Семён не ответил, лишь неопределённо пожал плечами: он молча вложил патрон в ствол и с щелчком вернул оружие в первоначальный вид.

— Одноразовка, — с презрительной усмешкой знатока заметил Семён, небрежно ткнув стволом перед собой, в сторону молочной стены. — Пукалка-самопал. Ни прицела, ни нарезки… Примитивное оружие! Да и патрон наверняка дохлый, вон, даже капсюля нет. Муляж тренировочный… — и с беспечным видом нажал на спусковой крючок. Просто так нажал, для пущей убедительности. Для подтверждения сказанного.

Страшный грохот потряс стоялый воздух купола: пистолет рявкнул как малая парадная гаубица, потом ещё раз, и ещё… Лишь на пятом выстреле ошарашенный Семён наконец-то сообразил убрать палец со спускового крючка; отдачи у оружия не было.

— Если это одноразовая пукалка, — словно сквозь вату донеслось до Семёна, — то я имперская почтовая марка. Гашеная.

— Ёма-ё, — пробормотал Семён, продолжая держать пистолет в вытянутой руке, — это что такое было-то? Это почему?! — Он положил пистолет на пол — медленно и осторожно, точно полный до краёв стакан поставил.

— Так же и сердечный приступ схватить можно, — горько пожаловался Мар. — Хорошо, что у меня сердца нет, а то бы уж точно прихватило… А ещё очень хорошо, что у меня кишечника нету. Хотя позыв был. Причём сильный. Тебе, Семён, повезло, что я без кишок, а то…

— Оч-чень интересно, — Семён, не слушая жалоб безкишечного медальона, крепко потёр руки, унимая внезапную дрожь. — Оч-чень. Магическое огнестрельное оружие… Забавно. — После, немного успокоясь, поднял пистолет с пола и вновь осмотрел его.

Ствол оружия слегка нагрелся; патрон в стволе был абсолютно целым: серебряная пуля была на месте. Семён почти минуту смотрел на неё, не веря своим глазам.

— Слыхал я о неразменном пятаке, — сказал наконец Семён, вдосталь наглядевшись на военное чудо. — Но неразменную пулю вижу впервые! — И вложил патрон в ствол. Однако собирать оружие не стал, предпочтя оставить его пока что полуразобранным — без защитной скобы и без предохранителя собранный пистолет мог выстрелить в любой момент, стоило лишь нечаянно зацепить чем-нибудь за спусковой крючок. А рисковать зря Семёну не хотелось.

Превратив жаркие куртку и брюки в нечто, напоминающее робу автомеханика — высокие тёмно-синие штаны-комбинезон с лямками через плечи и длинным наружным карманом поперёк живота, вроде сумки у кенгуру; под лямками возникла серая рубаха, а унты стали кроссовками, — Семён по-хозяйски положил разобранное оружие в глубокий поперечный карман. За неимением кобуры.

Карман-сумка немедленно оттопырился, словно у Семёна неожиданно выросло сытое интеллигентское брюшко.

— Ты что, это чудовище с собой взять хочешь? — ужаснулся Мар, видя приготовления Семёна. — Зачем?!

— Пригодится, — уклончиво ответил Семён. — Мало ли что… Может, от врагов отстреливаться придётся.

— Какие там враги, — вздохнул медальон, — врагов сначала заиметь надо, а уж после от них отстреливаться!

— Был бы пистолет, а враги найдутся, — заверил Мара Семён. — Во всяком случае, обменяю его после на что-нибудь другое, не менее экзотичное. Мне же для Яны подарок надо найти… думаю, что сам пистолет ей без надобности, не любят женщины оружие! Вот и обменяю на что-нибудь.

— Только не продешеви, — сразу успокоившись предупредил медальон. — Такая волына многого стоит! Не делают нынче таких грохочущих пистолей. Нынче лучевые в моде, их и полименты, и чужие носят… Ладно, с оружием решили. Теперь давай думай, куда из Хранилища двинем. Не сидеть же здесь сиднем, среди покойников!

— А вон туда и двинем, — Семён махнул рукой в сторону молочно-белой стены, туда, куда только что стрелял. — Любопытно мне на Хранилище снаружи посмотреть. Тем более, что запрещающие письмена исчезли… Не чувствую я больше от стен никакой угрозы.

— Я бы так рисковать не стал, — обеспокоился Мар. — Хрен его знает, где мы можем оказаться! Может, это хранилище под землёй замуровано. Или на дне какого океана находится… Задохнёшься ведь! Потонем.

— А вот это твоя прямая забота: проследить за тем, чтобы мы не утонули, — посмеиваясь, сказал Семён, подходя к стене. — И чтобы в земле не остались. Справишься?

— Куда же я денусь, — вздохнул медальон. — Ох и послал мне случай напарничка, ох и послал… Семён, ты слыхал, что любопытство кошку сгубило?

— Так то кошка, — уверенно ответил Семён, — а то я. — И шагнул в белое сияние.

…Снаружи Хранилище выглядело как гора. Высокая, каменистая, ни кустика, ни травинки; Семён стоял у подножия той горы, отряхиваясь от пыли и песка — гора хоть была и колдовской, миражной, но мусору и грязи на ней было преизрядно. Накопилось с годами. Там, где Семён вышел из хранилища, на склоне горы светлело пятно в виде человеческого силуэта: камни здесь были словно дочиста отмыты. Теперь вся эта грязь была на Семёне.

Более-менее отчистив одежду и вытрусив из шевелюры мелкие камушки и песок, Семён огляделся.

День в этом Мире клонился к вечеру: оранжевое солнце низко весело над верхушками высоких деревьев, придавая густой листве зловещий тёмно-багровый цвет — деревья росли по другую сторону широкой утоптанной дороги, пролегавшей неподалёку от горы. Видимо, прямо за дорогой начинался дремучий нехоженый лес.

На дороге стояла, чуть накренясь набок, небольшая открытая повозка с обутыми в шины колёсами — колёса были вроде мопедных, со множеством тонких железных спиц. Возле повозки, лицом к ней и спиной к Семёну, сидел, скрестив ноги по-турецки, человек в тёмно-коричневой одежде. Сидел не шевелясь — издали его можно было принять за пень, странным образом выросший на проезжем месте. Обознаться было легко, так как и повозку, и неподвижного человека покрывала густая тень от деревьев.

Впереди повозки лежало что-то тёмное, крупное, и тоже не шевелилось.

— Хм, чего это он там расселся? — спросил Семён, напоследок отряхнув брюки комбинезона. — Сходить надо, посмотреть…

— Зачем? — живо отреагировал медальон. — Сидит — ну и пусть себе сидит. Чужой Мир, чужие нравы… Может, он молится. Или клятву какую даёт… Убить первого встречного, например! А тут р-раз — и ты на подходе. Будьте любезны!

— Есть у меня сильное подозрение, что не просто так он там сидит, — упавшим голосом ответил Семён, направляясь к повозке. — Подозреваю, что это я его лошадь того… На линии огня случайно оказалась, и тю-тю лошадка…

— Золотую монету ему дай и пусть себе проваливает куда ехал, — недовольно буркнул Мар. — Оно, конечно, не стоит никакая сельская кляча такой дикой цены, но зато совесть тебя грызть не будет. Вообще-то, по-моему, совесть есть атавизм и пережиток, очень вредный для нашей работы! Заблуждение, от которого надо всемерно избавля… — медальон осёкся на полуслове. — Вот так лоша-адка… — протянул Мар и умолк.

Упряжной лошадкой был серый, с подпалинами, матёрый волчище. Мёртвый матёрый волчище, с рослого телёнка размером, лежавший на боку и запутавшийся лапами в ремнях упряжи: из пасти волка вывалился тёмный от пыли язык, открытые глаза стеклянно смотрели куда-то поверх Семёна; волк не дышал. На видимом боку волка, в области груди, было три чёрных входных отверстия от неразменной пули; четвёртое отверстие приходилось на шею. Пятый выстрел отстриг зверю ухо.

Земля под волком была залита тёмно-бурой запёкшейся кровью; над кровью жужжали зелёные мухи.

— Кучно, — еле слышно выдохнул Семён, останавливаясь позади неподвижно сидящего человека. — Метров с двадцати… невероятный результат!

Однако сидевший человек его услышал.

— Да, — сказал он, вставая на ноги и легонько покряхтывая. — Вот именно, что невероятный! По монастырской купчей… ох ты, бедная моя поясница… по купчей ведомости ездовой волк проходил как оборотневый, самовосстанавливающийся… многоразовый, так сказать. И где же его обещанная многоразовость? Где восстанавливаемость, я вас спрашиваю? — человек в коричневом повернулся к Семёну. — Жулики, кругом одни жулики… Никому верить нельзя! По документам — практически бессмертная скотина… ан нет: ни с того, ни с сего сама по себе продырявилась, упала и сдохла.