На закате пятого дня, назначенного Быком как окончание перемирия и срок сдачи города, оба наемника и сопровождающий их отряд остановились в гостевом домике мужского монастыря. Монастырь славился своей древностью и виноградниками и именно потому не блистал благочестием. Монахи с таким размахом праздновали Успение, что здесь даже не нашлось не упившихся служек, чтобы расседлать лошадей. Настоятель, впрочем, был трезв и обеспокоен вторжением мерченаров. И, лишь убедившись, что его обители не грозит грабеж, смилостивился и пустил их ночевать. И даже преподнес гостям бочонок отличного тосканского из собственных запасов. Настоятель был дворянином и знал толк в благородных сортах. Едва захлопнулась дверь тесной спальни, как болезненный голод и заглушаемый утолением страх вступили в свои права. Дженнардо опустился перед Ла Сентой на колени, развязал ему пояс. И ласкал до тех пор, пока плоть под его губами не увлажнилась, не начала подрагивать в нетерпении. Уложил распаленного, обмякшего Акилле животом на ложе и взял сзади. Дженнардо боялся смотреть ему в лицо – боялся того, что может сказать и сделать. Они молчали, и лишь когда член любовника входил в него особенно глубоко, ночная тишина впитывала вскрики Акилле, поспешно заглушенные подушкой. Они заснули рядом, не заботясь о том, что могут подумать пьяницы-монахи, а в самый глухой час прикосновение холодной ладони разбудило Дженнардо. Ла Сента стоял перед ним одетый, с оружием у пояса. «Донесли, что под холмом неладно. Вроде отряд заметили или что… ты спи, я проверю и вернусь. Я скоро, Рино». Веки слипались, сон тянул за собой, и капитан просто махнул рукой. Уходя, Акилле поцеловал его в губы. И, проснувшись на рассвете, вскинувшись на постели, будто его ударили, Дженнардо вспомнил вкус этого поцелуя – злой и горький. Долго ждать не пришлось. Он едва успел одеться и умыться, как в монастырской галерее застучали сапоги. Со странным спокойствием мерченар выслушал дозорных. Конники со стороны Лаццаро. Нет, не «красно-желтые» и не люди капитана Ла Сенты. Кто же?

Дженнардо вышел за древние покрытые буро-зеленым мхом стены. Отмахнувшись от встревоженных вопросов Ружерио, ждал, глядя, как ныряет меж холмов маленький отряд. Вот кони вынесли всадников к монастырю – ближе, ближе. Застучали копыта по каменной кладке. Передний всадник далеко опередил сопровождающих. Скрытое под капюшоном лицо было невозможно различить, но Дженнардо узнал угловатую, тонкую фигуру. Человек осадил коня, ловко спрыгнул наземь, мелькнула ярко-красная подкладка черного плаща. И рука в таких же красных перчатках небрежно швырнула повод подбежавшему слуге.

****

Его Высокопреосвященство Валентино ди Марко ничуть не изменился с их последней встречи, просто сам Дженнардо стал другим. Он понял это, слушая чеканные шаги, всматриваясь в напряженные черты. Никто не помнит собственного появления на свет, но Дженнардо казалось, что подобные чувства испытывает младенец, выходя из тела матери. Восторг и ужас. Он больше не станет барахтаться в тухлом болоте! Будет жить, дышать полной грудью, даже если новое рождение убьет его. Светлые волосы кардинала растрепались от скачки, прилипли ко лбу, и, скинув капюшон, Валентино нетерпеливо отбросил пряди с лица. Остановился в двух шагах – он ждал. А Дженнардо оглядывал прелата с головы до ног и думал: вот он, один из тех, кто забивает крышку гроба над живыми людьми. Сталкивает в ад, бесконечный ад греха и вины, и, торжествуя, тычет перстом в упавшего. Серые глаза гневно вспыхнули:

– Синьор Форса, вы меня не узнаете, или страх божий покинул вас? – голос кардинала словно впитал дорожную пыль, и слова скрипели на зубах. Властным жестом Валентино протянул руку, и Дженнардо ничего не оставалось, как склониться над массивным перстнем с кардинальской печатью. Красное сукно плотно обтягивало пальцы… оружие этого человека – перо и яд. И подлости, что роятся под этим высоким лбом с тонкими стрелками бровей. Пожалуй, даже Быка он боялся меньше – Родриго может только убить.

