Над ними, непривычно робкими, нынче ваша власть, и еще хорошо, что вы не очень-то злоупотребляете ею.

«Этакий матриархат, а?» — отметил я с усмешечкой, еще не решив толком, как же отнестись к столь необычному в наше-то время явлению.

В конце концов пришел к выводу, что нужно, видно, как-то приспосабливаться и что, боже ты мой, ведь не на зеки вечные установлено это весьма условное владычество прекрасного пола. Собственно, еще нет серьезных оснований для беспокойства…

И так бегло размышляя обо всем этом, иронизируя про себя, направился я в кино.

В клубе демонстрировался новый кинофильм — «Иваново детство».

Был дневной сеанс, передние стулья в зале пустовали, на них громоздились авоськи с хлебом, банки с томатами и сгущенным молоком.

Кто-то впереди крикнул:

— Ирка! Пересаживайся сюда, поржем!

«Ну, ну! Как раз подходящий фильм». Не без сомнения окинул я бегло ряды: куда бы присесть, чтобы не оказаться по соседству с теми, кто уже настроился по младенческому неведению и в простоте душевной «поржать».

И тут же увидел девушку всю в рыжем — тонкий коричневый свитер, темно-коричневые брючки, и волосы рыжей волной, и притушенное потемками лицо.

Я сел рядом с этой подчеркнуто рыжей, и тут же с другой стороны присела еще одна девушка. Очень такая была она простенькая, в каком-то неопределимом платочке, в светлой кофте, в черных вельветовых брюках, с выглядывающими из туфель пальцами. И этот платочек, и кофта, и вельветовые брюки так живописно подчеркнули ее стройность, что было глаз не отвести…

И почему-то я сразу уверовал, что фильм доставит им удовлетворение, что они сбоку не станут скучно зевать, что тяжкий взлет событий и судеб на белом полотне экрана свяжет нас троих невидимыми нитями сопереживания.

Я уже во всем положился на девушек и почувствовал, что они мне тоже доверяют. Выбор этот произошел подсознательно и не случайно. Наш жизненный опыт — в общем, наверное, равноценный, — круг взглядов, и устремлений, и даже привычек, столкнувшись на долю минуты у трех смежных стульев зрительного зала, высекли искру приязни и взаимоуважения. Иначе одна из девушек отодвинулась бы, а другая бы рядом не присела.

А может, мне так только показалось. Может, я немножко «сочинял» их.

Раз или два в зале хохотнули. Ах да, кто-то заранее собирался «поржать»! Но смех прозвучал всплеском глупой рыбы в заштилевшей перед бурей воде. Его будто бы даже и не заметили.

От тяжелой, иногда нарочито усложненной картины заломило в висках.

И вспомнилось безотносительно к тому, что я видел на экране, но с неким вторым смыслом: «То тебе, брат, верхнемеловые отложения, а то живые люди!»

Так сказал мне в обкоме Виталий. Эта фраза имела точный адрес и прямо относилась к той рыжей и той стройной, к тем, что выхлопотали себе на радость кулечек конфет, и к тем задиристым Девушкам, которых повстречал я сегодня на Матокутане. Еще более прямое отношение она имела ко мне, члену обкома комсомола. Для меня она звучала как приказ, но приказ, увы, со смутно сформулированной задачей.

В понедельник я заглянул на рыбозавод.

Над входом висел черный кружок репродуктора — Ив Монтан пел о Мари Визон.

Без халата прошел по коридору к цеху, пока меня не остановили, и только мельком взглянул в распахнутую дверь на длинные — двумя змеино прогибающимися потоками — ленты транспортеров, тускло-серебристые от резанной дольками сайры. В цехе стоял ровный гул механизмов. Со свистящим шорохом летели по проволочным спускам откуда-то с потолка порожние баночки. По первому впечатлению почти недвижимо, будто в обряде, застыли склоненно сотни девичьих голов в белых шапочках.

Поднялся затем по лестнице на второй этаж в контору цеха, мельком уяснив для себя из «молнии», висевшей на стене, что отличные показатели на укладке сайры имеют работницы Рим Бок Хи, Зоя Зезюлько и Соня Нелюбина. Дальше следовала не маленькая, наверное, цифра выполнения норм сменной выработки, но мне, человеку несведущему, она пока ничего не говорила.

