Дядя Леонтий и папа вместе ушли за калитку. Папа вернулся домой в одиночестве. Папа крикнул из кабинета угрожающим криком:

– Жена, водки!.. Из Маньчжурии пришли опять неприятные вести!..

В городе произошло событие – в город приехал ссыльный – революционер и марксист – и ссыльный марксист поселился у Никиты Сергеевича Молдавского, и революционер ищет частных уроков.

Дамы Бабенина и Шиллер – бывшие артистки – сообщили мужьям за обедами о том, что на прогулке встретили Никиту Сергеевича, а он познакомил их со студентом Шерстобитовым. Бабенин опустил усы в тарелку. Шиллер взволновался, – он рассудил, что если студент Шерстобитов на самом деле революционер, то, стало быть, человек без предрассудков, а значит, положительно относится к гражданским бракам, и, следовательно, его можно пригласить к себе в гости, но надо предварительно пойти к нему с визитом…

Андрей Криворотов, Климентий Обухов, Анюта Колосова вышли уже из того возраста, когда нет ничего замечательней, как в марте следить за течением ручья, за потоком его, как выбивается он из-под дряхлого льда, студеный, прозрачный, отражающий солнце, – идти вдоль ручья, помогать ему в трудных местах, пройти за ручьем через площадь до оврага, до моста, за которым, изъеденные солнцем, дотаивали остатки Порт-Артура, – остановиться на мосту, ибо дальше за ручьем нельзя уже идти, ибо много уже ручьев слилось в овраге, они шумят в стремлении, они уже сильнее Климентия и Андрея, – остановиться на мосту, но мыслями идти за потоком до реки, до Оки, до Волги, до Каспия… а там на Каспии, в жесточайшей жаре, в жарчайшем солнце, быть может, вот эта капля воды, которая только что пробежала под мостом, поднявшись в воздух паром, отнесена будет ветром в Индию Киплинга, – иль возвращена будет ветром – сюда же в небо над Камынском, чтобы заново начать свой путь…

Климентий Обухов, Анюта Колосова, Михайло – слесарев – Шмелев, Андрей Криворотов – старшие после уроков в школе – пришли к Никите Сергеевичу, оставив лужи на площади и водопады в Кремле своему самотеку. В доме Никиты Сергеевича в тот час пребывало безмолвие. Было около трех, солнце стало залезать в пустую гостиную.

Прошел по коридору человек в студенческой куртке, ничего не сказал, – ребятишки прошептали все сразу,–

– Он!..

Никита Сергеевич разговаривал наверху у себя в кабинете со взрослыми. Минута в минуту в три Никита Сергеевич пришел к детям.

– Никита Сергеевич, – сказал Андрей, – к вам, говорят, приехал революционер.

– Да, в этом доме поселился ссыльный студент, – сказал Никита Сергеевич.

– Покажите нам его, – сказал Мишуха Шмелев.

– Хорошо, – сказал Никита Сергеевич и крикнул на лестницу в мезонин: – Леонтий Владимирович!..

Сверху спустился тот самый студент, который проходил по коридору. Он поздоровался со всеми за руку и сел на подоконник, как атаман.

– Будем знакомы, товарищи, – сказал он. – Какую программу вы намечаете на ближайшее будущее? – ну, естественно, рыбная ловля в первую очередь, с кригою, на суводях, я вас научу. Также, естественно – бабки, как подсохнет земля, а также чижик и клёк. А еще того раньше, – чуть-чуть не забыл, – не сегодня завтра начнется ледоход. Как он начнется, собирайтесь скорее, всех своих созывайте, – пойдем на Козью горку, – так называется, кажется? – будем жечь костры и смотреть на разлив. Ну, а там лето, товарищи, – какая ж общественная программа будет у нас на лето? – прошу, продумайте сообща и предложите мне. А сейчас, если можно, пойдемте гулять, покажите мне город и его достопримечательности.

Достопримечательностей никаких ребятишки не примечали раньше и рассказать о них ничего не могли, – но по городу товарища Леонтия водили с усердием и рассказывали всё, что знали. Здесь живет сапожник Галкин, очень дерется шпандырем, когда пьяный. Здесь живет Пенсионер, пристает к женщинам. Там за кротегусами живет фабрикант-немец Шмуцокс, разводит голохвостых догов. На горе живет художник Нагорный, рисует рыцарей и ест гречневую кашу.

