Знакомство англичан с творчеством Дворжака началось со «Славянских танцев». Они прозвучали в Лондоне в 1879 году, вскоре после выхода из печати у Зимрока первой тетради этих пьес, но не произвели большого впечатления. Их зажигательные мелодии и бесшабашная славянская удаль не тронули холодных сердцем чопорных жителей Альбиона. Спокойно были приняты в следующем году секстет, исполненный берлинскими музыкантами во главе с Иоахимом, и третья «Славянская рапсодия», сыгранная под управлением гастролировавшего Ганса Рихтера. Зато совершенно исключительный успех выпал на долю «Stabat mater».

Удивляться здесь нечему, если вспомнить, как складывалась музыкальная жизнь Англии. Гордясь своими достижениями в области литературы, англичане уже после смерти Перселла, то есть с конца XVII века, постоянно ощущали нехватку музыкальных талантов. Стараясь возместить эту нехватку, они зазывали к себе на остров видных музыкантов из других стран. С их помощью устраивали в городах музыкальные фестивали и празднества.

Попади в Англию в свое время композитор типа Шуберта, с его бесконечным запасом песенных мелодий, задержись он там продолжительное время, может быть песня, романс полюбились бы англичанам больше всего. Но случилось так, что самое большое влияние на музыкальные вкусы англичан оказал Гендель. Он провел в Англии значительную часть своей жизни, сочинял для англичан, устраивал концерты, выступал как дирижер. Благодаря ему англичане больше всего полюбили симфонические произведения и оратории. И любовь эта прочно вошла в их жизнь. На берега Темзы прибывали потом прославленные пианисты и скрипачи, звучала камерная музыка. Англичане внимательно слушали, радовались, когда на афишах их концертных залов появлялись имена Шопена, Листа, но оставались верны своей любви. В середине XIX вока оратория Генделя «Мессия» исполнялась также успешно, как и при жизни автора. Часто звучала оратория Мендельсона «Илья», написанная композитором специально для Лондона, и другие. Три больших музыкальных объединения, соперничая друг с другом, устраивали в сезон до тридцати ораториальных концертов.

«Stabat mater» Дворжака сразу обратила на себя внимание искушенных англичан. Им захотелось увидеть автора этого произведения, по установившейся традиции оказать ему гостеприимство, услышать ораторию под его управлением, а там, может быть, и договориться о создании произведения специально для одного из британских коллективов. Столичная филармония и хоровое Общество Алберт-холла послали приглашение Дворжаку приехать в Лондон весной 1884 года и продирижировать там каким-нибудь своим сочинением.

Дворжак в первый момент растерялся, но вспомнил Гайдна, ездившего туда уже не в молодом возрасте, подумал, какие добрые плоды это может принести ему и всему чешскому искусству, и решил не отказываться. Он накупил учебников, словарей и засел за изучение английского языка, чтобы иметь возможность хотя бы с музыкантами объясняться без переводчика. Но когда настало время отправляться в путь, Дворжака снова охватил страх и он попросил своего приятеля пианиста Йиндржиха Каана сопровождать его в Англию.

Ехали они поездом, с небольшими остановками в Кёльне и Брюсселе. Затем через Ла Манш. Путь по воде очаровал Дворжака. Море он видел впервые. Оно было спокойно. Небо безоблачно. Теплый ветер обдувал лицо. Все предвещало хороший прием.

В Дувре Дворжака встретил земляк Йозеф Завртал, осевший в Лондоне в качестве военного дирижера. Услышав родную речь, Дворжак повеселел. На вокзале в столице его ждали представители филармонии и видный джентльмен Генри Литлтон, владелец издательской фирмы «Новелло и К°» — новая угроза интересам Зимрока.

Масштабы Лондона ошеломили Дворжака и быстро утомили. «Если бы ты пожил в этом гигантском городе, — писал он Бендлю, — с его движением и его жизнью, ты бы тоже выдохся!.. Подумай только: Каан живет у Завртала, это 9 английских миль, следовательно, это такое расстояние, как от Праги до Кралуп или… до Добржиховиц и далее куда-нибудь до самого Чешского Брода. Вообрази себе это огромное пространство, состоящее из сплошных домов, улиц, покрытых мостовыми, — и ты получишь небольшое представление о Лондоне».

