– Синьор капитан, позвольте, упряжь ослабла, – Ружерио точно из-под земли вынырнул! Дженнардо хотел было сказать, что заниматься конем можно и после, но командир его охраны пристальным взглядом оборвал все возражения. Склонился к поводьям, отталкивая лошадиную морду, и зашептал: – Поговорить бы, синьор… дело срочное.

«Красно-желтые» по-прежнему не обращали на них большего внимания, чем на пожаловавших во двор замка Беневенто маркитантов, Акилле же изучал облака. Отведя капитана в сторону, Ружерио тоже поднял глаза к небесам и вздохнул:

– Нечисто тут, синьор капитан. Я дружка встретил, воевали с ним в банде Колонны, еще до Андалусии, а теперь Бласко при Быке отирается… так вот, он признал секретаря пресвященного Валентино. Чуете, синьор капитан? Бласко толкует, будто бы падре приезжал сюда в начале августа, но какого числа, он не припомнит. Приехал – и прямо к Быку. Они поговорили, и в ту же ночь Реджио отправил к вам гонцов, ну, переговоры предложил… Бласко нужно заплатить, и побыстрее! Он тут со своим сержантом сцепился, службу хочет оставить…

Загремели распахнувшиеся двери – сразу обе окованные железом створки, точно пропуская короля, – и низкий голос пророкотал:

– Родриго Реджио, герцог Романьи, синьор Камерино, Урбино, Форли, Фаэнцы и Римини!

Высокий человек, одетый в черное, стремительным шагом вышел на балюстраду и остановился, не глядя вниз. Жесткое лицо, чуть вьющиеся волосы темной бронзы, непререкаемая воля в каждом жесте. Человек остановился у перил, чуть склонил голову в приветствии, но Дженнардо следил не за Быком. Акилле развернулся всем телом, изморозь гнева и восторга сковала побелевшие скулы, превращая красоту в мертвый камень. И Дженнардо понял, отчего бастард не боялся бездны, летел ей навстречу, будто обезумевшая птица. Акилле Реджио уже познал самый страшный из грехов – грех любви.

Любви к родному брату.

Часть пятая

Любовь

Старайся крылья не испачкать клеем,

Кто угодил в любовный клей стопой.

По мненью мудрых (мы ж свое имеем),

Любовь всегда кончается бедой,

И пожинаем мы, что сами сеем...

Лудовико Ариосто

Отрывок из поэмы «Неистовый Орландо»

Родриго Реджио не сделал ни единого движения им навстречу, лишь следил за тем, как враги поднимаются на балюстраду. Неподвижность Быка странным образом успокаивала, как и «красно-желтые», что неотступно сопровождали их, прилипнув к бокам и спине. Беспечность и дружелюбие вызывают подозрения, но настороженность расставляет все на свои места. Дженнардо хотелось думать, будто самый острый страх в нем вызывает возможное приглашение на ужин и вечернюю службу. Хотелось бы… рядом с ним Акилле двигался, точно механическая кукла, чьи ломаные жесты описывал один из учеников великого Леонардо. Влепить Ла Сенте затрещину, схватить за руку и увести отсюда, пока не поздно! Воистину, это будет самым удачным решением. Они согласились на переговоры, но кто же знал, что одно присутствие брата превратит Акилле в скованного чужой волей паяца? Валентино предупреждал, говорил… кардинал много чего говорил, но тайно прислал сюда своего гонца! Дженнардо положил ладонь на эфес сабли и поднял голову. Оборачиваться к Акилле жутко, оглядываться назад бессмысленно, он будет смотреть только на стоящее перед ним чудовище и придумает, как выйти из его логова живым. Капитан никогда не относился к Родриго с той, почти мистической, ненавистью, какую выказывали все вокруг, начиная от отца и заканчивая простонародьем, но в единый миг все изменилось. Кто, если не демон во плоти, мог превратить Акилле Ла Сенту, с его наглостью и шалым весельем, в эдакое чучело с застывшей гримасой на губах? Внезапная ярость и подтолкнула Дженнардо заговорить первым, хотя по этикету это полагалось сделать Реджио. Красный Бык, которому папаша в тиаре преподнес краденый титул, для него не герцог и не знаменосец святой матери церкви! Просто незаконнорожденный проходимец, которому повезло больше, чем прочим детям священников, каких в католическом мире тысячи.

