– Волк, например… он в своем месте не гадит, он в чужое место жрать ходит, верст за тридцать от своего места. Он даже свое стадо от чужих волков сторожит. В старину даже пастухи радовались, когда свои волки заводились, – они стадо стерегли от чужих волков… И знаешь ты, Анютка, из чего взялся пес, собака, мой, например, Фунтик, который умнее предводителя дворянства князя Верейского?.. В старину собаки находились, – как теперь волки, тоже дикие. Собака заслышит, что идет, например, тигр или слон, на которых собаке не сладить, – собака начинает лаять для страху, – человек слышит, – человек остерегается, чтобы совладать со слоном, – собака посмотрела, послушала, поняла – надо полаять и следующий раз. А также обратно, – собака полаяла, человек приготовился совладать с тигром, притаился, собаке сказал – тсс, – собака поняла, что не всегда след лаять. И третье, – человек слона убил, что надо взял себе, остатнее выкинул, – собака поела, сыта, видит – зла от человека не вышло, сама пошла за человеком… И вот теперь волк? – что такое есть волк? – волк есть гад и народное бедствие!.. – и кто виноват? – дай мне время, я с волком общий интерес найду, я с ним вместе заниматься буду, я из него Фунтика сделаю, ему со мной интереснее будет, чем по лесам рыскать… А то ведь те же собаки, – одних я на сучьях вешаю, а с другими сплю на одной постели, как с родными родственниками… Я же тебе говорю, Анютка, волк – к чужому стаду жрать ходит, он в своем месте не гадит, – с этого места и начать надо приучать волка…

Я родилось, я увидело солнце… – в то время, когда Анна поняла, что вовсе она не центр, что ее я не только соподчинено, но и просто подчинено, – в то время она была уже грамотной, и очень много книжек таскала к себе в разваленную баню от Никиты Сергеевича, – и тогда же началась ее дружба с Климентием Обуховым. Климентий, сын железнодорожного рабочего, так же, как Анна, знал от отца, что им никто не поможет. При станции было депо сменных паровозов, отец Климентия работал в депо. У станции жили люди всех железнодорожных служб, служившие на дороге, потерявшие ощущение пространства, обязательно глядевшие в даль рельс, в ту даль, которая, в противоположность откосной за Подолом, не создавала ощущений одиночества – именно потому, что она уничтожала пространства. Дорога работала круглые сутки, и круглые сутки на блоках, в депо, в станционной дежурке бодрствовали люди, сцепленные энергией движения. Дорога уходила далеко за Камынск, во все веси Российской империи. Климентий Обухов знал от отца, что им никто не поможет, – и он же, дожидаясь отца в полутемной конторке, где фонари кондукторов бросали свет только на ноги, затемняя лица, как второстепенность, – на всю жизнь он ощутил – пространство, движение, громадный мир, которого никак не было в Камынске, – громадную сцепленность и соподчиненность труда и дел – отцовских и товарищей отца.

Российские рельсы дошли до Желтого моря, уперлись в Порт-Артур. Российское императорское семейство собиралось разрабатывать лесные концессии на Ялу, в Корее. Никки ездил в гости к Вилли, то есть российский император ездил на сердечное свидание к германскому императору, Николай к Вильгельму, «второй» ко «второму». Мировой кризис кончился. Весной, с Пасхи, и летом 1902-го года по всей Российской империи горели помещичьи усадьбы и разбирались помещичьи амбары. Летом 1903-го по всему югу империи, от Одессы до Баку, прошли рабочие забастовки, бастовало двести тысяч человек. На Пасху двое суток подряд лавочники, впоследствии организовавшиеся в «Союз русского народа», – та социальная человеческая разновидность, которая много позднее в Германии и Италии породила фашистов, – лавочники вместе с полицией избивали по всему югу евреев, убили и искалечили несколько сот человек, разворовали и изгадили более тысячи домов, – и именно после погромов громадной волной пошли рабочие забастовки, когда в городах потухало электричество, исчезала вода, исчезали газеты, пропадали булки в булочных и соль в бакалее, переставали к вокзалам подходить поезда и начальство переставало появляться в своих кабинетах, – еврейские погромы не помогли.

