- Старший краснофлотец Малякшин.

- Нет, старшина! Поздравляю. Пришивайте лычки и отправляйтесь временно на Сто семьдесят второй. Пока наш катер не готов, пойдете с ними на боевое дежурство.

Дальше все шло обыкновенно.

Из Пумманок уходили в поиск, обледеневали, возвращались ни с чем, вместо дневного отдыха заправлялись бензином из бочек, снова отправлялись в поиск на пятнадцать - семнадцать часов… И так далее до чугунной усталости. Отоспаться можно было только когда отменяли выходы из-за шторма.

Монотонный походный ритм сбился после прибытия в Пумманки капитан-лейтенанта А. О. Шабалина, который еще не знал о том, что через несколько дней станет Героем Советского Союза. С Шабалиным появились незнакомые офицеры и взвод бойцов в зеленых ватниках, с лыжами, автоматами и огромными заплечными мешками.

Кто- то из салажат по наивности спросил, куда они собрались.

- Разве не знаешь - скоро масленица, - серьезно сообщил чернявый боец без знаков различия.

Катерники удивились. Молодежь слыхала, что так называется в народе праздник, когда до отвала едят блины и устраивают всякие потехи.

- Ну?

- Ну и решили организовать народное катание на тройках…

- С бубенцами, - добавил капитан-лейтенант из штаба флота, а все остальные рассмеялись.

В шутке не было выдумки. Разведывательному отделу штаба Северного флота приходилось учитывать многое. Например, там знали, что немецкие егеря набирались из жителей горных селений на склонах Альп, то есть баварцев или австрийцев. Они в основном были католиками, и в субботу 19 февраля, по их религиозному календарю, наступит родительский день, когда чтут память умерших родственников. Следовательно, в субботу вечером «егеря» обязательно перепьются, резко упадет бдительность наблюдательных постов и меткость береговых артиллерийских батарей.

Дальняя набеговая операция наших разведчиков в Маккаурсанн-фиорд была специально назначена в родительский день, и еще с понедельника наступала масленая неделя, или масленица, когда наши предки катались, запрягая в сани лошадей, украшенных лентами и колокольчиками. Торпедные катера, по мнению офицеров-разведчиков, ничем не уступали конным тройкам.

Как- никак на каждом нашем катере стояло но три мотора, в которых бились тысячи лошадиных сил.

Пункт высадки разведчиков находился в семидесяти милях, или ста тридцати километрах, от Пумманок. Где-то в тех местах отстаивались вражеские конвои перед броском через огненный Варангер-фиорд. Командованию Северным флотом требовалось уточнить это показаниями пленного «языка».

Ужинали за час до выхода в море. И разведчики, и катерники за одним столом. Рядом с Малякшиным сидел командир отделения Матвеев. Потрепались о том о сем, посмеялись, и тогда Андрей решился спросить: не страшно ли гулять по вражьим тылам?

- Мы же там не одни, - объяснил Матвеев.

- Кто ж еще?

- Норвежцы! И они, заметь, у себя дома, где, говорят, помогают стены. Есть у них, к примеру, поселок Итре-Киберг, у мыса Кибергнес.

Малякшин кивнул. Хотя там он не был, но мыс видел не раз.

- …Так его, - улыбнулся Матвеев, - оккупанты зовут промеж себя «кляйн Москоу», что значит «маленькая Москва».

- Кремль похожий?

- Кремля вообще нет, зато все мужчины в партизанах.

Еще поговорили о стрелковом оружии и ручных гранатах. Матвеев особенно одобрял противотанковые гранаты. Для кармана, правда, они тяжеловаты, зато взрыв их ставит грузовик на попа.

- Кого же берут к вам в отряд?

- В основном спортсменов. И то не каждого. Младший лейтенант Леонов отбирает лично.

Леоновым оказался тот чернявый шутник в ватнике без знаков различия. А помянул о бубенцах капитан-лейтенант Павел Григорьевич Сутягин, свободно говоривший по-немецки и по-норвежски.

Оба они пошли на головном ТКА-12 вместе с А. О. Шабалиным, который считался мастером ориентации в темноте у чужих берегов.

Провести катера именно в нужное место было непросто, если в наличии имелся только магнитный компас, который на качке «гулял» из стороны в сторону, показывая все, что угодно, но не градусы курса. А лага - прибора, измеряющего пройденное расстояние, - на катерах вообще не было. Длину пути определяли на глазок по оборотам моторов.

