На этом заключении III Отделения дата — 31 марта 1880 г., и оно является последним документом в "деле" о Достоевском, начатом 22 апреля 1849 г.[1706]
Н. С. Лесков о Достоевском (1880-е годы). Сообщение К. П. Богаевской
Трудные и неровные взаимоотношения Достоевского с Лесковым не привлекали особенного внимания исследователей. На них коротко остановился сын Лескова в своей книге об отце[1707]. Однако А. Н. Лесков, подчеркнув неприязненность писателей друг к другу, почти обошел молчанием положительное в оценке его отцом деятельности Достоевского.
Единственная обстоятельная работа по этому вопросу принадлежит В. В. Виноградову[1708]. Статья его построена на бесспорном положении, что Достоевский и Лесков, "несмотря на кажущиеся внешние соприкосновения их литературных позиций на почве своеобразного народничества, оставались чуждыми друг другу по основному направлению творчества"[1709].
Некоторые материалы, неизданные и забытые, остались за пределами статьи В. В. Виноградова[1710]. О них и будет речь ниже.
1
На другой день после смерти Достоевского выходит в свет последний (январский) выпуск "Дневника писателя", посвященный главным образом прославлению религиозного духа русского народа.
31 января Лесков присутствует на выносе тела Достоевского из его квартиры (в Кузнечном пер.) и провожает гроб до ворот Александро-Невской лавры[1711], а в ночь на 3 февраля взволнованно пишет А. С. Суворину:
"Уважаемый Алексей Сергеевич!
Не осудите меня за неодолимое желание написать вам несколько строк по поводу обстоятельства, которое сильно меня огорчило. К удивлению моему, мне сказали, что мне приписывают какую-то заметку о Ф. М. Достоевском, напечатанную в "Петербургской газете"[1712]. Я ее не видал и о сю пору не знаю ее содержания, а потому и не обратил на эти слова внимания, но потом пришел Лейкин и сказал, что и вы тоже имеете такую уверенность, которую он, однако, поколебал в вас, назвав вам настоящего автора. Значит, вы считали возможным, что я, написав статью против покойного, потом пришел к нему в дом и шел за его гробом… Это ужасно! Зачем вы сочли меня способным, на этакую низость? Какой повод я дал для этого всею моею не бесчестною жизнию? <…> О Достоевском я имею свои понятия, может быть, не совсем согласные с вашими (то есть не во всем), но я его уважал и имею тому доказательства. Я бывал в критических обстоятельствах (о которых и вы частью знаете), но у меня никогда не хватило духу напомнить ему о некотором долге, для меня не совсем пустом (весь гонорар за "Леди Макбет"). Вексель этот так и завалялся. Я знал, что требование денег его огорчит и встревожит, и не требовал[1713]. И вот, едва он умирает, как мне приписывают статью против него…"
И еще немало горьких слов говорит Лесков далее о клевете на него литературной братии, от которой он "много, много страдал"[1714].
Вероятно, под впечатлением преждевременной смерти Достоевского у Лескова в эти дни созревает мысль посвятить памяти покойного писателя недавно задуманную им серию очерков о религиозном движении в фабричной среде.
Работать над этой серией, озаглавленной сначала "Кустарный пророк", Лесков начал еще при жизни Достоевского, получив от главного героя рукопись его записок.
16 октября 1880 г. Лесков писал редактору "Исторического вестника" С. Н. Шубинскому: ""Кустарный пророк" будет готов к 20 или 10 ноября", и далее: "Но на работу у меня действительно есть спрос <…> в "Русской речи" и в "Руси", с которыми мне удобно, потому что я разделяю их взгляды на интересующие меня вопросы веры и народности <…> Два письма Аксакова очень интересны по его оценке моих скромных работок в вашем "Вестнике". Ласка идет до того, что и говорить застенчиво, а гонорар предоставляет самому себе назначить свободною рукой, лишь бы были "праведники""[1715].
Общность взглядов на высокие моральные качества, связанные с религиозностью русского человека, и возникшее взаимное расположение вызвали у Лескова желание сотрудничать в газете И. С. Аксакова "Русь" (которая начала выходить 15 ноября 1880 г.).
Однако идейная близость автора с редактором была порой обманчивой. Аксаков не разделял антиклерикализма Лескова. Обличение духовенства, пропитывавшее насквозь сатиру Лескова, Аксакову было не по душе.
Предполагая первоначально дать в "Русь" очерк "Дворянский бунт в Добрынском приходе", Лесков писал Аксакову 17 декабря 1880 г.:
"…но боюсь, что вы уж очень за архиереев-то… Стоит ли? <…> Надо бы им открывать очи и "умалять их оную непомерную пыху""[1716].
Очерк же о "Кустарном пророке" вполне соответствовал требованиям Аксакова — "лишь бы были "праведники"".
Недаром Лесков так характеризовал свое произведение в письме к Аксакову (11 февраля 1881 г.):
"Писано в вашем духе, как сапоги на заказ".
Герой очерка Иван Исаевич говорил в действительности прямо устами самого Достоевского. Еще в детстве Иваня мечтал "о счастии всечеловеческом, о безгневности в едином богопознании" (гл. II); 16-ти лет он молил бога о послании "совершителя", способного соединить все религии, к делу, "которое, должно начаться с преславные державы Российские, ибо в том для Ивани не было сомнения, что только через нее может произойти святое дело — объединение всего мира"; он жаждал найти "путь к всеобщему спасению всего мира через русских людей" (гл. III и IV). Позже Иван Исаевич поставил себе целью — создать "среднюю веру", которая "всех бы обобщила, согласила и всех спасла, сначала русских, а потом через них — все языки" (гл. VI).
Эти рассуждения простого крестьянина соответствовали мыслям Достоевского, выраженным в последнем выпуске "Дневника писателя":
"Я говорю о неустанной жажде в народе русском, всегда в нем присущую, великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово <…> Он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово" (XII. — 436).
Строки эти напомнил своим читателям и Аксаков, назвав их "пророческими" (в примечании от редактора в газете "Русь")[1717].
Первые сведения о "Кустарном пророке" встречаем в письме Лескова к И. С. Аксакову 9 февраля 1881 г. (из Петербурга в Москву)[1718]:
"Работу для вас делаю и почти уже сделал. Это будет очерк социалистического движения среди рабочих петербургских фабрик и заводов. Они сделали удивительную штуку на текст Достоевского "нашему народу можно верить", — они всё истолковали в смысле евангельского нестяжания и устроили кружок "нестяжателей". Все, что зарабатывали, то и раздавали "слабым", а себе "ожидали милости от господа". Это длится с 1865 года и оставалось никому не известно до тех пор, пока, головщик" бессребреников сам "пошел заявиться Мизенцову"[1719]. Тот его слушал и смеялся, а потом послал к митрополиту. Митрополит[1720] и слушать не стал, а "списание" их о средствах "возвеличить Россию очищением пути грядущему Господу" (4 тома!!) — сдал в архив.
