Только Реджио мог произнести столь интимный комплимент так пренебрежительно. Ясно, он уже насытился и мог бы сменить любовницу, как делал всегда, но Леона – превосходная ширма. И все же он еще хочет эту женщину, ибо прощальный взгляд, брошенный на крутые бедра под складками бархата, был достаточно красноречив. Проводив графиню до дверей, Бык вернулся к столу и, не глядя на гостей, плеснул себе вина. Все, сейчас он отпустит и слугу. Дженнардо украдкой посмотрел на Акилле – тот сидел все так же неподвижно, будто собирался с силами, готовясь выдержать бой. И вот с мелодичным звоном герцог опустил пустой бокал.
– Терпеть не могу мальвазию. Что ж, синьоры, давайте побеседуем.
Страх и злые, завораживающие чары могущества и успеха – в этом искусстве Родриго Реджио достиг мастерства виртуоза. Красный Бык ставил спектакли для одного актера – самого себя – и на своих условиях. Неудивительно, что при всем коварстве и жестокости его считали благородным врагом и бесценным союзником. Легко прослыть таковым, предлагая незамысловатый выбор: сдаться с секирой у шеи или быть зарезанным без пощады. Мерченары Лаццаро могут считать себя счастливчиками – им сей выбор предоставили.
– Я буду говорить с вами как с умными людьми, – Родриго стоял у стола, высокий и прямой в своих черных одеждах, и на миг у Дженнардо появилось желание встать в знак уважения к титулу. Что б там не говорили ди Марко и прочие, этому «наследнику Цезаря» власть была к лицу. Но, увы, чары рассеялись, игра Быка пропала даром, и все, чего хотел капитан Форса – это уйти из замка Беневенто живым. А пока можно сделать вид, что не замечаешь уловок, с помощью которых их враг царит над иными смертными. – Но повторю свои доводы всего лишь раз. Советую слушать внимательно.
Убедившись, что он так и будет торчать над сидящими гостями, будто колокольня на пепелище, герцог опустился в кресло, в котором прежде восседала его любовница.
– Форса, ваш отец слишком далеко и не узнает, на каких условиях вы сдадите мне город. Позже вы сможете придумать подходящую историю. Акилле, мне достаточно известно о твоих похождениях, чтобы предположить: ни одной живой душе не захочется вступиться за тебя, – Бык не делал разницы между прямотой и оскорблениями – отнюдь не новость, но Дженнардо стало весело. – С тобою, брат, я хочу потолковать наедине, а пока послушаем, что скажет наш бывший родич.
Акилле протестующее вскинул ладонь, но Родриго предпочел не заметить этот жест и обернулся к Дженнардо:
– Форса, вы отведете свои войска на южный берег Лацци и здесь, в замке Беневенто, получите расчет, как если бы вас нанял не кардинал Лаццарский, а я сам. Вам также будет причитаться премия… ну, скажем… по пять флоринов за голову. Сколько у вас солдат? – низкий голос герцога звучал до крайности небрежно, и Дженнардо ответил в том же тоне:
– Мы не в лавке купца и торгуемся не за бочки с вином. Я бы не назвал вам число моих солдат, даже если бы согласился…
– В случае отказа я утоплю каждого из ваших вояк в Лацци, а сами вы будете повешены на воротах замка Беневенто. Вы резво удирали от меня по долине, не спорю, но теперь я начал утомляться, – воистину, угрозы у Быка выходили куда лучше, чем посулы. Итак, лезвие уже давит на горло, вот-вот брызнет кровь. Будь Дженнардо один на один с Реджио, он бы знал, что делать, но как поведет себя Акилле? Ясно только одно: отказавшийся от «благородного предложения» выйдет из замка лишь ногами вперед, и Бык забудет про заложников. Согласившийся станет уплетать с Быком куропаток за этим столом и пить мальвазию в обществе Леоны.
– А что вы предложите мне? – негромко спросил Ла Сента, и что-то горячее толкнулось в сердце. Акилле сидел очень прямо, склонив голову так, что кружева почти закрывали узкий подбородок. – Я хочу знать и принять решение прежде, чем мой собрат примет свое.