В рубке не было даже столика для морской карты. Сложенная гармошкой карта запихивалась в планшет, где сквозь целлулоидное окошко показывала осьмушку с тусклыми очертаниями берегов. Между Перс-фиордом и Сюльте-фиордом изрезанный материк торчал на карте «рогатой чертовой рожей со свиным пятачком» - мысом Харбакен, а дальше к северу наклонился «мордой белого медведя». Сюда, «к медвежьему горлу», притулилось селение Маккаур, а на ушах зверя - мысе Мульвикпюнтен - обычно вспыхивал маяк.

Но маяк по военному времени включали редко, свиной пятачок мыса Харбакен опознать не удалось из-за снежных зарядов.

Если глядеть с моря, все скалы похожи и не имеют ничего общего с медведями или чертями. Еще хуже, когда и глядеть не на что. Снежная круговерть штриховала плотно, и снег в густом мраке тоже казался черным. После пяти часов слепого плавания нельзя приближаться к берегу на авось. Того и гляди, напорешься на камни. Торпедные катера имели право вернуться, но они шли вперед.

Еще через час наблюдателям удалось различить очертания мыса Вайнесодден с железной будкой навигационного огня. Это означало, что катера проскочили далеко к западу. Повернув обратно, надо было одиннадцать миль бежать до «ушей медведя» и еще пять до «кончика морды». Капитан-лейтенант Сутягин из штаба флота в сомнении покрутил головой, однако согласился с расчетами. Другого выхода все равно не было.

В два часа ночи ТКА-12 подошел к маяку и спустил резиновые шлюпки, за ним стал высаживать разведчиков ТКА-172. Несколько развиднелось. В глубине фиорда увидели еще одну мигалку и догадались, что попали совсем не туда. Это оказался Босс-фиорд, «загривок белого медведя», а не горло его.

- На то мы разведчики, - суховато сказал капитан-лейтенант Сутягин, - чтобы не теряться от неожиданностей.

До вражеского логова было рукой подать. Оно затаилось, скрытое в таинственной черноте. Только маячный прожектор, пробегая по кругу, перелистывал гребни прибоя, тонул и всплывал, мерцая искрами на заснеженных кручах. Ожидание мотало нервы. Едва дождались четырех зеленых проблесков, которые означали: снимайте меня в месте дачи сигналов.

На первой же резиновой шлюпке доставили «языка». Старик-маячник при виде разведчиков объявил:

- Яй ер нурман (то есть: «Я норвежец»).

На столе в его доме обнаружили горячие блины, малосольную семгу. Маячник порядочно нагрузился в одиночку. Нетвердо встав из-за стола, он не совсем понял, кто явился к нему в гости. Старик вдруг добавил:

- Сталин - капут!

- Взять! - приказал Леонов. - Что-то не слышал такого от норвежцев.

- Пройдемте, папаша, - смеялись разведчики. - Давно бы вам пора знать, как вредно пить до «белой горячки».

Уже на катере, увидев в каютке командира портрет Верховного Главнокомандующего в маршальской форме, пленный заморгал, задумался и объявил:

- Гитлер - капут!

- Вот теперь попал в точку, - серьезно ответил часовой. - Что значит наглядная агитация! Как увидел - хмель сразу вышибло.

- Отпусти, сударь, - вдруг попросил старик, вполне по-российски. Акцент его речи заключался не в интонациях. Это был мертвый русский язык, которым общались эмигранты.

- Вот как заговорил? - удивился «сударь» в матросской форме. - Нет уж, папаша, не выйдет. С тобой надо еще разобраться.

Было уже пять часов утра. Дальнейшая задержка могла поставить катера под удар противника на долгом обратном пути. ТКА-12 с более опытной командой подошел ближе к полосе прибоя, прямо из пены выхватывая высадочные средства. Из восьми резиновых шлюпок шесть попало на головной катер и две на ведомый. На каждой вернулось по три человека. Несложный подсчет подтверждал: возвратились все. Уточнять по фамилиям было некогда. Едва шесть разведчиков для уравнения нагрузки перескочили на борт Сто семьдесят второго, оба торпедных катера, взревев моторами, на полном ходу ринулись из длинного каменного коридора, который называется фиордом. С точки зрения пунктуальных егерей-наблюдателей, обнаруживать себя с такой шумной наглостью были способны только немецкие сторожевые катера: унтербоот егер.