Я искал начальника цеха Дергунова. Путано отрекомендовался ему — ведь, собственно, полномочия мои не были скреплены высокими печатями.

Дергунов, видно, был неплохой дядька. Во всяком случае, он понял, что я не самозванец. Что я действительно «из обкома». Разрешил при случае навещать цехи, знакомиться с производством («Беседуйте себе с молодежью, раз вам это нужно»).

Когда официальная часть разговора была закончена, я неожиданно для самого себя поинтересовался :

— Какие они в общей массе, эти ваши сезонницы?

Еще не старый, быстрый в движениях и словах, Дергунов не сумел скрыть усмешки и отвернулся, стал ко мне вполоборота.

— В общей массе приехали они сюда работать, и работают будь здоров. — Подумав, уточнил и моральный облик «общей массы»: —Разные, конечно, есть. Есть которые заявились время как-то провести, с морячками покуролесить, тары-бары, шуры-муры — и назад. Есть которые чтобы деньгу скопить, как водится в подобных случаях, — и мы ничуть не возражаем, блюдем принцип материальной заинтересованности и насчет плана стараемся, давайте, мол, жмите. Есть которые вроде того, чтобы замуж выйти, если на материке не удается. — Он поманил меня к окну. — Вон, к примеру, прохаживается во дворе экземпляр подобного рода. Но как тут ей найти мужа, если вчера она рыжая, сегодня брюнетка, а завтра придумает третий вид лица… Замечу вам, что мужчины любят в женщине постоянство внешности и привычек.

Я пожал плечами: совсем не обязательно, разные ведь есть мужчины; а как быть, когда женщина стареет?.. Это он узко судит, пожалуй.

— А такие, чтобы оседали на острове, оставались тут жить, — такие встречаются?

— Скоро завод перейдет на круглогодичную работу: кончится сайра, будут камбалу ловить, окуня, палтуса, рыбы много… Думаю, что найдутся и постоянные кадры, — сказал Дергунов. — Уже сейчас есть девушки, приезжающие сюда третий сезон подряд. Хотя, конечно, здесь житье не очень-то… Если по-настоящему завести подсобное хозяйство, чтобы все свое под рукой, тогда другой разговор… А то ведь на всем привозном, на консервах… А ведь можно здесь иметь и молоко свое и овощи. Сейчас-то мы завозим с Кунашира, с Сахалина всю эту продукцию. Потом взять климат: туманы, дожди, — я уж не говорю, что тут зимой делается: света белого не взвидишь. — Дергунов покашлял и усмехнулся. — Не зря же ходит у нас тут присловьице: «Меняю квартиру: предлагаю самые Южные Курилы на самый Северный Кавказ», Я посмеялся для приличия, а затем несколько нерешительно спросил все же:

— Мне что-то говорили, будто бы тут… Ну, даже разврат иногда…

Дергунов стер усмешку, лицо у него стало сухим и плоским.

— Иногда! — хмыкнул он. — Ишь ты! Мало ли что кому сдуру померещится! Социальная основа, дружочек, не та. В общем и целом не та социальная основа — это уже надо соображать, имея за плечами высшее образование.

Чувствуя, что краснею, я пробормотал несвязно :

— Да я и не думал никогда… я даже наоборот… Я и сам не верю! Но бывают ведь частности, исключения!

— Касательно частностей — могу порекомендовать пройтись с дружинниками по нашим общежитиям. Я это распоряжусь. Я председатель поселковой народной дружины. Вот и разберетесь сами — есть частности или нет их…

Поспешно поблагодарив его, я ушел. Действительно, вопрос какой-то дурацкий… гм… разврат!

В общем я понял, что только беглым посещением завода, двумя-тремя беглыми беседами с девушками, ну, например, хотя бы насчет того, как они досуг проводят, мне теперь уже не отделаться.

Мысль эта была категорична, и я от нее теперь не отмахнулся. Но и жить здесь, отныне намеренно стеснив себя рамками условностей, что-то расследуя и выясняя, я не хотел. Ведь обязанности могут проявляться разно. Иногда лучше, если они лишены формального признака, если они естественны и привычны, как рукопожатие.