Нил не был человеком вздорным и умел многое прощать. Ему вовсе не хотелось портить отношений с Робертом Николаевичем. Все-таки они хорошо спелись все трое. Завидный был союз. Триумвират. Только-только собирались сходить к дольменам, о которых еще не подозревал ни один археолог в мире. Может, их там ожидали сокровища, кто знает, что там могло оказаться?

Но, подумав о неприкаянном Генке, он ничего не простил.

— Не задевайте вы мальчишку, — сказал он глухо. — Генка лучше, цельнее нас, поняли вы?! — Влюбленный в Чехова, он неожиданно добавил: — А что касается этого самого классика, которого вы цитировали, то он для меня не икона. Мало ли что вздумалось ему сказать!

Молчком возвратился Генка. Собирая разбросанное по камням снаряжение, он вдруг спросил:

— А что, Роберт Николаевич, вы на каких-нибудь островах были?

— Нет.

— А где вы были?

— Ну, как где?.. В Москве, в Ленинграде, в Свердловске был, в Крыму, на Кавказе… в Прибалтике… — Роберт Николаевич недоумевал, но старался не обострять положения. — А почему это тебя интересует?

— Да так. — Не поднимая головы, Генка горько посетовал: — Выходит, вы толком и не путешествовали нигде и ничего вы не видели, и обо всем судите в ваших книжках только понаслышке…

Роберт Николаевич позволил себе усмехнуться.

— Раньше ты так не рассуждал. Раньше тебе мои книжки нравились. Может, ты лицемерил?

Генка все же посмотрел на Роберта Николаевича. Но это был взгляд, исполненный бесконечного презрения.

— Я не лицемерил. Раньше мне ваши книги действительно нравились. Вот Нил может подтвердить. Скажите, Нил… А сейчас не нравятся. Я сейчас знаю, как вы их пишете. Вы их от буквы до буквы сочиняете, вот что я вам скажу… То есть я, конечно, понимаю, что книги вообще сочиняются писателями. Но одни, сочиняя, знают, о чем говорят, а другие не всегда.

Высказав все это, он взвалил на плечо авоську, подбросил в руке ружьецо и ушел не оглядываясь. Вскоре Нил догнал его.

— Зря ты так, — сказал он. — Какой ни писатель, а все-таки писатель. Вот он книжку тебе собирался подарить. С автографом.

— Нужны мне его автографы!

— И человек он уже немолодой…

Нил как будто вспомнил, что он педагог: лучше поздно, чем никогда.

— А я ему что, мальчик?

— Пишет он все ж преимущественно для мальчиков, — намекнул Нил.

— То-то и скверно, что для мальчиков, — вздохнув, сказал Генка. — А не всякий ведь мальчик разберется.

Нил подумал, что Генка-то разобрался. Но в конечном счете он был уже не мальчик.

Ночью Борис проснулся оттого, что его вдруг окатили холодной водой. Спросонок он ничего не понял: вскочил на постели и больно ударился головой о потолок кубрика.

В кубрике разливался мутный, в четверть накала, электрический свет. Рыбаки на койках чертыхались, тревожили бога и святых, разыскивали в рундуках портянки…

Перед Борисом стоял капитан-бригадир Остюков с ведром воды в руках, уже наполовину опорожненным, и гоготал во всю свою луженую глотку

— Го-го-го!.. Это тебе заместо обтираньица! Водичка дюже вещь пользительная! А ну-ка подъем!!

Был Остюков тощий и низкорослый, на длинной шее у него торчала маленькая злая головка. Звали его матросы Колдуном — то ли за худобу, за лицо, обезображенное шрамом на переносице, то ли за страшную силу, таившуюся в цепких, костлявых пальцах рук. Гнул он пальцами пятикопеечные монеты, в мгновение распутывал тугие узлы…

Борис пригнулся и вырвал у него ведро.

— Уйдите, — сказал он глухо. — Уйдите от греха!

Капитан-бригадир оторопел, с минуту, не мигая, смотрел в искаженное гневом лицо Бориса. И отступил. Скомкав глупую ухмылку, сжав рот так, что побелели губы, он после некоторого размышления предупредил:

— Ну смотри… Смотри! Тебе видней!

