– Синьор Ла Сента! Неужели вы ревнуете? – и едва успел нажать сильнее, когда бастард взбрыкнул под ним. Голые ягодицы вдавились в пах. Боже правый, что ты творишь… что они оба творят… Дженнардо вцепился в собственные волосы, застонал сквозь зубы: – Одевайся и уходи. Ну?! Конь уже оседлан…

– А ты побежишь к своему…

– Хорошо же!..

Язык пощипывало терпким, горьким вкусом пота и похоти, и Дженнардо сам не знал, как очутился на коленях, когда приник ртом к узкой, неимоверно нежной расщелине меж раздвинутых ягодиц. Он мог бы не стараться – сжатое поначалу отверстие расслаблялось после каждого прикосновения. Но Дженнардо продолжал ласкать – грубоватыми, широкими движениями языка, растягивая, вслушиваясь в шумное дыхание – свое и Акилле. Он не стал пускать в ход пальцы – теснота не даст засадить с размаху. Поднялся, ощущая на губах то, как они близки. Беспомощный в этой бесстыдной позе, Акилле лежал перед ним. Зачем? Почему? Мы могли быть счастливы, хотя бы недолго! «Тебя мало пороли и много баловали», – Родриго не солгал.

Раскрытая ладонь поднялась и опустилась на задранные ягодицы будто сама собой. Ударив и услышав глухой вскрик, Дженнардо еще миг любовался вспыхнувшим на коже отпечатком. А потом втолкнул себя в увлажненный ласками зад, подтягивая бедра ближе. Не любил – наказывал. Их обоих и всех, кто заслужил, разом. Но тот, кто не чувствует вины, не познает и наказания, и Акилле спустил семя под ним – выгибая мокрую от пота спину, сжимая плоть любовника. Прощая и заставляя простить самого себя. Дженнардо гладил дрожащие плечи, целовал меж сведенных лопаток, а потом вновь выпрямлялся, вдавливая плоть глубже, ловил ответные движения и понимал – не насытиться. Выплеснувшееся семя обожгло непреложным осознанием – все кончилось, кончается, вот сейчас… еще один толчок в покорившееся обладанию нутро, еще раз сожмутся ладони на напряженных полушариях, еще раз он услышит долгий яростный стон – и все. Последний удар плоти был таким жестким, что Дженнардо заорал и сам, а после прилип к обтянутой сорочкой спине. Акилле задыхался, быстро облизывая губы, зубы его оказались стиснутыми так, что стоило труда просунуть язык меж ними. И римлянин ответил, жадно, благодарно всхлипывая. Не размыкая объятий, не разъединяя тел, они пили друг друга, и медленно обмякающая влажная от семени плоть Акилле подрагивала в ласкающих пальцах Дженнардо. С трудом оторвавшись от соленого рта, повернув любовника на спину, Дженнардо коснулся губами ожога в вырезе сорочки, потом – оставленной собственным кулаком отметины на лице. Ткнулся в шею, ловя каждое движение кадыка, осторожно поцеловал прямо над твердой горошиной. Ладонь легла ему на затылок, разворошила короткие пряди. Акилле не отпускал его, прижимая все сильнее, и наконец выдохнул с ранящей растерянностью:

– Я… Рино, я…

– Да уж, «ты»… – тело затекло и ныло от неудобной позы, но никакая сила не оторвала бы его сейчас от этих рук и губ, – за каким чертом ты… хотел уесть Родриго? Все еще любишь его?

– Любил. Когда придумал это – любил. А после увидел брата, и… Рино, он вынужден был бы признать, что я чего-то стою, – бастард осторожно повернулся, пристраивая его голову на плечо, – вот только, в ту ночь, когда я сбежал от тебя, мне уже было неважно. Ничего уже не изменить. У меня нет семьи, нет брата. Только сны далекого детства. Что бы я ни сделал, мне не заснуть больше. Я понял это перед воротами Лаццаро.

– Отчего не повернул назад? Не отменил приказов? – не хотел же спрашивать! От беспощадной правды еще хуже. – Не устрой ты дурного карнавала, сейчас мы вместе уехали б на Мальту, на Родос, в земли немцев… к черту в задницу. Вместе.

