Так оно не раз и случалось. Действуя в Бреславле, десантники старшего сержанта Кунучакова заметили, как в одном из домов засели фаустпатронщики. Выкурить их оттуда было нелегко. Десантники решили применить хитрость. Незаметно спрыгнули они с танка и, укрываясь за домами, вплотную подобрались к зданию, в котором засели гитлеровцы. Не успели фаустпатронщики произвести выстрел, как десантники набросились на них и в рукопашной схватке перебили всех. Захватив целую груду фаустпатронов, советские смельчаки тут же решили использовать их против врага.

— Ишь, какую головешку придумали, — рассматривая фаустпатроны, проговорил рядовой Пустовойтов.

— Все норовят свою гибель оттянуть, — отозвался Кунучаков. — Теперь уже ничто не спасет их: мы сейчас этими штучками самих угостим.

Старший сержант взял фаустпатроны и выдвинулся вперед поближе к дому, в котором засели гитлеровцы. Они заложили окна кирпичом, оставив лишь узкую амбразуру, через которую стреляли из пулемета вдоль улицы. Кунучаков укрылся за углом противоположного дома, и гитлеровцы его не могли заметить. Встав на колени, он взвалил фаустпатрон на плечо, прицелился и нажал кнопку. Раздался выстрел. Вначале Кунучаков отшатнулся и даже зажмурился, так как струя пламени с шумом вылетела из трубы в заднее отверстие. Несмотря на неопытность стрелка, первый выстрел был точным. Фаустпатрон разворотил окно и уничтожил немецких пулеметчиков. Старший сержант выстрелил еще несколько раз. Но уже смелее и точнее. И тут все увидели, как из пролома в стене выскочил офицер с белым флагом и поднял руки вверх:

— Гитлер капут!

Офицер этот оказался 55-летним фольксштурмовцем, лейтенантом запаса Максом Мегером. На допросе он заявил:

— Здесь ужаснее Сталинграда. Никто из нас не думал, что в Бреслау, спустя два года после Сталинграда, мы будем переживать такие ужасы, — и угодливо улыбаясь, еще раз пробормотал: — Гитлер капут! Всех нас, мужчин, способных носить оружие, срочно мобилизовали и приказали удерживать город во что бы то ни стало. Без всякой подготовки мы заняли эти дома, по углам и этажам расставили пулеметы. У окон разместили снайперов. Путь к нам преграждали две баррикады. Мы все были уверены, что к нашей крепости не подступиться. Бои шли далеко впереди, за несколько кварталов, и все мы думали, что русских не скоро увидим. Однако уже к вечеру справа и слева горели здания, подожженные снарядами советской артиллерии. Ваши стрелки неумолимо приближались, сея среди нас смерть. Отступать было некуда: всюду бушевал огонь. Я отдал приказ роте не сопротивляться и поднял белый флаг…

Большой трехэтажный особняк преградил путь группе наступавших бойцов. Ее возглавил майор Чапичев. Дом стоял на стыке двух улиц и был превращен гитлеровцами в сильный опорный пункт. Вражеские пулеметчики и автоматчики вели огонь из окон и амбразур, проделанных в стене. Группа майора Чапичева обошла особняк с тыла. Незаметно подобралась к дому на 30–40 метров. Артиллеристы, как и было условлено, подкатили орудие и открыли огонь по верхнему этажу. Советские воины быстро приблизились к дому и проникли во двор. По пожарной лестнице бойцы забрались на чердак. Расчищая себе путь гранатами и автоматными очередями, они спустились с чердака на третий этаж. После короткой схватки гитлеровцы попали в ловушку и сдались в плен. Фашистов, находившихся в подвале, советские воины уничтожили гранатами. Забравшись в отбитый бронеколпак, Чапичев с солдатами повел оттуда ожесточенный огонь и нарушил систему вражеской обороны. Пользуясь этим, наше подразделение заняло очередной квартал, все ближе подбираясь к центру города.

…Из подвала разрушенного дома Чапичев вынес бледную, запуганную девочку лет семи. Чапичев заговорил с ней по-немецки: она посмотрела на него настороженно и ничего не ответила. Девочке принесли котелок и кусок хлеба, обильно намазанный маслом. Она взяла ложку и начала жадно есть мясной суп, откусывая от хлеба большие куски.

Чапичев отошел в сторону, чтобы дать девочке спокойно поесть, присоединился к группе солдат. Старший сержант, бывалый воин, подал Якову газетный сверток.

