– Сядь.
Римлянин свалился на расстеленный плащ, будто ноги его не держали. Лучшее, что они могут сделать сейчас – это убраться к своим наемникам и отслужить мессу за предприятие Валентино. А лучшее, что может сделать Дженнардо Форса… да просто никогда больше не видеть Акилле Ла Сенту!
– Тебе довольно такой мести?
Бастард ковырял каблуком землю и не отзывался.
– Ты хотел, чтобы Родриго просил тебя вернуться, и своего добился. Поверь мне, будет лучше, если ты примешь его предложения…
– Разве не слышал его слова?! – спокойствие было обманчивым, раз Акилле тут же заорал в полный голос: – Родриго презирает меня! До сих пор считает выродком, позорящим семью! Так он мне и говорил тогда: «Ты одним своим дыханием порочишь имя Реджио! В нашем роду не было содомитов и не будет, клянусь своей шпагой». Мой старший брат, понимаешь, Рино? Я готов был сдохнуть за его улыбку, за минуту разговора с ним… сидя за уроками, я думал только об одном: заглянет ли он вечером ко мне…
– Ты признался ему?
– Сказал, что люблю его, – Акилле задрал подбородок, будто брат все еще стоял перед ним, – мне было семнадцать, конечно, я нес нелепый, смешной бред… и все же…
В тишине неведомая тварь растрещалась в траве на редкость оглушительно. В такую ночь, под звездами, самое время говорить о любви. От горечи во рту захотелось сплюнуть. Они молчали и молчали, а над рекой медленно поднимался туман.
– Ну а сейчас?..
– Что «сейчас»? – да уж, байку о Хасане из бастарда не приходилось вытягивать клещами! Мужчина не задает другому мужчине подобных вопросов, но кое-что следует узнать.
– Дьявол тебя побери, Акилле! Чего еще я должен ждать? Братского примирения и счастливых объятий? Или мести Реджио? Не находишь, что после того, как ты втянул меня в это ослиное дерьмо, я имею право задавать вопросы?
– Воистину, тебя можно терпеть, лишь когда ты молчишь, – процедил римлянин, – но стоит тебе открыть рот, как я начинаю тебя ненавидеть.
– Отлично! Ты дал Быку понять, что я твой любовник. Ради того, чтобы швырнуть ему в лицо свое падение, ты, гхм, расстался со своей девственностью сзади?
– Еще слово, и ты здесь останешься навечно! Рыб кормить! – Ла Сента попытался вскочить, рука его метнулась к бедру, но Дженнардо успел перехватить горячее запястье. Притянул содрогающееся тело к себе, заставив прижаться лицом к грубой ткани камзола. Дернувшись раз, другой, Акилле смирился и пробормотал полузадушено: – Разве ты мне не любовник? – засмеялся со всхлипом. – Мне до сих пор трудно сидеть в седле! Я хотел знать, как такое бывает… а если бы не узнал, если бы тебя не было рядом, я бы не смог сказать ему то, что сказал. А теперь меня точно выстирали и выкрутили, и я не знаю, куда идти дальше…
– Для начала мы попробуем убраться отсюда, – не удержавшись, Дженнардо быстро ткнулся губами в ямку за маленьким ухом и услышал довольное сопение.
– С тобой тоже так было? – Акилле поднял к нему лицо, и захотелось сделать вид, будто вопрос задан не на чистейшем итальянском.
– Нет. Нет… со мной все случилось иначе, но я предпочел бы твою историю, – сотню раз ему приходило в голову, что открытое презрение Сантоса Аранды к любви итальянского наемника спасло бы их обоих. Родриго куда милосердней Сантоса – он не считал, что скверну очищают огнем. Все, отмеченные мерзостью, презирают и ненавидят друг друга и самих себя. И вершат грех в стыдной темноте, боясь признать под солнцем. Все ли? Гордый мальчишка, замерший в его объятиях, смеялся над постулатами Валентино ди Марко и святой матери церкви! Предпочел умереть в подземельях Беневенто за право говорить о своей любви открыто и не носить клейма позора… что бы Акилле ни задумал, одна эта храбрость стоит уважения. Ну, и помощи, конечно. Требуется удержать Ла Сенту от глупостей, до того как в Лаццарскую долину приедут гонцы.
