Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 151.
181. Е. Ф. Тютчева [1279] — К. П. Победоносцеву
<Москва> 4 октября 1879 г.
…Мы прочли последнюю часть "Братьев Карамазовых". Достоевский взялся за слишком трудное дело, желая совместить в своем романе, изобразить словом то, что одна жизнь может совокупить, — и сильный человеческий дух, просвещаемый и наставляемый свыше, примирить, т. е. соблазн внешний веры, малодушия и малоумия верующего — с беспредельною гармониею Истины. Есть глубокие ключи, которых не может, не должно касаться человеческое слово. Не словопрениями изгоняется сей темный дух соблазна и самовольного сомнения — но токмо молитвою и постом. Разоблачать язву, выставлять ее напоказ — можно, но кто ее исцелит?..
Автограф // ЛБ. — Ф. 230.4406.9.
182. И. С. Аксаков — А. Ф. Благонравову [1280]
Москва. 20 октября 1879 г.
Я ужасно виноват пред вами, многоуважаемый Александр Федорович, что до сих пор не отвечал вам на ваше письмо[1281]. Прочитав его, я решил в уме, что необходимо выждать окончательного результата оценки, о чем и хотел вам писать. Но тут случились разные обстоятельства, совершенно отвлекшие мое внимание. Выждать — я и теперь стою на этом. Еще неизвестно, какой отзыв дадут Гончаров и Достоевский. Если даже ваша сказка не получит премии, то все же будет иметь значение всякий похвальный отзыв о ней таких авторитетных писателей. Попросите секретаря, г. Рогова, чтоб непременно сообщил их отзыв, каков бы он ни был <…> Я очень охотно представлю ваш рассказ в Общество распространения полезных книг. Комитет же грамотности находится в Петербурге. Если вы не получите Фребелевской премии[1282], то прежде всего нужно напечатать и затем экземпляр представить в Комитет…
Автограф // ЦГЛМ. — ОФ. 3985.
183. Из дневника А. А. Киреева
<С.-Петербург> 5 ноября 1879 г.
Я в восторге от "Карамазовых". Его определение вечных мук ада — глубоко философское: невозможность любить и жертвовать собою и страдать за других. Едва ли когда-либо в русской беллетристике появлялось что-либо более глубокое!!
Автограф // ЛБ. — Ф. 126.2.8.
184. Ф. Н. Китаев — Е. С. Некрасовой
<Новочеркутино, Тамбовской губ.> 21 ноября 1879 г.
…Как вы, бывало, не могли слышать о Чернышевском[1283], так и я теперь о Достоевском. С большим удовольствием я читал когда-то его "Мертвый дом", затем с меньшим уже удовольствием то, что следовало за ним, а когда появился "Идиот", то я его читал положительно без всякого удовольствия, я даже не дочитал его, такое неприятно тяжелое впечатление он производил на меня. Такая манера писать, это удовольствие находить наслаждения в ковырянии ран, и без того больных и трудно заживающих, — мне не по вкусу. Такое отношение к явлениям обыденной физической и психической жизни человека напоминает мне тех нищих калек, с голыми обезображенными частями тела, покрытыми язвами, которые с искусственно жалобными воплями разъезжают на клячах по деревенским базарам и всячески стараются привлечь к себе внимание и симпатию публики.
Достоевский — тот же калека. Я помню, что дети находят большое удовольствие ковырять или бередить свои болячки, не понимая, что этим они только замедляют ход заживления. Помню, что за это, если они не слушаются, не отстают от своей дурной привычки, их бьют по рукам. Достоевский — такое же дитя, с тою только разницею, что он старик-дитя. Я не удивляюсь, однако, что Достоевский находит себе поклонников, которые им восторгаются, во-первых, потому, что я признаю, что такого рода ковыряние в своей собственной душе свойственно каждому человеку в известном фазисе его развития, а во-вторых, потому, что знаю еще и таких людей, которые до того любят ковыряться в своей душе, что это занятие у них вошло в привычку, и на всякую попытку остановить их, показать всю нерациональность их самодеятельности, на потерю времени, на скуку, ложь и проч., — они вправе отвечать, как отвечал умный мальчик Ваня, когда сестра его спросила, зачем он все ковыряет в носу: "Не в твоем носу ковыряю".
Сколько я могу судить по выдержкам, появившимся в газетах из романа Достоевского, прочитать "Братьев Карамазовых" меня нисколько не тянет, и если я когда возьмусь за них, то никак не ради удовольствия, которое они могут мне доставить, а просто из одной любознательности, нужно же знать последнее слово отживающего писателя. Простите, что я выражаюсь так резко и отношусь так холодно к тому, чем вы увлекаетесь; все мои рассуждения вас совершенно обходят, и даже я полагаю, ввиду этого, я все-таки должен буду прочитать "Карамазовых", чтобы иметь основание говорить с вами о Достоевском подробнее и определеннее…
Автограф // ЛБ. — Ф. 196.14.3.
185. А. А. Достоевский — А. М. и Д. И. Достоевским
<С.-Петербург> 13 декабря 1879 г.
…Сейчас только вернулся от Федора Михайловича. Он был очень мил и любезен. Такую же бумагу, как и вы, относительно денег получил и он, и от того же числа. Федор Михайлович деньги хочет уплатить и на днях отошлет их в канцелярию Окружного суда <…> Завтра я иду на вечер, который дается в Благородном собрании в пользу студенток Бестужевских курсов; вечер будет литературно-музыкальный <…> Я очень доволен, что сегодня сходил к Федору Михайловичу. Анна Григорьевна была так любезна, что оставила для меня билет на вечер: в нем, между прочим, будет читать и Федор Михайлович рассказ Нелли из "Униженных и оскорбленных". Билеты все уже распроданы, и, кроме Анны Григорьевны, я не мог нигде достать[1284].
Федор Михайлович приказал мне написать вам всего хорошего и сказать вам, что он вас "очень любит и уважает". Это были первые слова, которыми он меня встретил. Между прочим, он подарил мне новое издание книги "Униженные и оскорбленные"[1285]…
Автограф // ИРЛИ. — Ф. 56. — Ед. хр. 29.
186. О. Ф. Миллер — В. П. Гаевскому
<С.-Петербург> 31 декабря 1879 г.
…Спешу извиниться перед вами в том, что вы обеспокоены были присылкою к вам с посыльным билета на литературное утро в пользу студентов[1286].
Распорядители сделали это по моему указанию тех лиц (весьма немногих), которым, как мне казалось, могли быть посланы билеты. Я сам так привык их получать с разных сторон, что дело это представляется мне чем-то совершенно обыкновенным. Впрочем, всякие усиленные меры относительно вчерашнего утра оказались совершенно излишними. Как ни поздно вышла наша афиша (вследствие многих помех), имя Федора Михайловича Достоевского успело привлечь, и в самое короткое время, весьма многочисленную публику, так что при сравнительной умеренности наших цен мы получили свыше 1200 рублей.
Автограф // ГПБ. — Ф. 171. — Ед. хр. 188.
