— Вот так, значит, Миша… — немножко освоившись и погладив парнишку рукой по голове, сказал Лойко. — А староста-«свояк» перепугался, не вошел в комнату.
Снаружи доносились шаги часового, становились гулкими возле двери.
— Стой на своем: не знаешь меня. Так будет лучше, — посоветовал Алексей Кузьмич. — Выкрутишься — иди через фронт.
Снова помолчал, думая о Мише. Смертельная опасность навсегда породнила его с пареньком. На душе и вовсе стало тревожно.
Ощупывая руками неприятные, заплесневелые стены, Лойко поглядывал на потолок, надеясь увидеть полоску неба — вытяжные трубы должны быть в овощехранилище. Заметив просвет, Алексей Кузьмич посадил Мишу на плечо, и тот дотянулся до квадратного отверстия.
— Уцепись как-нибудь, пролезь, — поторопил, обрадованный, Лойко. — Становись на плечи.
— Гвозди торчат здоровые, — больно уколол руку Миша.
— Дальше пошли… — Алексей Кузьмич сделал несколько шагов и почувствовал, как парнишка дернулся на его плече.
— Дыра… Небо! И гвоздей нет.
— Лезь, Мишута, — еще нетерпеливее заторопил Лойко. — Только тихо, по-кошачьи. Уйдешь, лети к ветряку за селом, сегодня-завтра ночью кто-то из наших должен прийти. А если никого не будет, вернись к деду Артему, — наставлял напоследок Лойко, начиная тревожиться, как бы часовой не заметил беглеца.
— Ладно, — отозвался Миша, не успев спросить: «А как же вы-то?»
Отверстие было узким, но парнишка без труда просунул в него плечи, оперся на земляную кровлю руками и одним движением выполз, распластался на пологой крыше.
После кромешной темноты овощехранилища на улице показалось очень светло: небо в звездах, за селом яичным желтком маячила луна. Шаркали сапоги часового. Он ходил рядом, вдоль стены. Миша лежал в оцепенении, понимая, что ему не осилить стражника, и мучился оттого, что Алексей Кузьмич остается в неволе.
Тихо и неприметно Миша переполз на противоположный скат крыши, который спускался вровень с землей, по-пластунски миновал заросшие бурьяном кусты и все полз, полз, пока не обессилел. Поднявшись, он осмотрелся — село находилось близко, но Миша не разглядел его за темнеющей возвышенностью. Пригибаясь, он пошел быстрее и быстрее от жилья, помня о ветряке, который надо было еще отыскать.
* * *
В стороне от больших дорог, глухими местами пробиралась небольшая группа Михаила Степановича Пригоды. Шли днем и ночью в направлении на Кировоград. Но вдруг узнали: город занят врагом, фронт отодвинулся. Повернули к Днепру.
— За рекой, считай, у своих. Где только и как переправиться? — вслух размышлял Пригода.
В селе Тубельцы им сказали в крайней хате:
— Дед Байбуз все знает, бакенщик.
Позвали деда. Не спеша, вразвалочку пришел крепкий, с отвислыми усами старик. Выслушав Пригоду, он певуче рассудил:
— Указать, чего не указать, мне тут и река, и берег, и все донышко известно. Только ежели меня с вами поймают, что мои пятеро внуков жевать станут?
— Плату требуешь? — прищурился Пригода и вынул из кармана пухлый бумажник, в котором лежали партийный билет, чекистское удостоверение личности, орден Красной Звезды, немного денег, которые он выложил на стол. — Двести с чем-то рублей, больше нет.
— Как хотите считайте, — не глянул даже на деньги Байбуз. — Жевать мне нечего и нечем. А немец нашу красненькую к одной марке своей равняет. На нее куска хлеба не возьмешь.
Понимая, что гнев не помощник, Михаил Степанович снял с руки часы, положил на стол — все равно, если вплавь придется, пропадут. Вынули деньги еще трое.
— Будет, спасибо, — убрал дед плату в карман. — Пойду разведаю, в полночь ждите.
Он пришел точно, с лопатой на плече. К берегу спускались гуськом, петляя — дед знал расположение немецких постов. Остановились возле речного сигнального столба с перекладинами.
