— Что случилось? — послышалось отовсюду.

Никто не мог ответить. Джаз гремел по-прежнему, но танцы расстроились.

Кресло Вильямса дёрнуло с такой силой, что он, боясь упасть, ухватился за кресло Хургеса. Многие пассажиры упали. Закричала перепуганная женщина. Её истерический крик подхватили другие.

— «Аврал! — снова разнёсся голос из репродуктора. — Авария, но ничего серьёзного. Пассажирам рекомендуется сохранять полное спокойствие. Разойдитесь по каютам».

Вильямс почти выпрыгнул из кресла и, взволнованный, забегал перед Хургесом.

— Дело принимает серьёзный оборот, чёрт побери! Как вы предполагаете, мы не утонем?

Хургес снова пожал плечами.

— «Левиафан» имеет перегородки, — ответил он. — Если он получил пробоину, то вода не пройдёт дальше первой перегородки. К тому же мы на одной из «людных» морских дорог: Буэнос-Айрес — Лондон. «Левиафан» вызовет по радио помощь. И всё же надо быть готовыми ко всему.

Пароход резко убавил ход. Корма заметно опустилась. На судне начиналась паника.

— Дон Хургес, мы тонем! Тонем! — почти кричал Вильямс. — Надо быть готовыми ко всему… Ваш план, дон Хургес?! Я не хочу умирать! И я… Мой багаж… моя жизнь… Эквадор. Двадцать два года лишений, труда… Бочонки… Шлюпки… Потонуть… и когда — не в бурю, при солнце… Штиль… Мираж… Страшный сон… Кошмар!

— Пассажирам предлагается надеть спасательные пояса, — прогремела команда.

— Боже мой! Боже мой, не оставь меня! — закричал Вильямс и, схватившись за голову, побежал.

Хургес не спеша двинулся к каюте, вынул из чемодана пластинку из тёмного металла с цепочкой и замком на ней, бутылку с герметической крышкой и пошёл на нос корабля.

— Дон Хургес, вы здесь? Я ищу вас по всему пароходу, — окликнул его Вильямс. На нём уже был спасательный пояс. — А почему вы без пояса? Разве это не входит в ваш план?

— Не входит, — ответил Хургес. — Мой друг, бывалый капитан, говорил мне, что он против спасательных поясов: они лишь удлиняют страдания тонущих… Впрочем, это касалось холодных морей. Что же всё-таки случилось с «Левиафаном»?

— Никто ничего не знает. Даже сам капитан, если только он не скрывает причин…

«Левиафан» был обречён, в этом не оставалось сомнений. Корму накрыла вода. Прозвучал приказ: спускать шлюпки. Началась паническая беготня. Возле шлюпок завязалась звериная битва за существование. Хургес оказался прав: шлюпок не хватало.

— Почему вы не спешите к шлюпкам? — спросил Хургес.

— Потому, что я успел наметить свой план и даже осуществить его, — ответил Вильямс. Усмешка мелькнула на его побледневшем лице. — Лишь бы только они не опоздали… О, золото царит над человеком, пока он жив. Я пообещал матросам бочонок… А может быть, всё обойдётся. Радист передал сигнал бедствия, и говорят, что к нам уже спешат на помощь два парохода… Вот они… Вот.

— Пароходы?

— Да нет.

Хургес увидал матросов, которые тащили бочонки, продираясь сквозь толпу к шлюпке, висевшей на носу.

— Садитесь быстрее в шлюпку! — крикнул Вильямс.

— Я ещё не выполнил свой план, — ответил Хургес. Он продел цепочку в звено якорной цепи, щёлкнул замком, прикрепил металлическую пластинку к цепи. Потом быстро написал записку, сунул её в бутылку, плотно приладил герметическую крышку. На удивлённые взгляды Вильямса он кратко ответил:

— Это мой багаж. Итог моей жизни.

Матросы отшвыривали пассажиров и грузили в шлюпку бочонки.

— Перегрузка, — покачал головой Хургес, глядя на тяжёлые бочонки.

— Не могу же я их оставить, — сказал Вильямс.

Шлюпку спустили на воду. Десять матросов, Хургес, Вильямс, бочонки с золотом, сухари, бочка воды… Шлюпка была перегружена и осела до бортов. А за борта цеплялись утопающие. Матросы безжалостно били их по рукам вёслами, ножами и кулаками.

— Успеть быстрее отъехать от тонущего парохода!… — бормотал Вильямс трясущимися бескровными губами.