– Тогда я попрошу синьора Форсу подождать за дверью…
– Нет! – Акилле подался вперед, а Бык удивленно сдвинул брови – очевидно, давненько никто не позволял себе перебить знаменосца церкви! – Вы скажете все сейчас, или я не стану слушать вовсе. Годы назад вы унижали меня публично, теперь я желаю послушать, изменился ли ваш набор оскорблений. Ради этого я приехал сюда, что бы вы там себе не вообразили. Вероятно, вам показалось, что младший братец раскаялся и готов целовать вам руки, добиваясь прощения?
– А это не так? – слишком яркий здесь свет, Родриго Реджио, вот в чем твоя беда. Дженнардо отлично видел складки, что залегли у жестких губ, и знакомо сжались пальцы на нагрудной серебряной цепи. – Мне не нужно, чтобы ты целовал мне руки, будто слуга. Я хочу вернуть себе брата.
Резкий, издевательский смешок словно в клочья разорвал последнюю фразу, и Акилле вновь выпрямился, прилип спиной к резному дереву.
– И во сколько же вы оценили брата, ваша светлость? Я получу по шесть флоринов за голову? Может быть, по десять? Сколько стоит ваша братская любовь?
Дженнардо дал бы дюжину золотых за каждого наемника в банде Ла Сенты, лишь бы понять, что затеял римлянин, но тот смотрел только на герцога. А Красный Бык расхохотался – почти искренне:
– Кровь Христова! Ты все тот же горячий дурной мальчишка, Акилле! – смех вдруг пропал, и в светло-карих беспощадных глазах Дженнардо увидел, что и Родриго Реджио доступны жгучие сожаления. – Ты и твои люди перейдете ко мне на службу. Я помирю тебя с отцом, он будет ждать нас… после того, как мы войдем в Лаццаро. Разве не этого ты хотел?
Хотел?! Откуда Бык мог знать о предательских намерениях Ла Сенты? Ружерио сказал, будто пожилой священник приезжал к Родриго от имени Валентино ди Марко и, потолковав с посланцем, герцог пошел на переговоры. И сержант-гасконец, преданный Акилле до гробовой доски Бальтассаре, исчез еще из крепости, а римлянин так и не пояснил, куда тот девался. Пользуясь тем, что братья заняты друг другом, Дженнардо положил руку на эфес сабли. Одного из Реджио он успеет убить, прежде чем сюда ворвутся «красно-желтые». Лезвие бесшумно скользило в ножнах, но, сжав зубы, Дженнардо заставил себя остановиться и слушать.
– Я хотел посмотреть на тебя, – Акилле медленно цедил слова, – что ж, посмотрел. Скажи мне, Родриго, какие обстоятельства заставили тебя передумать? Не ты ли заявил мне, что брат-мужеложец тебе не нужен? Забавно, тогда я даже не знал, что означает это выражение. Мужеложец… Я всего лишь любил тебя и посмел не скрывать…
– Довольно, – герцог сжал руку в кулак, – ты потерял всякий стыд. Я не позволю тебе позорить и себя, и меня. Форса, прошу вас оставить нас наедине…
– У меня нет тайн от синьора Форсы, – сухо перебил Ла Сента, и быстрый, острый взгляд герцога сказал Дженнардо, что тот все понял, – вероятно, я никогда более не увижу тебя, Родриго, и хотел бы добиться ясности. Ты желаешь получить Лаццаро на подносе, я же желаю получить правду.
– Правду? – судя по всему, больше всего на свете Родриго сейчас хотел вновь отхлестать младшего братца по роже. – Все эти годы я убеждал себя, что заблуждения твои прошли, но вижу, как ошибался. Отодрать какого-нибудь бродяжку или обученного отдаваться за деньги, как делали древние имперцы, отчего нет? Это все равно, что сунуть шлюхе, и пусть у меня другие вкусы, я способен понять. Но самому лечь вниз, похваляться?.. Ни один мужчина, достойный своего имени, достойный носить оружие, не посмеет признаться в подобной мерзости. Даже флорентийские хлыщи, что поносят меня на всех углах, скрывают свои позорные страстишки. Черт возьми, Акилле, да меня тянет блевать от мысли, что мой брат…