— Ройте, вытаскивайте столб и плывите на нем с богом, вечером еще наши стояли напротив, — распорядился дед и на всякий случай заметил: — Так-то и незаметнее, на лодке сразу подстрелят.
Он был прав.
— Возьми, дед, мои сапоги, — сказал приотставший от остальных красноармеец и тоже вошел в воду.
Бревно подхватило течением, начало сносить вдоль берега. Но люди скоро приспособились. Отгребаясь что есть силы свободной рукой и чувствуя движение, они радовались удачно начавшейся переправе и скорой возможности оказаться среди своих.
Но расплывчатый неразличимый берег, казалось, совсем не приближался. Начали уставать. Кто-то предложил поменяться стороной бревна, чтобы дать передохнуть уставшей руке. Так и сделали.
Плыли долго, пока не выбились из сил. Половина из них уже не гребла, едва держась за спасительное бревно. И когда до берега оставалось не больше полусотни метров, увидели впереди лодку.
— Держись, братва! — крикнули с нее.
— Свои! — небоязливо громко раздалось в ответ.
Их подхватили сильные руки. А немного погодя окруженцы, шатаясь, сошли с лодки на берег.
Отжимая из бумажника воду, Пригода спросил бойцов:
— Откуда узнали, что свои плывут? А может, немцы?
— Фриц на бревне по Днепру? Что ты, ни в жисть не переплывет!
— Вы думаете, первые, что ли, таким макаром… Встречаем вот, — дали исчерпывающий ответ бойцы.
Вышедших из окружения повели в штаб 264-й стрелковой дивизии.
Уже светало.
* * *
На лесной поляне севернее Величковщины в два часа ночи вспыхнули три костра: чекисты услышали шум самолетов. Гитлеровская разведка в условленный день слала Сухарю подкрепление.
Приняв прошлый раз груз взрывчатки и боеприпасов, Антон спустя сутки передал в разведцентр новое донесение:
«Сменил базу, лагерь в безопасном месте, в лесу между Лозовая и Величковщина. Веду разведку близлежащих районов. Трое направлены в Сенчу определить возможность взрыва моста через Сулу. Четверо ушли в направлении Бахмач, взяли материал для подрыва железнодорожного полотна. Испытываю нехватку людей».
Центр ответил:
«Ждите завтра в два часа ночи. Сигнал — три костра в линию. Готовность подтвердите. Уничтожение моста в Сенче отмените, будут новые указания. Деятельность одобряем».
Самолет шел над лесом, и шум его быстро нарастал.
— Костры! Сушняку подбросьте! — крикнул Антон. — Приготовьтесь, товарищи!
В лесочке и по краю — в оцеплении — рассредоточились чекисты и пограничники из охраны особого отдела фронта. Для страховки выставили побольше людей: численности десанта не знали. Решено было захватить всех по возможности без шума, живыми.
А вот уже на звездном небе стали различимы темные точечки. Десять, двадцать… Они спускались вразброс. Антон понял: ни один не опустится на поляну.
— Резерв! На южный край леса! — приказал Сухарь.
Затрещали под ногами сухие ветки. Никто не произнес ни звука, исполняя приказ руководителя операции.
«Позастревают на деревьях. Это даже хорошо, — подумал Антон и услышал над собой шуршащий звук, вскинул голову, метнулся в сторону, увидя что-то широкое под парашютом, не похожее на человека. Догадался: — Груз!»
На поляну все же опустились двое в гражданском. Сухарь не успел к ним подойти, как их обезоружили и заставили сесть.
— Сколько вас сброшено? — спросил он, присаживаясь на корточки и разглядывая парашютистов.
— Антон! — обрадовался мордастый диверсант. — А я уж думал… Чего твои дурят? Это же я, Охрименко.
— Здорово! Порядок такой, убедиться надо… Сколько прислали? — повторил вопрос Антон.
— Семнадцать, Петро старший. И груз.
— Какой Петро? — не сразу вник в услышанное имя Сухарь, думая о другом: осталось обезвредить пятнадцать диверсантов.
Охрименко не ответил, увидя своего дружка Петро с кляпом во рту и со связанными руками, которого вели двое таких же крепких пограничников. Доставленный на сборный пункт рвался из рук, дико, по-кабаньи, прерывисто хрюкал, мотая головой. Охрименко вскочил, заметив еще парашютиста под конвоем, заорал:
