Бастард смотрел на него из-под грязных свисающих на глаза прядей, он не удивился странному приказу и не возразил. Значит ли что-нибудь, если они по-прежнему понимают друг друга без слов?

****

Маленькая усадьба – всего-то домик в пару покоев, кухня и сад – по слухам, служила герцогине Лаццарской для любовных утех. Рано овдовев, прекрасная Розалинда принимала здесь заезжих певцов и актеров, а то и вовсе конюхов, но сейчас домик походил скорее не на обитель Амура, а на пристанище Марса и Меркурия. Еще в начале Лаццарского сидения Дженнардо убедил городские власти отдать усадьбу под заставу, и теперь выцветшие лики на гобеленах взирали на груды старого оружия и пустых винных бутылей. Впрочем, кое-что из убранства уцелело. Столик красного дерева, качающийся на гнутых ножках, расписные плиты на полу и роскошный балдахин в спальном покое, куда капитан велел водворить Ла Сенту. Балдахин, правда, давно служил ложем бесчисленным офицерам, останавливающимся в домике на ночлег, но ничего – бастард не облезет. Из спальни не доносилось ни звука, точно Акилле и его охранник крепко спали, и Дженнардо был рад минутам тишины. За окном темнело, а он не помнил время от прошлого заката до нынешнего. Вообще ничего не помнил. Напряжение и усталость служили надежной преградой от сомнений, но вот теперь он выспался и добился своего, оставшись беззащитным. Еще до рассвета верховой ускакал в город с донесением: «Ла Сента убит при нападении «красно-желтых». Капитан Форса осматривает Лаццарский тракт». Гонцу было приказано на расспросы о прочем не отвечать, прикрываясь неведением, но очень скоро ди Марко или кто-то еще отыщут это убежище. Слишком многие могли видеть, как небольшой отряд в рассветных сумерках свернул с Лаццарского тракта и поскакал сюда – к излучине реки и близким болотам, что прикрывали город лучше всяких стен. Слишком многие могли внимательней рассмотреть изуродованный труп, что свезли к магистрату для последующего упокоения там, где хоронят казненных, шлюх и бедняков. Время торопило безжалостно, а Дженнардо бесцельно бродил по полупустому покою, переступая через битое стекло и обломки дерева. Нужно войти и сказать, что ночь не будет длиться год и если Ла Сента желает неузнанным убраться восвояси, то пора в седло и ходу… что-то хрустнуло под ногой, и капитан с глухой злобой пнул здоровенный осколок, грозивший распороть ему сапог.

Нет! Войти, выхватить клинок и проткнуть пусть даже безоружного, если поганец не пожелает драться. За ложь, за предательство… за то, что каждая мысль о нем окатывает болью с головы до пят. За погибших при штурме ребят, за Джузеппе Лиарди, зарытого под чужой личиной. За верного Бальтассаре, что сдох, как собака – у ног хозяина. Нееет же… нет. Войти и взять за руку. Заглянуть последний раз в проклятущие овалы, прижать к себе и держать, пусть Акилле будет вырываться. Или... войти и холодно, сухо, в непревзойденной манере Валентино заявить, что он, Дженнардо Форса, не предает законы рыцарства и в память о чести и доблести предателя отпускает его с миром… да-да, не предает – в отличие от всякого сброда, что лишь от тщеславия обвешивается поддельными гербами и не имеет права на древнее имя Реджио. Вообще никогда не имел! Чего ждать от бастарда? В непотребстве зачат, в бесчестии и умрет. Папский «племянник», драть через колено, каждый раз кардинал Фернандо Реджио выпрашивал у Сикста или Пия буллу, чтобы дать своим ублюдкам дворянство. И вот из-за одного незаконнорожденного Дженнардо Форса проторчал в этом городе два года, нажив себе множество врагов, а из-за другого потерял и веру и остатки совести. Как ему жить теперь, если больше нет мучительной и необходимой потребности в страхе Божьем? Если открытая всем ветрам свобода души так страшна и притягательна?..