– Родриго отказался от меня, вынудил бежать. Я потерял семью, – Акилле завозился у него в руках, потерся щекой о плечо, – ты и представить себе не можешь, как это было…
– Ну, зато Родриго дожил до этого дня, и ты мог говорить с ним. Видеть его. Знать, что на земле вы дышите одним воздухом, – довольно, наконец! Рядом с Акилле запах гари отступает, только вот пламя горит еще ярче. – Он попытался спасти тебя от ада, как и положено хорошему брату…
– Ты действительно веришь в то, что нас ожидает ад? – бастард отстранился, уже готовый спорить. Неугомонный остолоп!
– Не знаю. Иногда мне кажется, будто ничего нового я в гостях у нечистого не встречу, – со смешком Дженнардо подтолкнул римлянина в спину. – Вставай. «Кроликам» пора удирать.
****
– Отец говорил: «У меня четыре принца и одна принцесса – лучшие дети на свете!» И подзывал нас к себе, обнимал, даже не сняв одежд понтифика. Мы, младшие, кидались к нему, висли на плечах, болтая ногами и визжа от радости, а Хуан и Родриго подначивали нас орать громче. Садились вместе ужинать, и отец всегда запрещал нянькам уводить нас до того, как подадут вино и сладкое. Он уверял: «Каждый должен получать заслуженное», – и, оглядывая наши перепачканные сиропом мордашки, повторял: «Бог любит меня. Любит Реджио». Я вырос, свято веря в слова отца. Мы все верили, и Родриго до сих пор не сомневается, что б ему там не чудилось… Господь поставил Реджио править католическим миром, отец добился этого годами борьбы, великими жертвами, и мы обязаны были не растерять плоды его усилий, – Акилле таким взглядом обвел замызганные стены харчевни, будто надеялся, что старая кладка и дерюга исчезнут и перед ним откроются стены замка Святого Ангела над водами Тибра. Путая разведчиков Быка, мерченары возвращались в крепость деревенской дорогой, и придорожная остерия подвернулась весьма кстати. Накрыв на стол, хозяин с хозяйкой испарились – дабы наемники не потребовали слишком многого. В деревнях их не встречали, точно дорогих гостей, но и всадить вилы в спину не рвались.
– Они нарочно подали нам граппу, воняющую жженым сеном, как думаешь? – бастард ткнул пальцем в наполовину опустевшую бутыль и покосился на широкую хозяйскую постель, ради знатных постояльцев накрытую новым покрывалом. – Должно быть, в тряпках полно вшей…
– Зато козленок дивно хорош, – примирительно буркнул Дженнардо и вытер испачканные жиром руки о льняное полотно. – Брось, селяне боятся, что мы начнем задирать подолы их девкам, и готовы скормить нам самих себя… Акилле, ты… рассказывай дальше. Я хочу знать.
– Зачем? Чтобы сравнить мой рассказ с ворохом грязных сплетен? – бастард обернулся к нему без улыбки. – И ты поверишь мне, а не своему отцу, брату и всей Италии?
– Мне нужно понять, что делать дальше. Говори, а после мы проверим, водятся ли тут вши.
Ла Сента потер ладонями виски. Он выглядел измотанным, но Дженнардо знал, чем лечится подобная хандра.
– Так было в детстве, а потом отец почти перестал обращать внимание на меня и Жофри. Он так смотрел на нас… будто думал, что старшим его сыновьям мы и в подметки не годимся. Он хотел сделать из Хуана полководца, повелителя Италии, Родриго прочили папский престол, ну а младшие только путались под ногами до брачного возраста. Я хорошо помню, как в тринадцать лет пожалел о том, что не родился девушкой. Луизу отец любил просто так – просто потому, что она красива и добра. Однажды я увидел, как Родриго помогает Лусе с вышиванием: она распутывала нитки, наматывая целые мотки ему на руки, а он таял от счастья, точно в мире нет занятия интересней. В моем обществе Родриго через две минуты начинал зевать и злиться! Я смотрел, как он поправляет ее косы, дотрагивается до обнаженных плеч, и понял вдруг… понял, что хочу оказаться на месте Лусы. Хочу настолько, что больно в груди. Годы прошли, прежде чем я уразумел, как можно добиться внимания Родриго, Быка Реджио… нужно стать сильнее его, и только так! Или уж насолить достаточно для того, чтобы он пожелал моей смерти. А тогда… ты и представить не можешь, какие глупости я творил.