И загромыхал сапожищами по ступенькам трапа. В кубрике установилась гробовая тишина.

— Здорово ты его, — одобрил матрос Захар Половиченко, надевая робу. — Он давно уже на комплимент напрашивается. Разошелся Колдун на всю катушку.

— Чего там здорово? — голоском потоньше возразил матрос Мякенький; фамилия у него была Мякотных, но называли его всегда ласково-унизительно: «Мякенький». — Чего здорово? Нашего брата только так и поднимать. До двенадцати ночи в клубе проваландались, а теперь что Колдуну — домкраты под нас подводить? Поневоле водичкой брызнешь.

В кубрике заговорили все враз, и ничего уже нельзя было разобрать. В общем капитанский способ побудки мало кому пришелся по душе.

Борис спрыгнул на пол и достал из шифоньерки одежду. Он и сам понимал, что разбудить рыбаков в три часа ночи не так легко. Особенно если учесть, что многие допоздна протанцевали в поселковом клубе, проходили с девушками на берегу. А ночью, вернее на зорьке, самое время половить бычка… Но и водой обливать… Тем более что Остюков выкидывал этот фокус не впервые… Нет, Борис верно поступил, что оборвал его. Колдун жесток, с матросами-рыбаками он обращался бесцеремонно и грубо. Хотя, пожалуй, матросиков он подобрал себе под стать. Разный ведь народ приезжал по вербовке на рыбные промыслы. Сезонники. Куда ветер подует, где посулят заработок, туда и сезонники. Все равно, что перекати-поле…

А Борис… был он грамотным парнем, закончил девять классов. На море с детства тянуло, и потом еще вербовщик говорил, что с его, Бориса, образованием можно стать судоводителем или механиком. Пожалуй, он не обманул, да только вот начинать пришлось с добычи бычка. Договор договором — свой срок нужно отработать.

Днем Борис сидел на спардеке в облюбованном местечке, защищенном от ветра пробковыми поясами, уложенными один на один. Неподалеку стоял ящик, в котором обычно хранили от сырости сухари и хлеб.

Борис жевал сухари и читал книгу. К нему подошел Паня Тищук, старый его приятель, и, блаженно растянувшись на просмоленном брезенте, подставил солнцу голый живот.

— Хочь, я тебе приключение расскажу? — предложил он. — Спрашивал о тебе Колдун.

Борис лениво осведомился:

— Чего ему еще?..

— Говорит, что это за фигура. То есть ты что за фигура. Все, мол, с книжками, все по городу мотается, который раз ни придем… И в пивнушки не заглядывает.

— Это он зря, — скупо улыбнулся Борис. — Бываю я в пивнушках. Не часто, это правда, только по настроению. И Колдуна не приглашал, это тоже правда.

— Ну, он вроде того что подозрение имеет… Может, ты член партии, или какой бригадмилец, или я не знаю кто… Он тебя как-то видел, когда ты в парткабинет заходил.

Был такой случай действительно. Однажды Борис по всем библиотекам бегал в поисках статей об эхолотах. Эти эхолоты только-только начали устанавливать на рыбацких сейнерах; хотелось узнать поподробнее, что за диковина. И у выхода из библиотеки горкома партии он столкнулся с проходившим мимо Остюковым. Тот настороженно его оглядел, прищурился на книжки под мышкой у Бориса и угрюмо спросил:

— Науку постигаешь?

— Оно и вам бы невредно, — ответил Борис.

— …А я ему туману напустил, — продолжал Паня. — Я говорю, что ты, мол, такой человек! Образованный — одно, а другое — в горкоме партии бываешь. Ну, по молодости лет еще не партийный — просто подготовку ведешь, что ли… Знакомства там у тебя. А он говорит: «Побожись!» А я говорю — ну, зачем я буду божиться, я точно, мол, говорю.

Они помолчали. Паня смотрел на высокое синее небо, на легкие облачка, недвижно застывшие над самой, казалось, мачтой, — подпрыгни и коснешься рукой. Борис листал книгу, но что-то уже не читалось.

— Он тебя, Борька, боится! Ты думаешь, он бы тебя ночью не осадил, что ли?.. Запросто! А то хвост поджал и боком-боком в дверь, как тот краб. Очко сработало!