А какое множество газет там печаталось! Дворжак старался хоть часть из них просматривать: находя свое имя, он делал вырезки для Гёбла. Некоторые издания помещали его биографию. Однажды с помощью словаря Дворжак взялся разбирать текст такой заметки. Он прочитал: «бедные родители», «мясник», «постоялый двор». На минуту Дворжак задумался, потом светлая улыбка озарила его лицо. Он встал, приосанился, подошел к зеркалу и стал внимательно и с интересом себя разглядывать. Да, он мясник, и его тут не проведешь. Он ведь сразу заметил, что англичане не умеют приготовить настоящий крепкий, ароматный бульон. Дворжак лукаво подмигнул своему отражению в зеркале и вдруг забарабанил по жилету пальцами, как делал это всегда, когда ему приходила в голову какая-нибудь музыкальная тема.

В тот вечер, отправляясь на прием, устроенный в его честь, он, пожалуй, дольше обычного занимался своим туалетом, хотя нужно сказать, что с тех пор как стали позволять заработки, гардероб его всегда был в отличном состоянии. Он одевался элегантно, по моде. Рубашки блистали свежестью, а шляпа-котелок была словно только что из магазина. Правда, он расставался с нею реже, чем это было принято. Лишь говоря о музыкальных делах, он механически всегда снимал шляпу, клал ее куда попало, а затем через минуту снова нахлобучивал на голову. Но это уже была просто маленькая странность, охотно прощаемая гению. В остальном же его внешний облик не вызывал замечаний даже у самых придирчивых леди.

Что касается музыкантов, им важен был талант Дворжака, а талант был такого масштаба, что сразу же вызвал уважение. Для оценки его не было надобности, беря фальшивые ноты, устраивать экзамен, который шутки ради иногда позволяют себе оркестранты при первом знакомстве с дирижером.

В Лондоне репетиции с хором, солистами, оркестровые репетиции — все прошло великолепно. Но и здесь Дворжака ошеломил размах англичан. Ему еще никогда не приходилось работать с хором в восемьсот сорок человек. Сообщая об этом в Прагу, он писал: «Пожалуйста, не пугайтесь! Сопрано — 250, альтов — 160, теноров — 180 и басов — 250». Добавьте к этому оркестр и колоссальный орган. Конечно, слаженное звучание такого ансамбля в грандиозном помещении Алберт-холла, вмещавшем до двенадцати тысяч человек, могло оставить неизгладимое впечатление, если, к тому же, исполнялось хорошее произведение.

Концерт прошел великолепно. Это было 10 марта 1884 года. «От номера к номеру возрастал всеобщий восторг, — писал Дворжак, — и к концу аплодисменты были такими бесконечными, что я снова и снова должен был благодарить публику. В то же самое время с другой стороны оркестр и хор оглушали меня самыми горячими овациями. Короче, все прошло так, что лучшего желать я просто не могу».

Отзывы английской критики тоже были весьма восторженными. «Таймс» писала, что Дворжак показал себя искушенным дирижером, великолепно сумевшим использовать те исключительные музыкальные силы, которые ему были предоставлены.

Через неделю в Сент-Джеймс-холле состоялся второй концерт, на котором Дворжак так же успешно продирижировал увертюрой «Гуситская», первой (шестой по счету) ре-мажорной симфонией и второй «Славянской рапсодией».

Газеты еще больше запестрели именем Дворжака. Лондонское филармоническое общество готовилось избрать его своим почетным членом В салонах говорили, что он-де лев нынешнего музыкального сезона, обыгрывая, очевидно, чешский герб. «Кто мог бы подумать, что когда-нибудь в жизни я попаду сюда, так далеко за море, в этот огромный Лондон, и что здесь меня будет ожидать такой триумф, какого удостаивается мало кто из артистов-иностранцев!» — писал Дворжак отцу.

Роскошный дворец Литлтона, как в большой праздник, сверкал огнями, когда почтенный издатель устраивал прием в честь Дворжака. В его залах собрался весь цвет театрального и музыкального мира Англии, собрался, чтобы услышать еще раз что-нибудь из сочинений Дворжака, которыми Литлтон потчевал своих гостей, чтобы посмотреть, как выглядит вблизи бывший чешский мясник, сочиняющий такую удивительно волнующую музыку. А Литлтон, в конце вечера усадив Дворжака рядом с собой на диван, заверил его, что руководимая им фирма охотно напечатает что-нибудь из его сочинений и, кроме того, сделал серьезный заказ. Он предложил Дворжаку написать новую ораторию для предстоящего через два года фестиваля в Лидсе.