Вопрос сей слишком непристоен.

АбракадабраНе отвечайте, коли так.

Ведь не совсем же вы дурак.

ОнСей комплимент мне очень лестен,

Я остроумием известен.

Одна из девЗачем пришел к нам сей осел?

Он (с остроумием)Осел жениться б не пришел.

Но к делу: кто из них невинна

И кто из них Любови ключ,

Скажи скорее и не мучь.

ОнаО, батюшка, ты глуп, как гусь.

Невинны обе, в том клянусь.

ОнУвы! Кто клятвам ныне верит?

Какая мать не лицемерит.

Одна из дев, в негодовании показывая на Абракадабру

Не лицемерит мать сия.

Он (с насмешкой)Не потому ли, что твоя?

Доколе с нами сей

ОнаКлянусь еще, что ты болван.

ОнБолван, но не даюсь в обман.

Одна из девДовольно, прочь беги, мерзавец.

Ты скот, осел, христопродавец.

Он с глубоким остроумием

Мог продать,

Осел не продал бы Христа.

ДеваОставь сейчас сии места.

ОнДовольно, дева, дружба дружбой.

Идти на службу

А мне пора тащиться к службе (Уходит.)

Вся в слезах негодованья

Я его хватила в рожу

И со злостью

Я прибавила, о боже, похожа.

Я писал жене про мыло,

А она-то и забыла

и не купила

Какова ж моя жена,

Не разбойница ль она?

Вся в слезах негодованья[576]

Рдеет рожа за границей

У моей жены срамницы,

И ее характер пылкий

Отдыхает за бутылкой.

Я просил жену о мыле,

А она и позабыла,

Какова моя жена,

Не разбойница ль она?

Два года мы бедно живем,

Одна чиста у нас лишь совесть.

И от Каткова денег ждем

За неудавшуюся повесть.

Есть ли у тебя, брат, совесть?

Ты в "Зарю" затеял повесть,

Ты с Каткова деньги взял,

Сочиненье обещал[577].

Ты последний капитал

На рулетке просвистал, и дошло, что ни алтына

Не имеешь ты, дубина![578] <…>

17/29 сентября 1869 г. Достоевский писал из Дрездена в Петербург своему старому другу А. Н. Майкову: "…три дня тому (14 сентября) родилась у меня дочь, Любовь. Все обошлось превосходно и ребенок большой, здоровый и красавица. Мы с Аней счастливы" (Письма. — II. — С. 211). Анна Григорьевна Достоевская в "Воспоминаниях" писала: "С появлением на свет ребенка счастье снова засияло в нашей семье. Федор Михайлович был необыкновенно нежен к своей дочке, возился с нею, сам купал, носил на руках, убаюкивал и чувствовал себя настолько счастливым, что писал Н. Н. Страхову: "Ах, зачем вы не женаты, и зачем у вас нет ребенка, многоуважаемый Николай Николаевич. Клянусь вам, что в этом 3/4 счастья жизненного, а в остальном разве одна четверть"" (С. 188).

Достоевский очень любил свою вторую дочь и проявлял к ней большую нежность.

14/26 декабря 1869 г. он писал о ней С. А. Ивановой: "Не могу вам выразить, как я ее люблю <…> Девочка здоровая, веселая, развитая не по летам (т. е. не по месяцам), все поет со мной, когда я ей запою, и все смеется; довольно тихий некапризный ребенок. На меня похожа до смешного, до малейших черт" (Письма. — II. — С. 239).

