– Я тоже был проклят, Ваше Высокопреосвященство, не забыли? – зло ощерился Дженнардо. Фальшивое сочувствие сделало ярость невыносимой. – Знаете что? Избавьте меня от вашей комедии! Говорите прямо, чего вам от меня надо? Голову Ла Сенты? Охрану выводка в красных сутанах? Договор с Лаццаро я не нарушу, прочее же – не ваше дело. Вы меня поняли? Не смейте лезть туда, куда не просят.
– Вам больно, Джино, и я… я просто должен… – кардинал все же соизволил повернуться. Чего этот святоша мямлит, будто школяр? – Должен вам помочь. Ничего, кроме общего греха не привязывает вас к Ла Сенте, вы не станете отрицать. Чтобы мыслить ясно, вам требуется отринуть бездну, очиститься – Господь милосерден! Исповедуйтесь, примите прощение Его, и боль уйдет. Сомнения вас оставят…
– Боже правый! – в груди точно грохнул мушкетный залп. – Что вы себе возомнили? Вы не всеведущи! Не стоит мерить всех своей меркой, Ваше Высокопреосвященство. Вы ни черта не знаете о боли и сомнениях, вы, лицемерный ублюдок! Сидите по горло в дерьме и спать не сможете, пока все прочие не утонут в той же луже…
Валентино стал уже не просто бледным – серо-желтым. Почти с омерзением Дженнардо следил за тем, как прелат мечется между необходимостью насадить рыбку поглубже на крючок и гордыней – естественной, будто вторая кожа. И, засмеявшись, с удовольствием продолжил:
– У вас еще правая ладонь не отсохла? Не покрылась шерстью, как болтают вилланы? Вам до смерти хочется самому узнать, каково это, верно? – ди Марко отшатнулся от него так резко, что серый жеребец испуганно всхрапнул, но капитан не собирался останавливаться. – Как бывает, если вы хотите кого-то настолько сильно, что прочее больше не имеет значения? И вас желают точно так же! Так вот, вы никогда этого и не узнаете. Слишком трусливы! На вас напялили красные тряпки едва ль не в колыбели, и вы превратили рабство в наслаждение. Ну и наслаждайтесь своей драгоценной властью, станьте папой, обмажьтесь елеем с головы до ног. Но дергать меня за ниточки я вам больше не позволю.
– Вы все сказали? – воспаленные глаза щурились, будто Валентино был на грани обморока. – Как удобно обвинить в своих ошибках другого…
– Думайте что угодно. Я уезжаю, – капитан взялся за повод, но рывок сзади остановил его, такой сильный, будто кардинал десять лет провел не за письменным столом, а на полях сражений.
– Быть может, уже поздно… наверное, всегда было поздно, – кардинал держал его за плечо, вторая рука бессильно болталась вдоль тела. Русые пряди слиплись над заломленными бровями. – Я хотел поговорить с вами, когда с Быком будет покончено. Рассказать о том, что собираюсь делать и предложить то, от чего никто не отказывается. Вы бы не отказались, я знаю…
Кардинал замолчал. Выпустив Дженнардо, он смотрел себе под ноги, на серую пыль Лаццарского тракта. Губы двигались, будто Валентино повторял себе то, чего не мог произнести вслух. И неведомо зачем Дженнардо стоял и ждал.
– При новом папе вы заняли бы место Родриго Реджио, вам мало?
Капитан мотнул головой – слова точно потеряли всякий смысл, и он не понимал… ничего не понимал.
– Надели бы цепь знаменосца церкви. Я мечтал о том, как, получив мое благословение, вы раздавите тех, кто губит Италию, губит христианство… вы ведь умелый полководец, Джино, просто вам все безразлично…
– Почему? – услышать очередную ложь и уехать! Упырь вновь питается его кровью, чего здесь неясного? Уехать и подумать, как связаться с Акилле.
– Потому что я люблю вас. И верил, что моя цель станет вашей, – Валентино все же поднял голову. Смотрел светло и устало, как смотрит Спаситель со старых икон. – Вы и теперь станете упрекать меня в трусости?
