощутила себя вполне готовой к любой схватке.

Она откатила тележку с ведром и шваброй обратно в туалет, а когда вернулась… весь пол был усыпан пестрыми обрывками журнальных страниц.

— Глазам своим не верю! — Она неодобрительно покосилась на Феликса. — Я только что вылизала здесь пол, мистер Миллингтон. Как ты умудрился так быстро намусорить?

— Нет ничего проще, — с кривой усмешкой ответил он.

— Радуешься? — вспыхнула Гвендолин, подобрала журнальные клочки и швырнула их в корзину для бумаг. — Если ты устроил то же самое в остальных комнатах, то иди и убирай сам.

Феликс подошел к ней и обнял за талию.

— Я бы предпочел заняться кое-чем другим, — сказал он и потерся носом о ее плечо.

— Я понимаю твои устремления… но ничего из этого не получится. — Ледяной тон отповеди никак не вязался с учащенным биением ее сердца. Но она решила идти до конца. — Время развлечений кончилось, Феликс Миллингтон!

— Ты на редкость соблазнительна, — задумчиво произнес он. — Несмотря на всю свою допотопную чопорность.

К трем часам все помещения, в которых им довелось побывать за это время, блестели. Гвендолин торжественно вручила Феликсу пакет с его туалетными принадлежностями.

— Кажется, все! Никому и в голову не придет, что кто-то провел здесь все праздничные дни. — Три вертикальные морщинки прорезали ее гладкий лоб. — Вот только поломанные автоматы… Но это уж объяснять предоставляю тебе. Ты был последним, кто в пятницу покидал банк.

— Благодарю, — сказал Феликс, удобно располагаясь в кресле. — Что ты намерена делать дальше?

— Ну, что… — она кашлянула и продолжила: — Я намереваюсь надеть шубу и сапоги, по подземному туннелю добраться до центра, поймать такси и на нем доехать до дома.

— А как же я?

— Ты? — Гвендолин нахмурилась и провела пальцем по полированной поверхности стола. — Ты поедешь в аэропорт, и будешь ждать самолета на Ямайку.

Феликс одарил ее лучезарной улыбкой.

— А раскаиваться не будешь? — спросил он проникновенно.

Гвендолин мгновенно рассвирепела.

— Ты для меня больше не существуешь! — бросила она. — Знать тебя не желаю!

— Браво! — Феликс зааплодировал. — И все же ты лжешь… — Он заложил руки за голову и откинулся на спинку кресла. — И я могу легко доказать, что ты лжешь, потому что знаю тебя лучше, чем…

— Опять психоанализ! Ладно, если ты так хорошо знаешь меня, догадайся, что я сейчас сделаю!

Она повернулась и решительно вышла из кабинета.

— Никуда ты не уйдешь! — крикнул он вдогонку. — Хватит блефовать!

— Так, значит, я блефую, да? — бормотала Гвендолин, натягивая сапоги и надевая шубу. — Какая наглость! Он знает меня лучше, чем я сама! Ха-ха!

Она с размаху нахлобучила шапку и с громким топотом двинулась по коридору.

Феликс настиг ее у самого лифта и схватил за руку.

— Эй, подожди! Что ты, черт возьми, делаешь? Куда собралась?

Гвендолин резко выдернула руку и поправила сумочку, висящую на плече.

— А ты разве не в курсе? — с издевательским изумлением в голосе спросила она. — Я думала, ты все обо мне знаешь.

Она нажала на кнопку. Двери открылись, и Гвендолин шагнула внутрь кабины.

— Как же так, психоаналитик? Так оплошать!

Гвендолин помахала рукой, и двери сдвинулись, скрывая от ее глаз обескураженное лицо Феликса Миллингтона, второго вице-президента банка.

Он задумчиво потер щеку.

— Черт бы тебя побрал, Миллингтон, со всем твоим умением разбираться в людях! Она, оказывается, не блефовала. Вот тебе, и на!

Вдруг лицо у него прояснилось.

— Впрочем, что это я расстраиваюсь. Ведь теперь мой ход, и уж кто-кто, а я сумею, — он прищелкнул пальцами, — воспользоваться своим преимуществом!

Расчистка двора от снега при всей своей бессмысленности наполняла Гвендолин странным ощущением счастья. Отбросив в сторону очередную порцию снега, она поправила себя: не счастья, а душевного спокойствия.

Славное занятие — врезаться в снежные пласты, шаг за шагом очищать пространство перед собой и ничего, кроме снега, не видеть, при этом чувствовать, как ноют все мускулы, а тело поет.

Гвендолин остановилась и чихнула. Как там у меня нос? — подумала она и сразу же вспомнила о Феликсе Миллингтоне. Семьдесят два часа назад этот финансист и его нос вихрем ворвались в ее спокойную, ясную, чистую жизнь. Именно чистую!

Молодая женщина яростно отбросила в сторону еще одну лопату снега и остановилась, чтобы оценить результаты своих усилий.

— Кретинизм! — изрекла она с отвращением и, вместо того чтобы продолжить работу, плашмя упала в сугроб.

Удивительно! Она, такая разборчивая, и так быстро решилась на интимную связь с еле-еле знакомым мужчиной. Ох, ах — и все! И до свидания!

Может быть, все дело в возрасте?.. Гвендолин где-то читала, что женщины достигают зрелости к тридцати годам, а ей в середине августа стукнет тридцать один. Возможно, разыгрались гормоны и выкинули такую шутку?..

Она поворочалась, поудобнее устраиваясь в холодном, мягком, чистом снеге. Чистом, как вся ее предыдущая жизнь, как все ее помыслы.

И вот теперь все пошло наперекосяк, и ее уважение к себе поколебалось. Это было больно, едва ли не больнее, чем расставаться с человеком, которому она на миг доверилась больше, чем кому бы то ни было в этом мире…

В отношениях с Ричардом уважение к себе взяло верх над принципами. В отношениях с Феликсом верх, наоборот, взяли принципы. Верх над чем? Над любовью? Но она всегда считала, что это чувство вызревает медленно, исподволь.

Но как тогда объяснить огонь, загоравшийся в ней, стоило Феликсу всего лишь посмотреть в ее сторону? И как объяснить смелость, с которой она отдалась ему?

Память о его ласках и теперь горячила ее, несмотря на холод и снег.