– Ваше Высокопреосвященство, могу я узнать, какие тревоги привели вас к моей банде?

– Можете, – скривился уголок надменного рта, – третьего дня наемники вашего лучшего друга, коего вы защищали с таким пылом, подняли в Лаццаро бунт. Некий гасконец Бальтассаре от имени своего господина провозгласил капитана Акилле Ла Сенту тираном Лаццаро. Ему удалось набрать пару сотен громил среди городского отребья, запугав жителей тем, что банда вот-вот ворвется за стены…

– Я вам не верю, – Валентино – призрак расплаты, от него за милю тянет тленом! – Вы меня не заставите…

– Очнитесь, Форса, – не глядя, кардинал протянул будто б измазанную в крови ладонь, и сопровождающий отдал ему большой пакет, – можете прочесть. Здесь письма кардинала Лаццарского и Гвидо Орсини. Договор, синьор мерченар. Вы намерены его исполнять, или вам…

Неподвижные черты вдруг задергались, искажаясь до неузнаваемости. Кардинал схватился рукой за горло.

– Или вам настолько по душе пришлись прелести проходимца Реджио, что вы забыли обо всем? Отвечайте! Вы, ничтожество!.. Если вы смеете обвинять князя церкви во лжи, соблаговолите пояснить, где сейчас этот негодяй?

– Что в Риме? – силясь не сорваться, Дженнардо уставился поверх головы прелата – на испуганно замершую охрану, на Ружерио, застывшего с открытым ртом, на пышную листву деревьев, окружавших монастырь. Он прочтет письма и поймет, где и в чем соврал ди Марко. Решит, что ему делать. Найдет Акилле…

– В Риме? – красная перчатка комкала воротник. – О, святой отец жив и здоров. И молитесь, чтобы Адриан, предвидя новые покушения и готовя охоту на заговорщиков, отозвал Быка из Лаццарской долины.

– Тогда какого дьявола вы орете на меня, Ваше Высокопреосвященство? – смешок продрал пересохшую глотку. – Вы обделались куда больше меня. Я не пустил Быка к Лаццаро, а вы проворонили папу! Быть может, сейчас Родриго уберется отсюда, а это все, что от меня требовалось.

Да-да, может, Бык и уберется, но напоследок он не откажет себе в удовольствии расправиться с нарушившими условия перемирия. И с обскакавшим его братцем. Ай да Акилле! А я тебе почти поверил… Вообразив, как взбесится Родриго, узнав, что когда-то с презрением отвергнутый брат вырвал приз у него из-под носа, Дженнардо подавился смехом. Взять Лаццаро, сделать то, что не удавалось самому Быку долгих два года! Воистину, месть – такое блюдо, что едят холодным.

– От вас требуется вернуть город законному хозяину, – Валентино уже справился с собой, светлые глаза глядели строго и спокойно, – намерены ли вы исполнить свой долг? Или вы кинетесь помогать своему… помогать Ла Сенте?

Дженнардо хотел сказать, что коль скоро освобождение Лаццаро зависит только от его солдат, так пусть князь церкви прикусит язык. О, он многое хотел сказать! Но уродливая рожа выглянула из-за плеча кардинала, осклабилась, и пришлось заткнуться.

Демоны дождались своего часа.

Часть шестая

Долг

Мне сладко то, что горьким д о лжно быть,

К внушающим вражду любовь питаю,

Враждую с теми, коих след любить,

Хвалю всех тех, которых след хулить,

Я зло охотней, чем добро, приму,

Ищу того, чего искать напрасно,

Не верю в то, что ведомо уму...