Все это просто… слишком много сразу, вот что! Два с лишним года прелат вил из него веревки, а теперь вот значит как…
– Пойдите вы к черту, Ваше Высокопреосвященство, – наконец выдавил Дженнардо, – поезжайте в Санта-Росу, ждите там братьев Колонна. Я пришлю к вам гонца.
Он даже забыл подать сигнал своим людям – пусть догоняют! – вскочил в седло и послал лошадь в галоп. Жаркий ветер хлестнул в лицо, и черная тонкая фигурка пропала за поворотом.
****
В старых байках на таких перекрестках путников поджидают духи смерти – ламии или как их там… Выпрыгни страшилище прямо под копыта вороного, Дженнардо не слишком удивился бы – не поспи три ночи, еще не то увидишь. Бледная полоска зари над чахлой рощей, крест над церквушкой, предрассветные шорохи и острый запах дыма… Вчера здесь прошли наемники Ла Сенты – все же прорвались в город, несмотря на все старания! Но второй отряд удалось задержать, зажать меж рекой и крепостью у Аконьи, точно так же, как в середине лета они с Акилле прижимали «красно-желтых». Мотаясь по долине – от лагеря к лагерю, от деревни к деревне, – Дженнардо не позволял себе думать ни о чем, кроме Лаццаро. И разум смирился, мучительно горько повторяя его испанский опыт. Когда-то с таким же безнадежным упорством мерченар гонял по горам отряды епископа Сарагосского, жег его замки, благословляя про себя жестокость врагов. Чем хуже идут дела, тем меньше времени на то, что не желает подыхать… И все-таки, узнав о том, что один из сержантов Ла Сенты провел в Лаццаро своих людей, Дженнардо сокрушался отнюдь не о подкреплении, полученном противником. Бастарда вышвырнут из города – это всего лишь вопрос времени, но полученная помощь занесет болвана на седьмое небо. Акилле уж наверняка возомнил себя непобедимым, как всегда с ним бывало, и сторговаться теперь куда труднее.
Что-то глухо стукнуло о землю в придорожном овраге, покатилось под откос. По знаку Ружерио один из солдат охраны полез проверять, а вороной Дженнардо встряхнулся, раздувая ноздри. Лошадь – не человек, и запах разлагающихся тел, что здесь наверняка до черта, слышен ей куда сильнее.
– Кровь Христова! – в голосе наемника был страх. – Синьор сержант, тут это… ну это… вы б глянули.
Ружерио, проклиная темень, начал спускаться. М-да, факелы в такую ночь лучше не зажигать. Неизвестно, что вылезет на свет – потом и ламии обрадуешься. Но Дженнардо хотел потолковать с братцами Колонна раньше, чем кардинал ди Марко. У Франчо и Гаэтано были самые свежие сведения о Красном Быке и о его неумирающем папаше, и потому капитан ждал бы даже в преисподней. Люди Родриго затаились за рекой, будто вымерли – не иначе, их господин все еще не решил, бросить ли ему кампанию, что сожрала у него два драгоценных года и безумного младшего брата вкупе со лжецом Форсой. А капитана Мигеля Ла Сента увез в город… сам виноват, незачем было оставлять ценного заложника на гасконцев. Во всем виноват сам – и только так.
– Вилы тебе в зад, Пьетро! Чего ради ты меня позвал? Мертвяков глядеть? – Ружерио разозлился не на шутку. Пьетро… да это ж тот самый солдатик, которому оса в штаны залетела… видно, так ума и не нажил. Летний жаркий полдень, кровь на плитах, ружейные залпы – и привязанный к столбу Акилле… горячие разбойничьи овалы под встрепанными кудрями… если меня сожгут за то, что я любил… Дженнардо прикусил костяшки пальцев, не почувствовав боли. Смирись. Рано или поздно пройдет, должно пройти.
– Тут же священник, синьор сержант! И девка какая-то, вон нога торчит, видите? – Ружерио выругался совсем уж непотребно, и в темноте послышался звук удара.
