– Молчааать!!… Сволочь, я тебе покажу, как бегать от врага, я вас научу!! – полковник сам себя заводил, явно стараясь привлечь внимание как можно большего числа окружающих людей. И это ему удалось. Все кто собрались на поляне, или прятались с ней рядом, напряженно следили за развертывающимся на их глазах «спектаклем», даже те, кто продолжал жевать, и глотать пищу. – Я тебя куда посылал, сволочь!? Почему такое грозное оружие доверенное тебе страной, народом, не задействовано в бою… почему отступаете, бежите?!… Молчааать!! – полковник в очередной раз прервал попытку танкиста, что-то объяснить, и тот так и стоял с ладонью, приложенной к рубчатому шлему. – Тебя, сука… за бегство с поля боя… за трусость и паникерство!!…

Все, кто слышал полковника, не сомневались, что сейчас будет объявлено о предании его суду военного трибунала, или еще что-то в этом роде, но то, что произошло, не ожидал, наверное, никто. Как полковник смог молниеносно выхватить свой пистолет? Видимо он еще в машине просчитал все свои действия, и поэтому заранее расстегнул кобуру. И хоть руки его дрожали, но импульс-приказ шедший от мозга был настолько силен: убей его, убей, чтобы выжить самому, чтобы не лишиться генеральской должности, чтобы не попасть под суд… убей, чтобы испугались другие и подчинились тебе… убей, убей…

Полковник выстрелил прямо в лицо старшего сержанта. Это случилось так быстро, что танкист даже не успел опустить руку. Он подался назад, но не упал, а рука по-прежнему словно одеревенев отдавала честь. То, что сержант не упал, совсем взбесило полковника:

– Сволочь!! Тебе мало, ещё получи, я тебя научу!!! – визгливо выкрикивал он, посылая пулю за пулей в широкую по молодецки развернутую вперед грудь…

Танкист сделал еще несколько шагов назад к танку, и, наконец, безвольно опустив руку, беззвучно упал на спину, причем его голова оказалась рядом с его же котелком, который он пару минут назад поставил на землю. Вокруг воцарилась тишина, в той степени, в которой была возможна, во всяком случае никто уже не ел, и никто ничего не говорил, не комментировал… Солдаты, видевшие много смертей, не могли поверить, что в относительно спокойной почти тыловой обстановке, полковник просто так убивает своего же старшего сержанта. Полковник уже не контролировал себя, он стрелял и стрелял, и когда танкист упал подскочил к нему, и оставшиеся в обойме патроны выпустил уже в лежачего. Танкист был мертв, но полковник не мог остановиться, он хотел еще ударить, унизить этого уже не подававшего признаков жизни человека. Увидел котелок с кашей стоявший возле головы убитого.

– Сволочь, жрать сюда приехал… я тебя накормлю… до отвала нажрешься, – с этими словами он ударом ноги опрокинул котелок на безжизненное лицо танкиста, и по всему собирался наступить на него и подошвой сапога размазать по нему кашу… Но тут… тут отчетливо, совсем близко не более чем в полутора двух километрах «заговорили» сразу несколько танковых орудий.

Полковник опустил уже занесенную ногу и настороженно прислушался. К нему от машины бежал майор-особист.

– Товарищ полковник! Это немцы! Надо скорее уезжать, они уже близко!

Слова майора моментально отрезвили полковника, он быстро спрятал пистолет в кобуру и, оглядываясь, поспешил к машине. Но быстро уехать не получилось. Пока эмка разворачивалась, потом буксовала в сырой колдобине… В это время башенный стрелок с мертвенно бледным лицом наклонился к своему лежащему товарищу, снял с его лица котелок, потом шлем с головы. Волосы убитого были льняные, а лицо… красивое лицо совсем еще недавно уверенного в себе молодого человека покрыла смесь крови и вареной гречки. Стрелок осторожно стал очищать это месиво с лица товарища и звать его:

