От огорчения я чуть не заболел. На уроках я больше не выступал и лишь бросал на Веру Васильевну туманно-нежные взгляды, которые, как я потом установил, производят на каменную стену большее впечатление, чем на женщину. Друзья-мушкетеры, озабоченные моим состоянием, напомнили, что Атос после несчастной любви топил тоску в вине, и я в несколько дней вылакал бутыль яблочного сидра, которую мама берегла на Новый год.

Теперь, анализируя свое поведение с олимпийской высоты письменного стола, я могу отметить, что в те дни поглупел до предела. Любовь, которая вообще представляет собой победу чувств над разумом, делает человека добрее, мягче, энергичнее, но умнее — никогда. Влюбленный человек всегда глупее самого себя до свалившейся на него напасти, поскольку вся работа его мыслительного аппарата направлена исключительно на то, чтобы не проворонить любимое существо. На месте законодателей я бы на период острой влюбленности отстранял водителей от руля, выпроваживал капитанов из рулевой рубки и предоставлял директорам предприятий внеочередной отпуск (без сохранения содержания). Потому что влюбленного шатает от счастья или горя — в зависимости от успехов, а это состояние делает его непригодным к общественно полезной деятельности, а иногда — просто опасным.

Однако излечился я от любви при обстоятельствах, которые до сих пор не могу вспомнить без содрогания. После оттепели начался гололед, и улицу то и дело оглашали вопли неудачников, устилавших обледенелый асфальт своими телами. Мы с Федькой прокатывались на ледяной дорожке возле почты, с завистью поглядывая на марширующих по улице румяных красноармейцев. Сделав неудачный пируэт, я рухнул под ноги выбежавшей из почты женщине, которая в силу инерции влетела головой в сугроб и застряла в нем в позе, вызвавшей у красноармейцев чрезвычайно веселое оживление. Они помогли женщине выбраться, и Вера Васильевна — а то была она — подарила мне такой взгляд, от которого моя душа стремительно ушла в пятки.

Спустя некоторое время душа возвратилась, а любовь — увы! — исчезла. И сколько я сам с собой ни бился, все было кончено: отныне Веру Васильевну я видел только торчащей из сугроба и нелепо дрыгающей ногами, а это не тот образ, который стоял перед Данте, когда он выдумывал свою Беатриче.

Так печально и глупо закончилась моя первая любовь.

В Москве, неподалеку от Сокольников, до сих пор стоит огромное здание, образующее замкнутый прямоугольник. Когда-то в нем жили монахи, прославившиеся добродетельным образом жизни и целомудрием, поскольку толстые каменные стены и солидный забор надежно охраняли святых людей от мирских соблазнов. После революции монахи разбежались, сея панику среди окрестного женского населения, и спустя некоторое время цитадель святости и непорочности была превращена в студенческое общежитие. В кельях, из которых монахи изгоняли дьявола, поселились бесшабашные ребята, которые усердно набивали головы безбожным материализмом, а животы — перловой кашей, играли на гитарах, влюблялись и лихо отплясывали чечетку там, где божьи люди, набивая на лбах синяки, клянчили у Господа обещание вечного блаженства.

После войны я поступил на экономический факультет университета и поселился в общежитии. В то время я не был еще тем в высшей степени положительным человеком, каковым являюсь теперь, и без всякого сопротивления позволил новым друзьям вовлечь себя в бешено бурлящий водоворот, законы которого еще не изучены наукой и который в просторечье называется студенческой жизнью. Мы были молоды, жизнь нас опьяняла, и если от чего-либо страдали, так только лишь от вечно неудовлетворенного аппетита. Мы — это восемь обитателей 625-й комнаты, которую в течение двух лет старались обходить стороной не только комендант и уборщицы, но и друзья-студенты со всех четырех этажей общежития. Мы были очень дружны, и это был как раз тот случай, когда дружба подчиненных приводит в отчаяние начальство. Долгое время нас тщетно пытались расселить по другим комнатам и в качестве организующего и направляющего начала подселяли других студентов, которые на первых порах пытались лить холодную воду на горячие головы своих соседей, а кончали тем, что под влиянием коллектива превращались в авторов самых дьявольских проделок, которыми славилась знаменитая 625-я.

С тех пор прошло двадцать лет, и, если я назову подлинные фамилии моих прежних друзей, это вызовет скандал в учебных заведениях и организациях, которые они возглавляют. Теперь мои друзья, в большинстве своем потерявшие прически и в некоторых случаях чувство юмора, вряд ли способны проводить ток в дверные ручки, чтобы насладиться визгом отброшенного на несколько шагов специально приглашенного гостя. Зачем это делать теперь, когда посетителю просто можно передать через секретаря, чтобы пришел недельку спустя — результат примерно такой же.

Признанным руководителем нашего сплоченного коллектива был Володя Шелехов, донской казак, красавец и умница, как две капли воды похожий на Григория Мелехова, — сравнение, которое я делаю со спокойной совестью, так как фотографий шолоховского героя не сохранилось. Володя, бывший лейтенант-артиллерист, случайно попал на экономический факультет. В нем жил великий изобретатель, мастер потрясающих розыгрышей, Фанфан-Тюльпан. Острые ситуации он создавал буквально на ровном месте. Лекции по экономике сельского хозяйства Володя на ходу конспектировал стихами, тут же иллюстрируя их рисунками и пуская по аудитории, что превращало лекции маститого профессора в эстрадный концерт. За целый семестр профессор так и не понял, почему его научные тезисы, окаймленные безупречными цитатами классиков, вызывают сдавленный смех аудитории. У профессора была одна навязчивая идея: он требовал, чтобы каждый студент знал, что такое нетель. Он расцветал, когда ему отвечали, что нетель — это нерожалая корова, и однажды справедливо лишил стипендии невежественную студентку, которая заявила, что нетель — это кастрированный баран. Тогда Володя нарисовал нетель — изящную коровенку с томным кокетливым взором — и пустил рисунок по факультету. Отныне нетель была навеки дискредитирована.

Но подлинного расцвета Володины таланты достигли в нашей комнате. Именно под его руководством 625-я превратилась в большую адскую машину. К нам боялись войти. Открыв дверь и сделав шаг вперед, непосвященный рвал систему ниток, и на него обрушивалась кастрюля. Не успевал он прийти в себя, как срабатывала привязанная резиной к противоположному углу комнаты швабра и с огромной скоростью неслась на скованную ужасом жертву. Спустя секунду несчастный убегал, проклиная бездельников, умирающих от смеха на своих восьми постелях. Нас пытались перехитрить и, открывая дверь, прятались за ней, ожидая, пока рухнет кастрюля и на уровне головы расплющится о дверь швабра. После этого посетитель, посмеиваясь, входил, наслаждаясь нашими огорченными физиономиями. Глупец! В своем тщеславном ослеплении он и не подозревал, что Володя подготовил для него мину замедленного действия, плод недельных мучительных поисков. «Мина» срабатывала через пять-шесть секунд. Одна за другой рвались нитки. Торжествующий нахал поливался водой из консервной банки, а мокрый его костюм посыпался зубным порошком, после чего посетитель годился разве что на огородное пугало.

Но хороши бы мы были, если бы всю энергию тратили на чужаков! Крепче всего доставалось своим. Объектом атаки были недостатки наших характеров и особенности организмов. В то время я не знал такого слова — «люминал» и спал сном младенца. И как-то меня вместе с кроватью вынесли в коридор, где я и провел остаток ночи, к великому удовольствию товарищей, весьма, однако, разочарованных тем, что они проспали эффектный момент моего пробуждения.

С Володей Брусничкиным поступили по-иному. Спал он настолько крепко, что во сне его можно было украсть, как овечку. При этом он страстно любил с головой укутываться одеялом, что навело на мысль организовать ему кошмарное пробуждение. Он был зашит в одеяло со всех сторон, а к длинным, заботливо вытащенным Володиным волосам мы привязали две дюжины ложек и вилок. Сейчас я бы дорого дал за то, чтобы вновь увидеть его лицо в тот момент, когда Володя, звеня металлом, вырвался из плена и ошарашенно смотрел на нашу гогочущую компанию.