«если Россия продолжит подготовку к мобилизации, то Германия объявит мобилизацию, а мобилизация означает войну».
В десятом часу вечера пришла телеграмма к Николаю от Вильгельма, – Вилли мог бы даже выступить посредником между Австрией и Россией, если бы Никки не мобилизовался. В одиннадцать часов вечера Николай объявил, что приказа о всеобщей мобилизации не будет, и телеграфировал об этом Вилли, – генералы из генерального штаба пришли в ужас. Генералы рвали телефоны на дачу к императору, – император прятался от телефонов. Генералы убедили наутро Сазонова ехать к императору на дачу и вымолить у него подпись под мобилизационным приказом.
Сазонов поехал. Сазонов убедил императора:
«…в течение почти целого часа министр доказывал, что война стала неизбежна… поэтому лучше, не опасаясь вызвать войну нашими к ней приготовлениями, тщательно озаботиться последними, нежели из страха дать повод к войне быть застигнутыми ею врасплох»…
Николай –
Сазонов сбежал в императорскую прихожую и позвонил оттуда по телефону в Санкт-Петербург начальнику генерального штаба генералу Янушкевичу, сообщив «высочайшее повеление» о всеобщей мобилизации и закончив свой разговор, в расчете на императорское безволие, мудрейшею фразой, –
«Теперь вы можете сломать телефон!»…
Янушкевич так и поступил, спрятавшись от телефона.
В два часа пятнадцать минут ночи, когда по всей Российской империи шли уже приказы о всеобщей мобилизации, Николай вновь телеграфировал Вильгельму:
«Мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких вызывающих действий», –
и подписался уже не Никки, но – Николай.
Телеграмма до Вильгельма не дошла, – неизвестно, кто ее украл, какие штабы. В полночь с 31-го на 1-е августа по-европейски – или с 8-го на 19-е июля по-российски – германский посол Пурталес передал Российской империи германский ультиматум двенадцатичасового срока: – или демобилизация, или война. В седьмом часу вечера 19-го июля, не дождавшись ответа у себя в посольстве, Пурталес приехал за ответом к Сазонову, –
«три раза подряд он спрашивал Сазонова, согласна ли Россия отменить мобилизацию, и трижды Сазонов ответил отказом».
Посол передал ноту с объявлением войны.
«После вручения ноты граф Пурталес, потерявший всякое самообладание, отошел к окну и, взявшись за голову, заплакал»… Англия и Франция пребывали в гробовом молчании. Генеральные штабы – это учреждения. Еще задолго до 1914-го года германским стратегом генералом графом Шлиффеном был разработан план германского завоевания Европы. По плану надо было в первую очередь напасть на Францию, обойдя французские крепости через Бельгию, взять Париж, разгромить Францию – и тогда уже нападать на Россию. Шлиффен умер до мировой войны, но план его остался. Война России была объявлена. Франция и Англия молчали. Вильгельм сказал Мольтке-младшему, начальнику германского генерального штаба:
– «Итак, мы двинемся всеми нашими силами только на восток!..»
Мольтке-младший возразил императору: –
«Это невозможно… Наступление миллионных армий… результат многолетней кропотливой работы… Раз план разработан, его нельзя менять!»
Мольтке-младший записал в своем дневнике:
«Это было для меня ударом, – меня это поразило в самое сердце»…
Генеральный штаб и сердце Мольтке-младшего оказались сильнее императора: 3-го августа Германия объявила войну Франции, но напала не на Францию, а на Бельгию, которой войны не объявляла.
И только тогда заговорила Англия: или немедленно Германия очищает Бельгию от своих войск – или война с Германией.
В полночь с 4-го на 5-е августа европейского счисления Англия воевала с Германией.
6- го Австрия объявила войну России.
7- го Франция и Англия воевали с Австрией.
Генеральные штабы – это… Российскому генеральному штабу требовалось три недели, чтобы мобилизоваться, – и надо было армии свезти к границам. Германскому генеральному штабу требовалось напасть на Бельгию, обойти французские крепости, свалиться на Париж, взять Париж, – так немцы и действовали, в десять дней прошед Бельгию и нависнув над Парижем. Из Парижа телеграфировали в Петербург на седьмой день германо-французских военных действий:
«Французские армии перейти в наступление в ближайшем уже едва ли смогут… Весь успех войны зависит всецело от наших (то есть русских) действий в ближайшие недели и от переброски на русский фронт германских корпусов»…
Российские войска не были еще мобилизованы, – французский и английский послы ночевали в российском министерстве иностранных дел, умоляя:
– Скорей! скорей!
