— Как бы не так! — возразил танкист. — Мы еще на нем повоюем. Пушка и мотор живы — значит, и танк будет жить.

— Чья это машина? — подойдя ближе к собравшимся, спросил корреспондент.

— Потапова. Он был механиком-водителем, — с грустью ответил танкист. — Два дня не выходил из боя.

— А где остальные?

— Вчера сгорел башенный стрелок: вон там похоронили, — и он кивнул в сторону свежего холмика между дубками. — Потапов сильно обгорел, его в госпиталь отправили.

Танкист смертельно устал, под глазами залегли глубокие тени. Он едва стоял на ногах и не был расположен к разговору с незнакомым человеком. Заметив спешившего к танку со стороны командного пункта офицера, показал рукой:

— Вон товарищ политрук идет, он в том бою оставался за командира. Спросите, расскажет обо всем…

Корреспондент увидел плотного танкиста лет тридцати.

Черная меховая куртка, ватные брюки и большие кирзовые сапоги полнили его. На узком невоенном поясе, почему-то с левой стороны, болталась массивная, необычного вида кобура. Из нее торчала тяжелая рукоять немецкого парабеллума. На голове, низко на лоб, вместо обычного танкошлема надвинута шапка-кубанка, из-под которой виднелся окровавленный бинт. Большие черные глаза были воспалены, губы потрескались, из них сочилась кровь.

Корреспондент назвал себя и сказал, что собирает материал для газеты о людях полка, отличившихся в бою.

— Чапичев! — коротко отрекомендовался политрук. — Вы прибыли очень кстати. Третий день отбиваем непрерывные атаки. Ребята дерутся, как богатыри. Не щадят ни крови своей, ни жизни. Что ни солдат, то герой! И рассказать о них в газете надо. Обязательно надо. Сам бы написал, да времени ни черта нет. — Закончил он как-то сокрушенно, словно извинялся за то, что не имеет свободного времени, и добавил: — Фашисты не дают нам покоя.

И как бы в подтверждение его слов неожиданно начался обстрел. Вражеские мины стали густо ложиться вокруг собравшихся, и осколки со свистом разлетались во все стороны.

— Вот так и живем, товарищ Деревянкин. То атака немцев, то артналет. А сейчас решили минами нас угостить: выходит, что-то вроде компота — на третье.

Солдаты дружно засмеялись немудреной шутке Чапичева.

Он обернулся к танкисту и сказал:

— Силаков, проводите корреспондента в землянку. Захватите гранаты и догоняйте меня — буду в третьей роте.

Но журналист не захотел отсиживаться в землянке. Он направился вместе с Чапичевым в роту. На предостережение политрука об опасности он ответил:

— Журналисту важно видеть все своими глазами. Только тогда и получается настоящий материал для газеты.

— Это точно, — согласился Чапичев. — Посмотреть надо. А писать вам нужно о Потапове. Николай Потапов — настоящий герой.

— Вы видели танк? — Это его машина.

И чтобы не терять времени в дороге, политрук стал рассказывать о механике-водителе.

…Николай Потапов жил на Дальнем Востоке. В 1940 году ушел в Красную Армию. С отличием окончил школу младших командиров и вскоре стал механиком-водителем.

С первого дня войны молодой танкист рвался на фронт. И вот желание Потапова исполнилось: воинская часть, в которой он служил, была переброшена на тихвинский участок.

Рассказывая о храбрости старшины Потапова, Чапичев поведал журналисту о последнем, совместно проведенном бое.

— Надо было во что бы то ни стало остановить очередную атаку противника, — продолжал политрук. — Танк Николая Потапова шел головным. Танкисты сокрушительным огнем прокладывали дорогу, уничтожая на своем пути огневые точки и живую силу врага. За головным танком уверенно двигались и другие машины. До немецких окопов оставалось не больше 300 метров, когда тяжелый снаряд попал в левый фрикцион, второй в башню. Меня ранило в голову. Башенный стрелок был убит. Орудуя рычагами управления, Потапов попытался привести танк в движение, но мотор заглох. Механик-водитель помог мне выбраться из машины.

Вывалившись через люк, мы залегли в канаве и стали стрелять по противнику, который начал окружать танк. В нескольких метрах Потапов увидел немца, который целился в меня. Метким выстрелом из револьвера старшина убил гитлеровца. Однако немецкие автоматчики продолжали ползти к танку, намериваясь, видимо, захватить нас живыми. Потапов, сам раненный, обгоревший, подхватил меня и дотащил до леса.

— Так немцам и не удалось захватить нас, — закончил Чапичев.

— Ну, а дальше? — спросил Деревянкин.

— Что же дальше, — тяжело вздохнул политрук. — Я попал в госпиталь, отлежался немного и снова сюда.

— А ведь вы и сами смогли бы написать в нашу газету? — спросил корреспондент.

— А время где? — ответил Чапичев. — В свою дивизионку и то некогда писать. — Хотя, если признаться по-честному, я ведь тоже газетчик, и стихи писал.

— Вот как! Что же вы молчали об этом?

— Да что об этом распространяться.

— Послушайте, товарищ политрук. Вы же для нашей газеты — сущий клад. Почему бы вам не перейти в редакцию. Как раз сейчас мы ищем поэта.

— Не там ищите, не по адресу, — сказал Чапичев. Он нахмурился, черные брови сошлись на переносице.

Корреспондент упрекнул себя в том, что, видимо, задел в душе политрука что-то потаенное, упрятанное подальше от посторонних глаз. Но отступать тоже не хотел и сказал, осторожно подбирая слова:

— Почему же не по адресу? Вы поэт, а нам поэт очень нужен… Почему бы вам не перейти в редакцию?

— Вам нужен профессиональный поэт, а я профессиональный военный, — ответил Чапичев.

Собрав необходимый материал, корреспондент армейской газеты заспешил в редакцию. На прощание Деревянкин сказал Чапичеву, лукаво подмигивая:

— До скорой встречи, товарищ политрук, у нас в редакции.

— Лучше вы заглядывайте к нам почаще. А в редакции мне делать нечего.

— Это как сказать, — усмехнулся Деревянкин. — В газете сейчас работы не меньше, чем на передовой. А людей у нас раз-два и обчелся: одному за троих приходится вкалывать.

Уезжая, Деревянкин взял с собой стихотворение, написанное Чапичевым после первого боя.

— Мы его обязательно опубликуем, — пообещал он. Стихотворение действительно появилось в очередном номере газеты вместе с большим очерком о танкистах.

А через несколько дней Чапичев получил предписание отбыть в распоряжение редактора армейской газеты «В бой за Родину».

Тяжело было ему расставаться с бойцами и командирами, с которыми воевал вместе. Но приказ есть приказ. На прощание политрук пообедал с танкистами. Очень кстати оказались «боевые сто грамм». Кто-то из бойцов затянул песню на слова Чапичева, но ее не удалось допеть до конца. Раздался сигнал боевой тревоги, и все, наскоро простившись с Чапичевым, разбежались по своим танкам.

Политрук ушел к ожидавшей его штабной машине.

Со зловещим скрежетом и лязгом из лесу вышли немецкие танки. Яков насчитал двадцать машин. Тяжело придется ребятам.

— Скорей, товарищ политрук, а то немцы нам путь перережут, — торопил шофер.

Да, такое могло произойти с минуты на минуту. Яков это понимал, но не мог уехать, когда решалась судьба товарищей. И не уехал. Сначала вместе с залегшими в окопе солдатами стрелял по вражеским машинам из противотанковых ружей, потом бросал бутылки с зажигательной смесью.

Очередная атака фашистов была отбита. Чапичев не мог сказать, сколько их было за время его работы заместителем командира танкового батальона и сколько будет еще, но он твердо знал, что война шла, долгая, затяжная, и победят в ней те, кто окажется сильнее. В нашей победе он не сомневался и глубоко верил, что настанет день, когда солдаты в серых шинелях и кирзовых сапогах войдут в Берлин. Ради этого они мерзли, недосыпали. За маленьким участком фронта, который занимал танковый батальон, он видел всю огромную страну, свой солнечный Крым.

Уже в машине, которая увозила его к месту новой службы, политрук снова вспомнил пришедшее сравнение. Солдат в серой шинели, кирзовых сапогах придет в Берлин. «Берлин, русский солдат». Отдельные строчки завертелись в голове, выстраиваясь в стройный образ. Он незаметно начал шептать, рифмуя слова. Поэт всегда в работе…