Плеве, министр внутренних дел, разочарованный в погромах, заговорил о «маленькой победоносной войне», – для поднятия бодрости в национальном «духе» и для улучшения лесных императорских концессий на Ялу. В газетах рассказывалось, что японцы, во-первых, язычники, то есть полулюди, а во-вторых, «желтолицые», то есть явно не люди; вообще о японцах в России знали немногое, – некий журналист из «Нового времени» написал «историю» происхождения японского народа, так сказать, его естественно-исторические истоки; японские острова, по информации журналиста, были необитаемы человеком, на островах жили обезьяны под названием макаки, – а у китайцев в то время существовал закон, по которому мелких жуликов и воришек, не достойных смертельных наказаний по мелкой своей преступности, – этих воришек просто-напросто выбрасывали в море; большинство их тонуло, но некоторая часть – на обломках разбитых кораблей – доплывала до японских островов; так как человеческого населения на островах не было, эти воришки ловили себе в жены самок-макак; и именно из помеси китайских мелких воришек и обезьян, по сообщению журналиста из «Нового времени», возник японский народ. Прозвище «макаки» к японцам прилипло по воле журналиста крепко. Написано было в газетах, что японцы – замечательно мелкорослы, вдвое меньше русских по размерам, а один казак равен по силе семи японцам. В газетах же сообщалось, что русские японцев «шапками закидают». Военная победа предрешалась сама собою, надо было назначить лишь срок, когда империи удобно будет уничтожить японцев.

Японцы ж оказались на самом деле «жуликами». Они не стали ждать, когда российский император начнет «кидаться шапками».

Январь был снежен, еще с декабря мели метели, наметали сугробы у домов, у заборов, на оврагах. Просторы под Откосом на Подоле так блестели снегами, что о снег можно было порезать глаза. Камынск пребывал в снегах, как империя.

23-го января японцы отозвали из Санкт-Петербурга своих дипломатов, – российский император издал манифест к народу о «коварстве», газеты строго крикнули о шапках.

В ночь с 26-го на 27-е января японские миноносцы с русскими опознавательными знаками, не перемененными российским адмиралтейством по природному ротозейству, вошли в порт-артурскую гавань и отправили на порт-артурское морское дно два лучших российских военных корабля.

В Камынске мели метели еще с декабря, глубочайшие намели сугробы. Между городом и Чертановом пролегал овраг, по оврагу пролегал каменный мост, а к мосту и к оврагу с городской стороны прилегали – слева соляной амбар, еще от соляных откупов принадлежавший Коровкиным, справа заборы скорняков Саддердиновых. Овраг сровняло метелями. Сугробы завихрились по саму крышу соляного амбара.

Иван Иванович Криворотов жил сзади саддердиновских заборов, за углом. Сыну его, Андрею, шел уже десятый год, он готовился в гимназию, учился дома, но дружбу вел, по народнической воле отца, главным образом с чертановскими ребятишками – и в первую очередь со старшим, Климентием Обуховым. Обучаясь дома с мамою таблицам умножения и десяти заповедям вразбивку, Андрей, естественно, подражал родителям, руководимый родителями, – и, если у отца был «кружок самообразования», то и к Андрею приходили чертановские ребятишки, – всем им, вместе собравшимся, мама Андрея читала вслух «Руслана и Людмилу» Пушкина, «Тараса Бульбу» и «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя, а также Майн Рида и Жюля Верна. Естественно, все, начиная с Андрея, были одновременно Русланами, Остапами и Ястребиными Когтями, – Фарлаф – это считалось самым последним понятием и оскорблением.

И в первое воскресенье русско-японской войны, в день, свободный от школьных занятий, утречком чертановские русланы вместе с Русланом Андреем, вооруженными лопатами, направились к соляному амбару – строить в снежных сугробах свой Порт-Артур. В строительстве выяснилось, что одних лопат недостаточно, – на дворе Криворотовых русланы раздобыли бочку с салазками, в бочке к строительству привезли воды. Крепость строилась так, как изображались крепости на иллюстрациях к Руслану и Тарасу. Из снега делались стены и поливались водою для неприступности. В сугробах под стенами рылись пещеры. В пещерах складывались снаряды, то есть комья снега, смоченные в воде и оледеневшие, – они назывались «огнестрельным оружием». В пещеры стаскивались также булавы, мечи и пики, «холодное оружие», – то есть палки от метелок и колья из заборов.