С оскоминой усладу я вкушаю...
Дурным высокий помысл объявляю,
Бегу от тех, кого мне след просить,
Тянусь не к умнику, а к шалопаю...
Жан Робертэ
Стихотворение, написанное во время поэтического состязания в Блуа на строку Карла Орлеанского «От жажды умираю над ручьем»
– Мы должны остановиться в Санта-Росе и дождаться кардиналов Колонна, – Валентино сидел на своем пестро-сером жеребце так прямо и напряженно, как будто в самом деле проглотил Лаццарский собор со всеми башнями. Шуточка Андзолетто припомнилась совсем некстати. Ди Марко – прекрасный наездник, и если держит спину в столь неудобном положении, то усталость дает себя знать. Подлая память услужливо подкинула картинки прошлого лета, и Дженнардо разозлился еще сильнее. В прошлом июне… нет, в июле, Валентино приехал к нему в крепость близ Аконьи – только что отбитую у «красно-желтого» капитана Мигеля, – и они едва не обнялись на земляном валу. А потом объезжали округу, болтая вполне по-приятельски, и Дженнардо все время приходилось прикусывать себе язык, чтобы ненароком не оскорбить прелата, поинтересовавшись, каково ему было провести несколько дней в седле. Хотелось стащить Валентино с коня, толкнуть в душистую траву… Матерь Божья, как он мог желать этого упыря? Бледное лицо, крепко сжатые губы, покрасневшие от усталости глаза – провал заговора и потеря Лаццаро дались кардиналу непросто. Ничто не отозвалось в душе при взгляде на Валентино – ничто, кроме раздражения. Этот человек воистину вурдалак из сказок – два с лишним года он пил кровь из самого Дженнардо, а теперь с наслаждением принялся за Акилле. Сменные лошади – вороная кобыла мерченара и пестро-серый – шли вровень, но капитану все время хотелось пришпорить разленившуюся животину.
– Колонна-то что тут забыли? – буркнул Дженнардо, тут же пожалев, что вообще открыл рот. Кардинал не даст ему объясниться с Акилле. Немедленный штурм – вот чего требует от него Валентино. Заговорив, придется вступить в спор, а Дженнардо был уверен, что правило собственного изобретения «промолчи и сделай по-своему!» здесь подойдет как нельзя лучше. Капитан еще не решил, что ему делать, и не собирался решать, не потолковав с зарвавшимся болваном, что удерживал город в семи милях отсюда. Зачем Акилле понадобилась подобная авантюра, ну вот зачем?.. Неужели этот сумасшедший хотя бы на секунду мог поверить, будто ему отдадут Лаццаро за красивые глаза? Даже если Ла Сенте удастся отбиться от наемников бывшего соратника, то Красный Бык не стерпит подобной пощечины. Прежде чем уехать из монастыря, в котором его бросил любовник и нашел кардинал, Дженнардо велел посадить в подвал людей Ла Сенты и отправил разведчиков к Лацци и к отрядам бастарда. Всего пару дней назад они с Акилле обсудили стратегию герцога Романьи, и римлянин согласился с его доводами: только крайняя нужда покинуть Лаццарскую долину вообще могла толкнуть Родриго на переговоры. Быка отчаянно поджимало время, но ведь заговор в Риме провалился, папа Адриан жив и здоров… Несправедливо, глупо и стыдно, но Дженнардо хотелось повернуться в седле и впечатать кулак в надменное лицо. Разбить Валентино нос – до крови разбить! Кардинал сделал все возможное, чтобы отвести от Лаццаро угрозу, не его вина, что прочие заговорщики оказались такими растяпами – но как им теперь выбраться из этой задницы? Впереди захваченный город, по всей долине разгуливают полоумные наемники Ла Сенты, а за рекой сидит Красный Бык. Положение куда хуже, чем было весной. По правде говоря, положения хуже не случалось за всю кампанию! Дженнардо уставился на худое кардинальское колено, обтянутое черным сукном, и заставил себя выдохнуть. Ну признай себе, что острая потребность прибить ди Марко – просто всплеск бессильного бешенства и… и черт возьми, что ему теперь делать? Акилле, Акилле… за что?.. зачем?.. почему?.. дьявол и преисподняя! Распроклятая, чертова, сучья жизнь… распроклятое, чертово, сучье доверие… поверил, поверил! И кому? Реджио. Проходимцу, который предал собственную семью, не стесняясь, крутил интриги, задолжал всем в Лаццаро и бесстыдно лег под первого встречного. Не под первого, в том и дело! Ла Сенте требовалось превратить его из недоверчивого соратника в сообщника, быть может… или просто в пешку. Глухую и слепую ко всему, кроме похоти. Ну да, именно это Акилле и добивался – и добился, потому что Дженнардо Форса ошалел от… одиночества. Ему просто хотелось обнимать кого-то на рассвете, обнимать, не презирая самого себя и того, кто рядом. Ощущение руки Акилле на его талии, тепло его дыхания у плеча… Вот отчего хочется немедля пришибить кардинала – как обычно, Валентино прав во всем. Ла Сента превратил его в паяца, чтобы без помех провернуть свое дельце, и ни о каких переговорах, попытках объясниться не может быть и речи. Вот только легче сдохнуть, чем принять такую правду.