– А ты взял бы меня с собой? Рино, я хотел стать тираном Лаццаро, – римлянин приподнялся, на изможденном лице знакомо и бешено полыхнули темные глаза, – и я еще получу свое. Я не проживу свои годы безвестным наемником. Ты еще услышишь, узнаешь!..

– О чем? Что тебя казнили? Повесили, как вора? Ты и мерченаром не стал, Ла Сента! Твой сброд разбежался, да и дрались-то они только за свою шкуру. Даже грабить толком не умеют. Прежде всего требовалось вывезти золото, а они хватали все подряд, не заботясь о том, как будут поступать дальше, – горечь заползала в душу, точно гадюка. Для чего он учит Акилле захватывать города? Смешно. Отпусти его сейчас, и шалый проходимец и впрямь не успокоится, попробует в другом месте. – Ты прав, пожалуй. Если я захочу отправиться на тот свет кратчайшим путем, лишь тогда я вновь свяжусь с тобой…

– Послушай, но разве задумка не была хороша? – Акилле потрогал пальцем синяк и еще ближе притянул Дженнардо к себе. – Я составил ее еще во Франции, продумал все мелочи. Наймусь в Лаццаро, и меня примут, ведь все бросили город пред угрозами Красного Быка. Договорился с… в общем договорился! Мои союзники обещали – в случае успешного захвата Лаццаро – оказать мне любую помощь. И они сдержали б слово, но я их подвел. Разузнал о тебе все, что смог, и понял: ты станешь опасным врагом, когда мы покончим с Родриго… следовало избавиться от тебя, и твоя горячность, Рино, давала множество поводов… только вот все пошло не так.

Да, «не так». Дженнардо не мог заткнуть бастарду рот и, чтобы не слушать, смотрел. Мягкий пушок на округлых коленях, вот бы прижаться губами там, где маленькая вмятинка… Длинные ноги в синяках и ссадинах, едва прикрытые сорочкой сильные бедра, впалый смуглый живот с аккуратной раковиной пупка…

– Мы вынудили Родриго к переговорам. Рино, мне никогда не забыть тот день! Мы – ты и я! – добились того, пред чем спасовали лучшие люди этого несчастного полуострова и даже Карл Восьмой. И могли и дальше водить Быка за кольцо, не подпуская к Лаццаро, а там бы началась зимняя распутица. Уже тогда я колебался, – кровь Христова, до чего же складно римлянин чешет языком, врет ли, говорит ли правду. У Дженнардо даже зубы заныли от желания прервать режущий его на куски рассказ. Да-да-да! Отобрав из гасконцев лучших – а хорошие солдаты у Ла Сенты водились! – они стали бы королями этой долины, нанялись к другим владыкам на своих условиях. Но к чему думать о том, что не сбылось? – Да только ты бы прикончил меня собственной рукой, заикнись я о захвате Лаццаро, так? Все сходилось одно к одному. Даже мой долг хозяевам замка Сант-Анжело, его бы не пришлось выплачивать, как и прочие долги… передай своему кардиналу мои поздравления – не каждый прелат так резво считает чужие деньги. И лишь ты мне мешал.

– Чем же?

За окном тоненько пели пастушьи рожки – стада гнали по домам, скоро дороги опустеют. Можно ехать.

– Без тебя твоя банда потеряла бы очень многое, Рино, – бастард понизил голос, будто тоже вслушивался в мелодию вечера, и вдруг порывисто прильнул к его рту. Целовал глубоко, пуская в ход зубы, точно причиняя боль, избавлялся от страха. Отстранился, навис над любовником. – Что стоило намекнуть брату, где тебя можно сыскать и как проще всего прикончить?

– Но ты послал записку с предупреждением…

– Ди Марко заставил меня пожалеть об этом! Ты врал каждым словом. Ты предал меня.

– Да. И ты меня тоже.

– Послушай! Когда я стоял над тобой – спящим, там, в монастыре, я… брат свел меня с ума, но власть Родриго кончилась и началась твоя. Рино, еще не поздно!