– Коля… Коля… что с тобой… ты жив…

Когда осознал, что он мертв, убит… его лицо из бледного стало серым. Он поднялся, держа в руке шлем своего командира. Растерянно огляделся, словно ища у кого-то поддержки, совета. Но его товарищи стояли рядом и тоже не знали что делать. На глаза стрелка попала эмка, которая буксуя медленно удалялась… А вокруг уже возобновилась вселенская суета, все словно забыли о том что только что случилось. Все быстро собирались – предстояло срочно отступать дальше. Лишь стрелок не суетился, он действовал быстро и четко, как, видимо, учил его командир. Вскочив на танк, он одним натренированным движением забросил свое тело в люк башни. Тут же башня задвигалась, как и орудие, ловя в прицел удаляющуюся эмку. Машина отъехала не более чем на пятьдесят-шестьдесят метров, но была уже на краю поляны и вот-вот должна скрыться за деревьями… Снаряд пришелся точно в багажник. Развороченная эмка сделала «прыжок» с дороги в сторону, ударилась о дерево, тут же рванул бензобак, и ее остатки охватило пламя.

Экипаж занес своего командира в танк, после чего двигатель взревел, броневая махина, крутанувшись на месте, развернулась и поехала в сторону приближавшегося боя. Высунувшись из башни, стрелок перекрывая звук двигателя закричал:

– Уходите, мы вас прикроем!

А мимо «факела», который представляла из себя эмка и ее пассажиры, первыми прогромыхали полевые кухни, которые тащили запряженные в них тощие лошади, следом потянулись солдаты, большинство даже не поворачивали голов в сторону горящей машины.

У Володи каша встала комом в горле, и он не смог ее доесть, потому что перед его глазами стояла эта гречнево-кровавая смесь на лице танкиста, ему казалась, что она же и в котелке. Он выбросил остатки каши. Но котелок… котелок он оставил себе, солдату нельзя без котелка. С тех пор он не мог есть гречку…

4

В глазах Ирины стояли слезы:

– Папка, ну почему ты мне про это никогда не рассказывал? Сколько раз я тебя просила, расскажи про войну, а ты отнекивался. Помнишь, когда еще в школе училась, там девочки отцов своих приводили на 9-е мая, они столько всего рассказывали, иногда такие хохмы… Я ведь то же думала, что война она… ну не такая как ты рассказал…

– Кто про те хохмы рассказывал, или не были на передовой, или сочинители. Правду вообще лучше не рассказывать, и не вспоминать. Я про то всегда забыть хотел. Помнишь, ты мне все спрашивала, почему я по телевизору военные фильмы никогда не смотрю. Там либо вранье, а если правда, то я опять все вспоминаю, что там было. Лучше вообще не смотреть. И гречку лучше не есть… Когда забываю, вроде могу жить, если вспомню – нету никакой мочи, потом сны снятся и голову словно обручем давит. Сколько за войну у меня всего случилось, и ранения и госпиталя, смертей сколько… А вот это… не могу, лицо того танкиста и каша с кровью… Мать знает, она мне никогда гречку не готовит и сама не ест. А эту, что ты в буфете нашла, она для тетки твоей бережет. Уж больна та ее любит. Когда приезжает она ее ей отдельно готовит. Потому я тебе и не рассказывал, про то тебе вообще лучше не знать. Но раз уж так вышло, теперь и ты знаешь.

– Властьимущие – это не боги, а люди с обыкновенными, присущими обычным смертным пороками и недостатками, – не раз говорил своему малолетнему сыну Виктору его отец, хирург больницы одного южного курортного города Семён Позвоноглу.

Такие речи в ту советскую эпоху были не безопасны и даже на кухне «истинные» советские люди говорить такое опасались. Но отец Виктора не являлся «истинным» советским и потому на окружающую действительность смотрел несколько иначе.

– Какими пороками и недостатками? – где-то лет в тринадцать решил уточнить Виктор.

– Ну, например, царь Николай обыкновенный подкаблучник, Сталин – урка, правда необыкновенный, а Хрущёв просто шут гороховый.

– А Брежнев? – с интересом осведомился Виктор о новом генсеке, год назад воцарившемся в Кремле, сместившим «шута горохового».

– Халявщик, – без тени уважения охарактеризовал отец и эту властвующую особу.

– Почему? – не понял отца Виктор.

– Человек, который в молодости на халяву крал мешки из вагонов, которые разгружал, никем иным быть не может, – наставительно пояснил отец.