— Передайте девочке.

Это был сахар, собранный бойцами. Девочка обрадовалась подарку и улыбнулась. Чапичева удивило, почему она все делает правой рукой, левую же держит зажатой в кулак.

— Что с твоей рукой? — спросил он. — Ранена?

Немного поколебавшись, девочка разжала кулачок и подала русскому офицеру скатанную в горошину бумажку. Она была мокрой от пота.

Девочка сказала, что это ей дала мама, когда русские окружили дом. Она велела раскусить эту горошину, как только к дому приблизятся красноармейцы. Сама она раскусила первой и тут же умерла. А Маргарита не хотела умирать: она надеялась, что русские ее не тронут, но на всякий случай держала яд в руке.

— Вот изверги! — не удержался Чапичев и, взяв свою баклажку с водой, начал мылом отмывать девочке руку. Сбежались солдаты.

— Фашисты проклятые, свое родное дитя не жалеют, — зло проговорил солдат Николай Иванов, у которого гитлеровцы сожгли дом в Воронеже и расстреляли всю семью.

Вокруг Чапичева быстро стали собираться бойцы. Каждый хотел рассказать о своем личном горе. У кого немцы убили мать, у кого дочь или жену угнали в Германию, у кого хату спалили.

Длинный боевой путь прошли воины, и все, что видели, осталось в памяти как грозный счет, который предъявляют они ныне фашистским злодеям.

— Надолго запомнят гитлеровцы нашу русскую силу, — включился в разговор помощник командира взвода автоматчиков.

— Правильно вы писали, товарищ майор, в своих стихах, — сказал Иванов и прочитал несколько строчек:

Чапичев кивком головы поблагодарил Иванова и сказал:

— Спасибо, Николай, что прочитал мои стихи. Я понимаю вашу злость на врага и желание скорее покончить с войной. Но мы не должны давать волю своему гневу.

Присутствующие не ожидали такого оборота беседы и вразнобой загудели:

— Это что же, теперь по головке надо гладить врага?

— Мы вместе с вами клялись отомстить фашистским палачам…

Чапичев снова заговорил:

— Тише, товарищи! — как можно спокойнее сказал он, хотя и у самого внутри все клокотало. — Никто не требует гладить врага по головке. И никто от своего долга отступать не собирается. Все мы поклялись Родине и партии жестоко отомстить фашистским разбойникам за все их злодеяния. С каждым годом, с каждым месяцем и днем наша ненависть к врагу росла. Это справедливое чувство вело нас вперед. Удваивались силы. Мы знаем: нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми фибрами души. Все мы, прямо скажу, стали злее и беспощаднее. И мы должны эту святую ненависть донести до конца, до полной победы над врагом.

Чапичев говорил о замученных и расстрелянных гитлеровцами раненых красноармейцах, о колодцах, заваленных трупами советских детишек, о гигантских могилах в Киеве, Минске, Могилеве и других городах. Он приводил многочисленные примеры фашистских зверств, ссылаясь на официальные акты советских государственных комиссий по расследованию злодеяний врага, называл цифры, даты, города…

— Вот и пусть пеняют на себя, — вставил рассудительный Шерстняков. — Любишь кататься — люби и саночки возить.

Присутствующие одобрительно зашумели.

— Молодец, Дмитрич, правильно толкуешь.

— Минуточку внимания, — продолжал Чапичев. — Я не кончил говорить. И о главном еще не сказал.

Бойцы снова насторожились. По прошлым беседам они помнили, что их агитатор умеет незаметно поворачивать разговор в неожиданном направлении. Бывает трудно узнать, о чем далее поведет он речь.

— Надо помнить, боевые друзья мои, что наша месть не слепа, не безрассудна, — твердо произнес Чапичев. — Во всяком случае, месть не самоцель и, если хотите точнее, не наше оружие. Месть — оружие слабых, а наша армия — сильнейшая в мире. Послушайте, что пишут центральные газеты: «Нельзя представить себе дело таким образом, — читал он выдержку из передовой статьи, — что если, скажем, фашистские двуногие звери позволяли себе насиловать наших женщин или заниматься мародерством, то и мы, в отместку им, должны делать то же самое. Этого никогда не бывало и быть не может. Наш боец никогда не допустит ничего подобного, хотя руководствоваться он будет отнюдь не жалостью, а только чувством собственного достоинства, которое всегда отличало русского воина».