– Кардиналы Колонна доставят мне вести из Рима, кроме того с ними отряд из двухсот всадников, – Валентино смотрел только на дорогу – белую, пыльную, уходящую к Лаццаро дорогу, и говорил на редкость кротким тоном: – Разве нам помешает помощь?
Определенно, лучше думать о толстячках братьях Колонна – Франческо и Гаэтано, с которыми он когда-то веселился в публичных домах Рима, – чем о том, что не в силах изменить. Не в силах? Одно только присутствие Валентино, и ты превращаешься в безвольного слизняка! В ничтожество, способное лишь трястись пред закономерной карой. Прикрыться властью князя церкви, его приказами и собственной обидой и уничтожить Акилле – такое решение диктует здравый смысл. Изменника и предателя казнят, Дженнардо Форса умоет руки и пойдет слушать кастрата, если тот еще жив… и вновь станет беззвучно рыдать под звуки хорала, а потом, ненавидя себя, тискать Дзотто или ему подобных…
– А вы уверены, что Колонна не примут сторону Быка или Ла Сенты?
Кардинал поднял на него светлые, какие-то измученные глаза. Пожал плечами и вновь склонился в седле.
– Уверен. У меня есть письма, подтверждающие их, скажем так, рьяную заботу о здоровье Его Святейшества.
Дженнардо хмыкнул против воли. Можно ненавидеть ди Марко, но нельзя не восхищаться его умом. В городе застрял кардинал Лаццарский, кардиналы Риари и Пиколломини сидят в крепости, что в восьми милях вверх по течению, а еще сюда пожалуют братья Колонна. Валентино собрал в долину чуть не половину конклава. Ох, как должно быть, терзается Адриан Второй при виде того, как соперник отдирает у него кусочки власти.
– Вы, часом, не собираетесь созвать здесь заседание курии и низложить понтифика? – произнеся это вслух, Дженнардо сам подивился абсурдности предположения, но чего только на свете не бывает? Христианский мир уже видал двух пап разом, даже, кажется, трех, если он верно помнит уроки менторов. Впрочем, Валентино даже не улыбнулся.
– Нет. Еще рано, – кардинал оглянулся на тянущийся за ними «хвост» – своих сопровождающих и солдат Дженнардо – и, понизив голос, предложил: – Спешимся? Нам стоит поговорить.
Он первым спрыгнул наземь, и капитану пришлось последовать его примеру. Отряд остановился, и люди тут же бросились к раскидистым придорожным кустам. До городишки Санта-Роса всего две мили, а там рукой подать до Лаццаро, а еще ничего не решено…
– Не думайте, будто я не понимаю вас, Джино, – кардинал, казалось, не желал поворачиваться к спутнику и обращался к своему пестро-серому. Во всяком случае, Дженнардо видел только русый затылок и напряженные плечи. – Вы сблизились с Ла Сентой… я не хочу вникать, как и почему это произошло, но человек сей низок по натуре. Не зря собственный отец отлучил его от церкви…