Вечером в тот день ребятишки, возвращаясь домой, – Михайло, Анюта, Андрей, Климентий, Ваня Кошкин, Антон Кацауров, – называли друг друга – товарищами. Половодье было – в программе, – ребята обсуждали небывалое слово и небывалое дело – программы.

Весною, – чтобы лето оставить для реки и полей, а осень иметь на случай провала, – Андрей Криворотов, Ваня Кошкин, Антон Кацауров должны были держать экзамены в гимназию, ехать для экзаменов в ближайший губернский город. Папа-Криворотов сообщил маме при сыне, что он собирается к студенту Шерстобитову, попросит его репетировать сына к экзаменам, и делает это принципиально, во-первых, для того, чтобы сын наверняка сдал экзамены, а стало быть, покойно прогулял последнее детское лето, во-вторых же, для того, чтобы помочь идее революции в лице ссыльного.

Андрей стал ходить в дом Никиты Сергеевича в семь часов вечера и в девять утра, то есть в часы, когда детей в доме Никиты Сергеевича не было.

И на Андрея пролилась сказка, которую, кажется, знали мама и папа, но о которой никогда не говорили Андрею, – и сказка существовала давно уже, с тех пор, когда в Камынск приехал Никита Сергеевич. Дом Никиты Сергеевича оказался не просто домом, – но домом, в котором была коммуна, в котором жили – коммуною. Само слово – коммуна – звучало как сказка, дом-коммуна!.. Пустой, как казалось детям, с неинтересными людьми, и солнечный, как было на самом деле, дом Никиты Сергеевича – оказалось – жил, полный людьми, которые стали вдруг полны таинственного содержания и необыкновенными, замечательными людьми!..

В угловой комнате внизу жил и все вечера сидел под лампою над книгами Илья Ильич Стромынин – не просто конторщик с фабрики Шмуцокса, но – член коммуны.

В другой угловой комнате внизу жил и рылся в кипах бумаги статистик Нил Павлович Вантроба, о котором и раньше было известно, что он все знает, но который также вдруг оказался – членом коммуны.

Внизу же в комнате за столовой жили не просто чертановская учительница Надежда Андреевна Горцева, переселившаяся из деревни, и не фельдшерица из земской больницы Елена Сергеевна Волгина, но – коммунарки.

Наверху, рядом с Никитою Сергеевичем, жил – товарищ Леонтий.

И не было вечера, чтобы не приезжали и не заночевали в коммуне – учителя и врачи из уезда, фельдшера, лесничие, агрономы. И каждый вечер приходили горожане разных сословий.

Все, кто жил в доме, – жили коммуною. Никита Сергеевич не был главным, он был – старшим среди равных. Никита Сергеевич был молчалив со взрослыми, – он больше слушал взрослых любящим вниманием. В коммуне не было прислуги, – коммунары сами, по дежурствам, убирали комнаты и готовили обед. Никита Сергеевич каждый день подметал сор за детишками. Никита Сергеевич научил, и мужчины мыли полы в доме шваброю, как палубы на кораблях. Деньги собирались в общее достояние, и из общего достояния покупались книги и отрезы на платье коммунаров, для всех, кроме Никиты Сергеевича, который много уже лет донашивал свою морскую форму, – выписывались журналы и – мешок сахару, мешок муки. Елена Сергеевна и Надежда Андреевна сами шили платья себе и мужчинам рубашки, по вечерам, когда в столовой за самоваром мужчины читали вслух. У каждого в коммуне был свой рабочий режим, и когда дверь в его комнату была закрыта, никто не мог даже постучать к нему. Никита Сергеевич говорил, – «дом мой – крепость моя», – но двери в коммуну не запирались. В коммуне всегда кто-нибудь работал, – и кроме тех часов, когда дом звенел детскими голосами, и от шести до восьми, когда все отдыхали в столовой, – дом пребывал в просторе рабочей тишины. Всегда от воздуха в доме, от чистоты комнат, от звука голосов, которые слышались в доме, исходила бодрость.

Оказалось, что так было в доме очень давно, с тех пор, как Никита Сергеевич приехал в Камынск. Люди менялись, уезжали, приезжали новые, иные приезжали и уезжали по нескольку раз, – Никита Сергеевич оставался на прежнем месте, не старился, прямой, светлый, добрый, строгий и незаметный среди взрослых…