— Ура! — пронеслось по рядам атакующих.

Бойцы дружно бросились на врага. Десятки фашистов были перебиты в рукопашной схватке. Другие бежали, побросав оружие.

Утром Чапичев обходил позиции бойцов. Он был смертельно усталый, но не подавал вида. И те, кто слушал его задорный голос, невольно проникались симпатией к майору. Зачитывая сводку Совинформбюро, он вносил свои комментарии, основываясь на том, что произошло на их участке, пересыпал свою речь шутками. А сводки не могли не радовать бойцов. И эту радость разделял с ними Чапичев.

— Теперь уже сами немцы не верят в победу, — говорил Чапичев и приводил выдержки из заявлений солдат и военачальников фашистской армии.

Попав в плен, начальник штаба 42-го немецкого армейского корпуса вынужден был сказать: «Немецкое командование принимало отчаянные меры, чтобы остановить наступление русских войск, но не смогло изменить ход событий. Германия войну проиграла. Гигантское и успешное наступление Красной Армии ускоряет окончание войны и день крушения Германии».

А когда нашим войскам сдался в полном составе 242-й немецкий батальон во главе со своим командиром, пленный капитан сообщил: «242-й батальон сформирован в начале января и через десять дней был послан на фронт. По дороге к месту назначения мы расположились на ночлег в здании школы. Ночью в селе поднялась тревога, послышались выстрелы. Солдаты заволновались. Я успокоил их и приказал сидеть и ждать, пока обстановка прояснится. Вскоре русские подошли совсем близко. Было уже поздно что-либо предпринимать — весь батальон сложил оружие и сдался в плен».

Новая атака гитлеровцев застала Чапичева во взводе пулеметчиков, которым командовал его старый знакомый, старшина Пронин. Пришлось спуститься в окоп, к пулеметному расчету, за которым Пронин особенно внимательно наблюдал.

— Новичок, — шепнул он майору, кивнув на большого, с виду неуклюжего парня, прильнувшего к пулемету. — Очень уж нетерпеливый. Немцы еще на горизонте, а он уже палит по ним, как зенитчик…

Чапичев невольно вспомнил другого пулеметчика — Сашу Киселева, который панически боялся немцев и стрелял не целясь. Но потом Саша стал хорошим, смелым бойцом. Может, и этот станет таким, если с ним повозиться.

— Трусит, что ли, ваш новичок? — спросил Чапичев у командира взвода.

— Нет, не трусит. Скорее, наоборот. Только что толку от его храбрости, если он проявляет ее слишком рано.

— Ну это не самая страшная беда.

Спустившись в окоп, Чапичев поздоровался за руку с пулеметчиком и его вторым номером. Пулеметчика звали Володей Солодовым, а его подручного — Сашей Дорониным. Они называли себя земляками. Один — с берегов озера Селигер, откуда начинается Волга, другой — из-под Астрахани, где она заканчивает свой путь. Чапичев по этому поводу заметил:

— На фронте это, как однополчане, — все равно как если б жили в одном селе, только на разных концах улицы.

— Верно, товарищ майор! — оживился Солодов. — У меня дома катерок имеется, сам смастерил. Моторчик все-таки! После войны я во время отпуска смогу ездить к Доронину в гости.

Воспользовавшись затишьем, Чапичев расспросил Солодова о его довоенной жизни.

…Володя родился и до окончания семилетки прожил в доме бакенщика, что в десяти километрах от Астрахани. В школу его возил отец на моторке. Зимой вся семья переселялась в город, в общежитие судоремонтного завода, на котором работали мать и отец. А на лето снова возвращались в свой домик на круче, под которым ютились тысячи стрижей. Уже в третьем классе Володя сам начал водить моторку (отец лишь сидел на корме и правил). А через год Володя и совсем завладел старой отцовской моторкой: сам плавал на ней в школу и обратно. И не было в селе мальчишки, который не завидовал бы юному мотористу. В армию он пошел добровольцем на целых полгода раньше срока. Ехал со сжатыми кулаками, готовый с поезда ринуться в атаку…

Солодов вдруг прервал свой рассказ и схватился за рукоятки пулемета — со стороны противника донеслись пьяные крики, беспорядочная стрельба.