Сохранилось 11 записок десятилетней Любы к отцу и две записки Достоевского к дочери: "Милая Лиля, папа тебя очень любит и пишет тебе из Москвы. Веселись и играй, о тебе думаю и тебя целую. Твой папа" (письмо 26 апреля 1874 г. // Письма. — III. — С. 96). Во втором письме 7/19 августа 1879 г. Достоевский пишет ей из Эмса в Старую Руссу: "Милый ангел мой Лиличка, целую тебя и благословляю и очень люблю. Благодарю за то, что ты пишешь мне письма. Прочту и поцелую их и о тебе подумаю каждый раз, как получу. Здесь мне скучно без вас, и никого у меня знакомых, так что все молчу и боюсь, что разучусь говорить. Недели через три к вам приеду. Милая Лиля, слушайся маму и с Федей[579] не ссорься. Да и не забывайте оба учиться. Молюсь об вас всех богу и прошу вам здоровья. Передай от меня поклон батюшке[580], да поцелуй за меня Федю. Пожалуйста, слушайтесь все маму и не огорчайте ее. До свиданья, милая Лиличка, очень люблю тебя. Поцелуй маму. Твой папа Ф. Достоевский" (Письма. — IV. — С. 90).

Б. М. Маркевич, присутствовавший при кончине Достоевского, вспоминает, что за несколько часов до смерти Достоевский, "позвав детей — мальчика и девочку, старшая девочка, которой 11 лет, говорил с ними о том, как они должны жить после него, как должны любить мать, любить честность и труд, любить бедных и помогать им <…> Двое детей их, сын и дочь, тут же на коленях торопливо, испуганно крестились. Девочка в отчаянном порыве кинулась ко мне, схватила меня за руку: "Молитесь, прошу вас, молитесь за папашу, чтобы если у него были грехи, бог ему простил!" — проговорила она с каким-то поразительным, недетским выражением и залилась истерическими слезами. Я ее, всю дрожавшую ознобом, увел из кабинета, но она вырвалась из моих рук и убежала опять к умирающему" (Московские ведомости. — 1881. — № 32. — 1 февраля). И долго еще одиннадцатилетняя девочка вспоминала любимого отца: "Мне грезилось, что мой отец не умер, что он похоронен живым в летаргическом сне, что он скоро проснется в своем гробу, позовет на помощь кладбищенских сторожей и вернется домой. Я представляла себе нашу радость, наш смех, поцелуи, которыми мы обменяемся, и милые слова, которые скажем друг другу. Недаром я была дочерью писателя: потребность выдумывать сцены, жесты и слова жила во мне, и это детское творчество причиняло мне много счастья. Но чем больше уходили дни, недели, тем больше в моем детском мозгу просыпалось благоразумие и разбивало мои иллюзии; оно говорило мне, что люди не могут жить долго под землей без воздуха и пищи, что летаргический сон моего отца продолжается дольше этого срока и что, может быть, действительно он умер. Тогда я стала ужасно страдать" (Достоевский в изображении его дочери. — М.-Пг., 1922. — С. 105).

Ранняя потеря отца, грандиозные похороны Достоевского, вероятно, подействовали на характер впечатлительной Любови Федоровны. Однако в гораздо большей степени на его склад оказывало влияние ее слабое здоровье. Любовь Федоровна росла очень болезненным ребенком. Это в какой-то мере предчувствовал сам Достоевский, когда сообщал А. Н. Майкову через год после рождения дочери: "Девочка моя здорова <…>, но очень нервный ребенок, так что боюсь, хотя здорова" (Письма. — II. — С. 293). Опасения Достоевского оправдались: значительная часть жизни Любови Федоровны, начиная с раннего возраста, когда Достоевский возил ее лечиться в Старую Руссу, прошла в различных, в основном, заграничных санаториях и на курортах, где она лечилась от многочисленных недугов. Письма ее полны жалоб на здоровье. "Моя спина в эту зиму гораздо лучше, — пишет она матери в 1917 г., — но мускулы возле конца позвоночного столба все еще болят. Если нельзя будет ехать в Италию, то придется лечиться в Baden возле Цюриха". "Пишу тебе из Додена, маленького городка возле Цюриха, где я лечусь серными ваннами <…> Здешний доктор уверяет меня, что мои мигрени происходят оттого, что шея и затылок поражены артритизмом, заставляет меня сидеть в ванне по губы и говорит, что впоследствии, когда я окрепну, необходимо будет лечить затылок световыми лучами. Сердце мое так слабо, что после каждой ванны я отдыхаю день, а иногда и два" (Волоцкой М. В. Хроника рода Достоевского. — М., 1933. — С. 131).