– Внушительное вы нам предоставили сопровождение, синьор. Хотелось бы верить, что эскорт не превратится в тюремщиков или палачей.

Теперь они подошли так близко, что до Родриго можно было бы дотронуться. Бык определенно пошел в испанских Реджио, отсюда и несходство братьев. Широкие угольно-черные брови, светло-карие глаза, упрямый подбородок и стриженые под «цесарский» шлем короткие пряди с заметной рыжиной. Никаких овалов и теней – прямой, яркий и беспощадный.

– Я пригласил вас сюда лишь потому, что время дорого, и мне надоело тратить его на беготню за слишком слабыми противниками. Но вы, Форса, равно как и ваш дражайший братец, всегда отличались чрезмерной осторожностью, не так ли?

Должно быть, герцог Форса посоветовал бы сыну затолкать оскорбление во вражью глотку, но Дженнардо только фыркнул. Яснее белого дня: Акилле всю жизнь потратил, чтобы стать таким же, как старший брат, выучил все эти фортели и ужимки, но ему это не помогло. Римлянин рядом вдруг вздохнул коротко, благодарно и выпрямился. Хвала Пречистой Деве, ожил наконец! Никогда еще Дженнардо не был настолько рад слышать этот звонкий, язвительный голос, так не похожий на глухой тембр Родриго.

– Однако же слабые противники загоняли вас настолько, что вы выдохлись, ваша светлость, – Ла Сента поклонился издевательски низко, – и все же решили потратить ваше бесценное время на переговоры. Что ж, приступим! Драгоценным течением минут дорожите не только вы, смею сказать…

– С каких это пор ты зовешь меня светлостью, Акилле? – Бык улыбнулся холодно, а Дженнардо захотелось отойти в сторонку и посмотреть, какой из двух Реджио загрызет другого. Он бы так и поступил, не будь за его спиной Лаццаро, жалованья его парней, а у плеча – слишком самоуверенного дурня, что может угодить в собственную ловушку.

– Светлейший герцог ранее не жаловался на короткую память, – черты Акилле вновь опасно застыли, – с тех самых пор, как вы отказались считать меня братом. Отказались, подтвердив свое презрение пощечиной. И даже не одной.

Бастард быстро поднес руку к щеке, потрогал пальцами кожу, будто на ней все еще горели следы ударов. Растянул губы, пугающе повторяя улыбку Родриго:

– Жаль, в ту пору вы еще не были светлейшим герцогом и знаменосцем церкви, тогда б ваши затрещины посвятили меня в рыцари. В те времена этот пост подле святого отца занимал другой человек… и, к слову сказать, весь христианский мир убежден, что вы расправились с ним, дабы расчистить себе дорогу.

Вот это да! Дженнардо оставалось лишь сожалеть, что Господь не сотворил его двойника, потому как одна половина капитана Форсы страстно желала продолжения спектакля, а вторая громко требовала немедля прекратить ссору, грозившую сорвать переговоры. Казалось, Бык сейчас превратится в тигра и с рычанием кинется на наглеца, посмевшего попрекнуть его убийством родича. Кровь Джованни Реджио еще долго будет пятнать руки его брата, пролил он ее или нет. Но, прежде чем благоразумие Дженнардо одержало победу, Родриго справился с собой. Хлопнул Акилле по плечу, качая головой с таким видом, будто обращался к несмышленому ребенку.

– Вижу, мои затрещины не пошли в прок, братец. Тебя вообще мало били и слишком много баловали. Отец предоставлял вам с Жофри полную свободу, мать тряслась над тобой, и Луиза не отставала от нее – попустительство принесло печальные плоды. Жофри сидит как пристегнутый возле своей потаскушки-жены, а ты… – герцог Романьи презрительно щелкнул пальцами; конечно, Родриго давно знал то, что открылось Дженнардо в первые месяцы знакомства с Ла Сентой: бастарду невыносимо пренебрежение, – еще не вырос из детских штанишек. Мелкие предприятия, грошовые войны, грабеж на большой дороге, как я слыхал… еще чуть-чуть, и я решу, что ты не Реджио.