— Смотри не сорвись! — положив руку на плечо пулеметчика, сказал Чапичев. — Издали ты сможешь из сотни убить одного. Понял? Подпускай их как можно ближе и бей наверняка! Толку будет больше.

Ободренные тем, что пулемет на нашей стороне молчал, фашисты осмелели и пошли в атаку.

Ладони Солодова, крепко державшие рукоятки пулемета, одеревенели. Указательный палец правой руки нервно подрагивал на спусковом крючке. На лбу пулеметчика появились крупные горошины пота.

Вот гитлеровцы уже в ста метрах. Пули роем проносятся над головой. Мины и снаряды с треском и грохотом рвутся вокруг.

— Еще немножко, — шепчет Чапичев на ухо Солодову.

Над самым окопом разорвалась мина.

— Можно?! — не спросил, а выкрикнул пулеметчик, с тревогой и мольбой в голосе протянул: — Товарищ майор, уже полсотни метров осталось. Не успеем ведь…

— Другие помогут, — стряхивая с гимнастерки землю, которой обсыпало его после взрыва, как можно спокойнее ответил Чапичев. — Сигнал подаем мы, наш пулемет — в первом ряду. — И вдруг взмахнул: — Слева направо, давай!

Пулемет хлестнул густой беспощадной очередью. И тотчас же отозвались пулеметы справа и слева. Воинственный рев гитлеровцев быстро перешел в истерический крик. Волна атакующих сначала как бы застыла на месте, а потом отхлынула назад.

Солодов повернул к Чапичеву свое возбужденное лицо и радостно воскликнул:

— Здорово мы их, товарищ майор!

— Ну конечно же! Они ведь привыкли брать нахрапом. А мы их выдержкой. Наши солдаты научились воевать, — будто не зная, что имеет дело с новичком, говорил Чапичев. — И у вас здорово получалось…

В окоп спрыгнул командир взвода Пронин.

— Молодцы, ребята, — подбодрил он.

— А я ведь только сегодня понял, что за пулеметом, как на рыбалке, надо угадать время, когда подсекать, — признался Солодов комиссару. — На рыбалке там ведь как: чуть раньше времени подсечешь, пропало все — рыба уйдет. Опоздаешь — тоже худо.

— Ну сегодня ты подсек в самый раз, — похвалил Чапичев.

— Лиха беда — начало. Теперь уж я всем нутром буду чувствовать расстояние между мной и врагом.

Якову очень понравилось это выражение «нутром чувствовать расстояние». И он тут же записал его себе в блокнот.

— Представьте их к награде, — посоветовал Чапичев командиру взвода. — Солодов — настоящий солдат. Смелый, выдержанный.

Чапичев говорил не совсем то, что было на самом деле, но верил: Солодов будет именно таким, и старался внушить юноше веру в самого себя.

Услышав похвалу в адрес пулеметчика, командир взвода тут же приказал Солодову принять командование отделением.

— Есть принять командование отделением! — с мальчишеским задором ответил Солодов.

В это время притихшие было гитлеровцы открыли по окопам огонь из ручного пулемета, стоявшего за углом каменного дома.

— Савченко, Кандауров, подавите немецкий пулемет! — громко и уверенно приказал новый командир отделения. — По зарослям жасмина подползите к дому и забросайте гранатами…

Командир взвода ушел к другому расчету, уверенный, что здесь теперь все будет в порядке. Чапичев же не мог уйти, как не мог бы уйти акушер от родившегося на свет человека. А здесь еще важнее — произошло второе рождение.

На фронте Чапичева не переставала волновать проблема преобразования человека. Особенно привлекали его люди, которых другие считали несмелыми. В глубине души он верил, что для каждого человека есть свой неповторимый момент, когда он вдруг раскрывается во всем богатстве своих душевных качеств. Командир обязан угадать этот момент, приблизить его. И Яков остался о пулеметчиками до конца дня.

— Смотрите! — приподнявшись над бруствером, восторженно воскликнул Доронин. — Ребята уже там!

Возле дома, из-за угла которого строчил немецкий пулемет, Чапичев и Солодов увидели посланных туда бойцов. Савченко, парень могучего телосложения, стоял у самого угла, плотно прижавшись к стене. Второй присел за ним на корточки.