Шлюпка не успела отплыть и двадцати метров, как пароход, став носом кверху, пошёл ко дну. Над местом гибели вздыбился огромный столб воды, тяжело осел и хлынул бешеным валом. Вал ринулся на шлюпку.

— Конец! — взвизгнул Вильямс.

— Всякий конец может быть и началом, — спокойно ответил Хургес и швырнул бутылку в воду. Это были его последние слова.

Вода накрыла шлюпку, заглушила последние крики утопающих. Через два часа на место катастрофы прибыл первый пароход, принявший сигналы бедствия.

На длинном столе — чёрный шар диаметром в полтора метра. Один бок его срезан. Широкое окно выходит на Кольский залив. Там виднеются мачты и трубы траулеров рыбного треста. Однако в окно никто не смотрит. Взоры всех устремлены на чёрный шар. Двенадцать комсомольцев, членов кружка по изучению радиотехники, тесным кольцом обступили стол. Большинство — студенты морского техникума, часть — радисты с траулеров.

Мотя Гинзбург, конструктор, изобретатель и руководитель кружка, радист траулера «Серго Орджоникидзе», похлопывая ладонью по чёрной металлической поверхности шара, спросил с усмешкой на умном худощавом лице:

— Вы видите глазное яблоко…

Кружковцы засмеялись:

— Хорошенькое яблоко!

— Какой же должна быть орбита, чтобы вместить такое яблоко!

— Орбитой будет море. Довольно? — спросил Мотя. — Это радиоглаз, с помощью которого мы увидим, что творится в глубинах моря.

— Телевизор! — вскричал один из стоявших возле стола.

В сущности говоря, Мотя не изобрёл ничего или почти ничего. Ему случалось видеть фотографии американских и немецких телевизоров, приспособленных для наблюдений на морской глубине. Правда, это были фотографии. Но принцип работы телевизора известен. Оставалось самостоятельно продумать кое-какие конструктивные особенности подводного телевизора. И Мотя как будто бы удачно справился с этим: маленький опытный телевизор работал исправно. Почему бы не работать и этому, большому? Он почти готов. Вставить в круглое отверстие объектив, возле него — лампы прожекторов, и всё. Одним словом, часа два монтажных работ, и телевизор можно опускать в воду.

— Чтобы взглянуть, что делается на дне моря? — спросил первокурсник морского техникума.

— Именно. Взглянуть, как поживают морские крабы, — подхватил, снисходительно улыбаясь, его сосед, который считал себя человеком бывалым.

— Что ж, и это интересно, — серьёзно ответил Гинзбург.

— Будем ловить морских окуней?

— Да, да. Сегодня — первая проба. Траулер уходит в час ноль-ноль. К этому времени мы успеем закончить, — ответил Гинзбург и приказал: — А ну, хлопцы, за работу!

Слушатели ушли, а пять человек, во главе с Гинзбургом, остались и приступили к делу.

— А знаете, кто будет с нами на пробном лове? — спросил Мотя своих товарищей. — Бласко Азорес, испанский коммунист, корреспондент. Он недавно приехал к нам, чтобы осмотреть новый Мурманск.

Азорес вышел из гостиницы треста в полночь и направился по спуску к траловой базе. Испанец поёживался в своём осеннем пальто. Льдистый полуденный ветер бил в лицо. Падал мокрый снег.

«Удивительный край! — размышлял Азорес. — Здесь всё наоборот: „солнечные ночи“, „ночные дни“. В этих краях люди выбирают квартиры окнами не на юг, а на север, потому что северный ветер, пролетая над тёплым течением Гольфстрима, нагревается, а южный — охлаждается над ледяным горным плато тундры. Суровый край, тяжёлый климат. Но всего этого не ощущаешь, даже не замечаешь — так интересен здесь человек и его дело».

Внизу горели огни траловой базы. Высоко вздымались корпуса рыбообрабатывающих цехов. Гремели лебёдочные цепи. У пристани стояли траулеры. Одни разгружались, другие готовились к отплытию. Сновали транспортёры: к складам — с рыбой, от складов — с солью. Азорес быстро прошёл в конец пристани к большому траулеру. Был отлив, и борт траулера покачивался почти вровень с пристанью. Азорес взошёл на борт и поднялся в капитанскую рубку. Капитан Маковский приветствовал его и попросил пройти в свою каюту. Азорес вошёл.