Дженнардо дернул отворот небрежно вычищенного вчера камзола, рука наткнулась на скомканный листок желтоватой бумаги. Собрат-«кролик» предупреждал его о засаде, о мести брата… Вот что он сделает сейчас: войдет и спросит… задаст простой вопрос: зачем? Зачем ты затеял эту кровавую фарандолу, Акилле Ла Сента? Нет! К черту, бесполезно спрашивать о понятном, как «Отче наш». Затеял лишь потому, что по венам течет не кровь, а ядовитая гордыня Реджио, бастард не мог иначе. А я не мог не встать на его пути. Так ничего и не придумав, капитан распахнул громко затрещавшую дверь и ввалился в спальный покой.

Акилле и его караульный и не думали спать. Хмурый пикинер, будто сторожевая башня, торчал у стены, а пленник развалился на свернутом балдахине. Оба уставились на вошедшего: солдат с надеждой на смену, Акилле с лихорадочным нетерпением. Ла Сента выглядел ужасно. А ведь вчера, уже падая от усталости, Дженнардо велел солдатам вымыть пленника и перевязать его раны и ожоги. Следы от ударов в лицо уже налились багровым и черным – просто маска паяца! Посмотрел бы на себя в зеркало, красавец! Капитан едва нашел в себе силы отпустить солдата, и, когда тот, поклонившись, захлопнул дверь, язык сорвался с привязи:

– Гореть тебе в аду, – он знал, что ревет, точно рогатый муж, заставший благоверную с соседом, но даже за спасение души не придумал бы ничего умнее.

– Взаимно, Форса, – римлянин потер запекшиеся губы ладонью и встал со своего устроенного из тряпья насеста. – Не откажешься сопровождать меня к Сатане? Тебе там тоже найдется местечко!

– Ты меня предал!

– О-ля-ля! А ты разве нет? Не надорвался, вспахивая две нивы разом? – французское присловье взбесило до черноты в глазах. Башка болтается на ниточке, а сволочь все изгаляется! Дженнардо подскочил ближе, ухватил бастарда за ворот еще влажной после стирки сорочки. И тут же крепкие пальцы вцепились в его собственный воротник. Странная истома сковывала движения, будто плывешь по кипящему морю.

– Только такая грязная мразь, как ты, может вообразить… разве ди Марко не оказался прав? Он с самого начала не верил тебе!

Акилле с остервенелой яростью оттолкнул его руки, и Дженнардо едва не свалился на грязный пол.

– Ну да, а ты ждал момента, когда можно будет избавиться от меня! Не это ли твой сладкоречивый кардинал задумал проделать?

Они кружили напротив друг друга, но отступать и прятаться в небольшой комнате было негде, и Дженнардо, изловчившись, схватил бастарда за плечо. Слова сгинули напрочь, он мог уже только рычать. И лишь глухо выругался, поняв, отчего ему так тяжело двигаться. Плоть жестко и больно терлась о подкладку походных штанов. А кавалерийские бриджи не из шелка шьют! Заломив руку пленника, он толкнул Акилле на балдахин – лицом вниз. Придавил своим весом. Зная, что гибкий и сильный противник может вывернуться, еще крепче стиснул запястье.

– И когда только успевал обслужить своего князя церкви?! Бегал к нему каждый раз, как я отвернусь? Пошел прочь, Форса! Отпусти меня! – наверное, бастард орал в полный голос, но Дженнардо уже не понимал, чего от него хотят.

– Ссейчасс… щенок… сейчас отпущу!

Сорванные штаны – все в дырах и пятнах – комом собрались у лодыжек римлянина, сковывая ему ноги. Белья у мерзавца по-прежнему не водилось, оно и к лучшему! Согнув разгоряченного Акилле, точно виноградную лозу, он тискал его, не сдерживаясь и не умеряя желания. А тот выл в мятое тряпье:

– Убирайся! Иди, дери своего скопца, может, у него встанет!

Дурак, свой член пощупай! Стоит, как будто иначе невозможно. Дженнардо захрипел в ухо, скрытое спутанными прядями: