Что надо человеку для счастья? Все зависит от жизненной ситуации, в которой он находится. В тот момент Володя был совершенно счастлив. Он пережил такой бой и остался жив, так сказать, в схватке с внешним врагом, а сейчас отбивал атаку врага внутреннего, голода. Он уже не прислушивался к тому, о чем переговариваются танкисты. По всему, это был очень дружный экипаж, оттуда то и дело раздавался негромкий смех, под перестук ложек о стенки котелков. Однако возглас их командира сразу прервал и смех и стук:
– Эх ты, мать честная… никак наш командир дивизии катит… Точно, его Эмка. Может он даст команду, как нам быть и куда выдвигаться?
– Не лезь Коля… Я слышал про него, что он психованный и дурной бывает, – раздался в ответ предостерегающий голос стрелка.
Володя посмотрел в ту же сторону, куда смотрели танкисты с высоты своей машины. На дороге, объезжая воронки и газуя, двигалась штабная легковая машина. Она остановилась в метрах десяти-пятнадцати от танка. Из нее вылез полковник в сбитой на затылок фуражке с лихорадочным, нездоровым блеском бесцветных глаз, с расстегнутым воротом гимнастерки и расстегнутой кобурой.
– Это какой полк, третий!? Командира полка ко мне! – скорее взвизгнул, чем крикнул полковник.
Не дождавшись никакой ответной реакции от грязных, перевязанных, но упорно продолжающих жевать бойцов, он стал беспокойно осматриваться.
– Командиры батальонов, рот, взводов!… Есть тут кто-нибудь из комсостава!? – продолжал визгливо вопрошать полковник.
Конечно, на поляне и рядом были офицеры. Володя сам видел, как они подходили к кухням, и с одним капитаном, с перебинтованной головой, кажется командиром батальона, занимавшего соседние с ними позиции, о чем-то разговаривал старшина-интендант. Почему этот капитан, явно старший по должности, среди отступивших сюда, не принял общего командования? Может серьезно ранен, хоть на ногах вроде держался крепко, а может просто сам только подошел и не успел, а у старшины выяснял есть ли здесь кто из офицеров штаба полка… Так или иначе, но сейчас ни капитан, ни кто другой из офицеров не отозвались на команды комдива, явно попрятались, не желая подвернуться под горячую руку полковника, про несдержанность и дурной характер которого уже ходили слухи. Даже старшина, до того монументально маячивший рядом со своими кухнями, сейчас куда-то исчез вместе со своими подчиненными – кухни стояли без обслуги, сиротливо попыхивая жидким дымком из труб.
Полковник, конечно, видел стоящий на дороге танк, более того он не мог ехать дальше потому как тот загораживал дорогу. Но он хотел сначала вызвать какого-нибудь старшего офицера и при всех громогласно отчитать: что такое, почему бросили позиции, почему бежите, почему жрете вместо того чтобы сражаться… И еще он обязательно хотел спросить почему столь грозное оружие как тяжелый танк КВ тоже отступает, бежит, а экипаж сидит на броне с котелками и тоже жрет… Кто во всем этом виноват, кто ответит!? И тут же он назначит виноватого и передаст в руки майора, начальника особого отдела дивизии, что сидит на заднем сидении его машины.
Но к нему так никто и не вышел, не подбежал с докладом, держа руку у виска. Казалось, на всей поляне лежали только солдаты, и уткнувшись в котелки ели с такими лицами, будто все, что происходит вне этого их жующего действа их совершенно не касалось и не интересовало…
Связь с полками в штабе дивизии отсутствовала с самого утра. То ли диверсанты перерезали, то ли еще что. Он не знал, что творится на позициях, посылал связных. Те не возвращались, или докладывали, что полки отступают, бегут. Как бегут… почему бегут? Он не отдавал приказа об отступлении. Связался со штабом армии, доложил, правда, не о том, что его полки бегут, а всего лишь, что потерял с ними связь. Командарм его отматерил и приказал самому ехать в полки и выяснить обстановку. Ничего не оставалось как, прихватив с собой особиста, ехать, чтобы попытаться остановить бегущих, заставить их контратаковать и вернуть позиции. Ведь иначе… Он даже не хотел думать о том, что может ждать его лично, если дивизия не удержит позиций. И вот он видит один из бегущих полков. Он хотел их тут же поднять, построить, пристыдить, послать в бой… Но как это сделать, если не возможно найти ни одного офицера, а солдаты делают вид что его не видят и не слышат. Это уже не полк. Это какое-то неорганизованное сборище…
Нет, полковник не растерялся, он буквально закипел от злости и бессилия. Даже отдать под трибунал некого, не этих же жующих гречневую кашу рядовых. Он еще раз огляделся и уперся взглядом в танк. Это был КВ, тяжелый танк, гордость всей Красной Армии. Но и он стоял «лицом» на восток, и он отступал, бежал… КВ… это означало сокращенное Клим Ворошилов, легендарный воспетый в песнях красный маршал. Тут же на ум полковнику пришла история-байка, что уже не первую неделю ходила по всем штабам Западного фронта. Поступок маршала ставили в пример всему высшему командному составу: вот так надо поступать с паникерами и трусами. А случилось, якобы, вот что. Ехал себе маршал вот так же в машине инспектировать боевые соединения. Подъезжает к фронту, а навстречу ему вот так же целый полк бежит, бросив позиции. Маршал вышел из машины, солдаты увидев с детства по книгам, фильмам и газетным снимкам знакомое лицо и маршальские звезды сразу остановились. Ворошилов вызвал командира полка. Тот подходит весь от страха трясется. Маршал ему приказывает прекратить отступление и контратаковать. Комполка отвечает, что сделать этого не может по тем-то и тем-то причинам. Тогда маршал достает пистолет и тут же при всех его самолично расстреливает, вызывает заместителя и приказывает уже ему принять полк и иди в контратаку. Полк атакует и возвращает позиции… Что в той истории являлось правдой, а что вымыслом, и было ли это на самом деле никто по хорошему не знал, но сейчас полковник вдруг решил поступить так же. Надо любым способом заставить себя слушаться, внушить страх, заставить себя бояться и подчинить своей воле. Просто так он не мог никого сейчас принудить, даже если сорвет голос… Но если кого-то, прямо сейчас на глазах у всех… лучше, конечно, офицера, но их рядом не оказалось, ни одного.
Командир танка не мог не привлечь к себе внимания – крупночертый, рослый, подтянутый… красивый. Среди всех этих измученных, грязных, потных, перебинтованных… он смотрелся как киногерой из патриотических фильмов довоенной поры. Именно его внешность и гордая осанка привели к тому, что выбор комдива пал на него.
– Старший сержант, ко мне! – пронзительно, чтобы слышали все, не только на поляне, но и прятавшиеся в лесу за деревьями, заорал полковник.
Командир танка побледнел, но не потерял самообладания. Он легко спрыгнул с борта своей машины, оправил комбинезон, стряхнул с него крошки, поправил шлем и, сняв свой котелок с недоеденной кашей с брони танка, поставил его на землю. Видимо, даже в этот момент он подумал, что будет не очень хорошо смотреться, если командир дивизии во время доклада, будет сзади на уровне его головы лицезреть этот котелок… и чтобы он случайно не попал в поле зрения полковника, сержант опустил его на землю. Так мог поступить только очень аккуратный и не теряющийся ни в каких ситуациях человек. Печатая строевой шаг, насколько позволяла разбитая дорога, танкист подошел к полковнику и начал четко докладывать:
– Товарищ полковник, докладывает командир танка старший сержант…
Но полковнику не нужен был его доклад, не нужны были превосходные качества этого человека, в том числе и военные. Ему нужна жертва. А кто ею станет, действительно какой-нибудь трус и паникер, или случайный человек, или даже храбрец, способный на геройский поступок… Сейчас это для полковника не имело никакого значения. Ведь он должен любой ценой заставить этих людей себя слушаться, заставить идти в бой, а для этого его должны бояться больше чем противника, от которого они бегут. От этого напрямую зависит и его судьба, карьера, жизнь, наконец. Ведь если бегство не остановить, то и его, наверняка, как и предшественника не только снимут с должности, но будут судить. Таких примеров было сколько угодно. Случалось, что отдельных комдивов разжаловали, понижали в должностях и посылали в окопы командовать батальонами, в лучшем случае полками, а бывало что и ротами. Нет, он в окопы не хотел, ведь там жизни твоей цена – копейка…