Послы сулили деньги и просили в средствах не стесняться.
Даже генерал Янушкевич считал невозможным русское наступление. Французский посол Палеолог умолял – и умолил: – 31-го июля по русскому счислению верховный главнокомандующий императорский дядя Николай Николаевич, «сжалившись», сообщил Палеологу о том, что –
«Завтра утром, на рассвете» – русские армии войдут в Восточную Пруссию.
Они пошли, русские солдаты. По шлиффеновскому плану и по здравому смыслу это было бессмыслицей, – Мольтке-младший забыл изречение Наполеона о том, что у врага опасен не генерал-умник, а генерал-дурак, ибо можно представить, что надумает генерал-умник, и никак нельзя представить, что взбредет в голову генерала-дурака… Немцы сняли свои корпуса с французского фронта. Париж был спасен. Российский министр иностранных дел Сазонов сообщил Морису Палеологу:
«Армия Самсонова уничтожена».
Лучшие части российской армии были уничтожены немцами еще до окончания российской мобилизации. Уничтожением сотни тысяч русских человеческих жизней нарушен был план Шлиффена. Париж был спасен российскими солдатскими костями. Французский посол мосье Морис Палеолог записал тогда в своем дневнике:
«…достаточно уже того… чтобы английские и французские войска имели время переформироваться в тылу и продвинуться вперед»…
В мировую войну было убито и искалечено четырнадцать миллионов мужчин. В Российской империи убито было и искалечено два с половиною миллиона мужчин. За годы войны в Российской империи мобилизовано было под ружье шестнадцать миллионов мужчин – девяносто восемь процентов всех мужчин империи в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет. Двадцать пять миллионов российско-имперского населения – «беженцы» – сняты были со своих полей, улиц, изб, главным образом старики, женщины и дети, седьмая часть всего населения империи, – двадцать пять миллионов человек, бросив всё, побежало, поехало на поездах, потащилось на подводах, пошло пешком в российские тылы, страшное дело – бездомные, «беженцы», старики, женщины, дети, – люди… Антанта – при победе над немцами – обещала Российской империи – Дарданеллы…
Эпиграф:
«Мы не всегда можем достигнуть положения, к которому считаем себя призванными: наши отношения к обществу в известной степени начались раньше, чем мы сами смогли определить их».
Карл Маркс.
Лето 1914-го года – было знойное лето. Знойным июнем прогремел сараевский пистолетный выстрел Гаврилы Принципа. Еще более знойным июлем, когда вокруг Камынска полыхали лесные пожары и солнце над землею ходило в багровой мути, – началась война и – ожил камынский англоман, считавший себя «николаевским» солдатом, воинский начальник генерал в отставке Феодосий Лаврович Федотов, а вместе с ним задохнулся от дел доктор Иван Иванович Криворотов.
Казармы камынской роты караульной охраны находились как раз против «классов Либих», где некогда обучались Маргарита Шиллер и Ипполит Разбойщин. Дом казарм был стариннейшим домом в Камынске, – то ли от восемнадцатого века, то ли даже от семнадцатого, при Петре Первом, лет двести тому назад, перестроенный из царева кружала в казармы. Нижний этаж казарм, куда больше вместо генерала ходил степенно сенбернар – для порядка и одновременно за завтраком, обедом и ужином, – нижний этаж за вывеской под двуглавым орлом – «Камынское Воинское Присутствие» – стал самым главным камынским присутственным местом. Вокруг в переулках – неделями, месяцами, все годы войны – полураспряженными стояли крестьянские клячи, а на телегах (или санях) валялись в истерике и голосили женщины, матери, жены, сестры. На дворе казарм на вытертой земле сидели с котомками те, которые были – «годны». Генерал Феодосии Лаврович Федотов и земский врач Иван Иванович Криворотов без малого на рассвете переселялись жить в нижний этаж, там чай пили и обедали. В этаже очередью перед Феодосием Лавровичем и Иваном Ивановичем – голые, в затылок – проходили мужчины сотнями, тысячами, чертановские, верейковские, игумновские, со всех деревень и сел. Иван Иванович смотрел в открытые рты, заглядывал в уши, тыкал пальцем под ложечку, приставлял трубку к левому соску, – кивал головою Феодосию Лавровичу, – и Феодосии Лаврович говорил сурово, но действенно:
