Московский поход

Этот насыщенный боевыми событиями поход «Красногвардейца» начался 22 сентября 1941 года. На море сильно штормило. Порывы ветра доходили до ураганной силы. Лодка выходила через узкий пролив, отделяющий остров Кильдин от материка и называемый Кильдинской салмой. Д-3 покидала базу самостоятельно, так как катера-охотники за подводными лодками из-за сильного волнения выйти в море не смогли.

Лодка еще не успела высунуться из-за мыса Могильного, как стоявшие на мостике приняли первый холодный душ. Огромные валы вползали на плоскую палубу и, дойдя до рубки, с шумом разбивались о ее ограждение. Корпус лодки сильно вибрировал. Пришлось уклониться в сторону от намеченного курса, чтобы создать для корабля более благоприятные условия. К тому же столь сильный шторм исключал вероятность атаки со стороны фашистских подводных лодок.

Поднявшись на мостик, старший политрук Гусаров предложил командиру лодки собрать в первом отсеке свободный от вахты личный состав и поставить ему задачи на поход.

Качка в первом отсеке чувствовалась значительно больше, чем в центральном посту, и у многих молодых краснофлотцев, разместившихся вокруг длинного обеденного стола, лица были бледные, но парни крепились и внимательно слушали командира. Он говорил о том, что узел морских сообщений, на котором поручено действовать подводной лодке, имеет для гитлеровцев очень большое значение. Пользуясь им, фашисты подвозят егерям генерал-полковника Дитла, действующим на этом участке советско-германского фронта, подкрепления и боеприпасы, а из портов Киркенес и Петсамо доставляют в Германию никелевую руду для своей военной промышленности, ибо перевезти все грузы по единственной шоссейной дороге, связывающей эти порты с другими пунктами Норвегии, невозможно. Командование флота поставило перед Д-3 ответственную задачу активными боевыми действиями нарушать движение конвоев по данной коммуникации.

Кто-то из команды попросил рассказать о том, какие помехи оказывали фашисты нашим подводным лодкам, действовавшим ранее в этом районе. Командир ответил на вопросы и, покинув первый отсек, поднялся на мостик. После его ухода беседу с подводниками продолжил военком корабля. Даже при первом знакомстве с Ефимом Васильевичем Гусаровым было видно, что перед тобой прекрасный коммунист, человек с открытой душой. За несколько лет службы со своим военкомом подводники хорошо изучили его, знали и ценили его доброту и чуткость. К нему шли с любыми мыслями, вплоть до самых сокровенных. Перед ним раскрывали душу даже видавшие виды старшины и мичманы. Он был первым советчиком и молодым командирам, только ступившим на палубу подводной лодки.

Рассказывал Гусаров не торопясь, убедительно оперируя неопровержимыми доводами и фактами. Старший политрук завел речь о положении под Москвой. Он знал, что этот вопрос сейчас больше всего волнует экипаж лодки.

— Трудно бойцам под Москвой, — сказал он. — Наверное, так трудно, что мы и представить себе не можем. Но столицу они все равно не сдадут, и гитлеровским гадам ее никогда не видеть. Вы спросите, откуда я могу это знать? Очень просто. Я ставлю себя и любого из вас на место защитников Москвы. Разве бы мы от нее отступили или испугались смерти? Подумайте. А они такие же люди, как и мы. У фашистов пока техники больше, чем у нас. Со всей Европы собрали. Но и у нас будет техника, обязательно будет, и уже есть. А их хваленую авиацию и танки перемелют так же, как того «фоку», которого наш артрасчет в сопку вогнал.

В отсеке стояла напряженная тишина, нарушаемая только ударами волн о стальной борт лодки. Затаив дыхание, слушал экипаж своего военкома. Когда он закончил беседу, никто не спешил расходиться. Первым заговорил Николай Тарасов:

— Мне, Васе Морозову, Лене Проничеву и Саше Авдокушину лучше бы под Москвой драться. Мы бы показали гитлеровским воякам, как могут сражаться подводники-москвичи за свой родной город. Они бы на своей шкуре прочувствовали всю нашу ненависть к фашистским мерзавцам.

— Но ведь у нас москвичей гораздо больше, чем ты перечислил, — перебил Тарасова кто-то из краснофлотцев. — Ты не назвал Александра Силаева, Алексея Котова и Фаддея Виноградова. Они, правда, не в Москве живут, но в пределах Московской области.

— Совершенно правильное замечание, — присоединился к последней реплике Гусаров. — Я бы к перечисленным товарищам добавил еще одного нашего моряка. Он не живет в Москве и Московской области, но зато носит фамилию Москвин, а это тоже что-то значит.

Все посмотрели в сторону Москвина, сидевшего у хвостового оперения торпеды, и заулыбались.

— Но и это не главное, — продолжил свою мысль Гусаров. — Сейчас, дорогие товарищи, мы с вами все москвичи. Только поручено нам ее защищать не на волоколамском или смоленском направлении, а здесь, в Баренцевом море. Таков приказ командования. И мы его обязаны выполнить во что бы то ни стало.

— Товарищ комиссар! Тогда давайте свой поход назовем Московским. И все, чего мы достигнем в этом походе, будет нашим вкладом в дело защиты столицы нашей Родины — Москвы, — вступил в разговор секретарь комсомольской организации Сергей Оболенцев.

С предложением Оболенцева согласились все присутствующие.

— Ну что же, я думаю, что протокол составлять не будем. Пусть это решение будет записано в наших сердцах, в наших думах, — в заключение сказал Гусаров. — Сейчас следует разойтись по своим отсекам и разъяснить всем товарищам, стоящим на вахте, наши задачи на предстоящий боевой поход, который мы решили назвать Московским.

Когда Гусаров после беседы в первом отсеке поднялся на мостик, он увидел прислонившегося к тумбе перископа командира дивизиона И. А. Колышкина, который, совершив несколько боевых походов на «щуках» и «малютках», снова шел в море на борту «Красногвардейца». К Колышкину подводники настолько привыкли, что считали его членом своего экипажа. Им казалось, что он и не уходил с борта их подводной лодки и воюет с ними без перерыва, начиная со второго боевого похода.

В своем неизменном белесом от морской воды кожаном реглане, шапке-ушанке и высоких кожаных сапогах Иван Александрович Колышкин был похож на моряка эпохи парусного флота. Колышкин много читал. Говорил он немногословно, но метко. В разговоре очень часто употреблял русские народные пословицы и поговорки. Однажды, еще в мирные дни, на конкурсе пословиц в Доме флота ему был вручен первый приз.

Штормовая погода продолжалась несколько суток. Даже самые молодые моряки свыклись с сильной качкой и четко несли службу на боевых постах. Плохая погода не волновала экипаж подводной лодки. Люди больше всего думали о предстоящей встрече с вражескими кораблями. Но море оставалось пустынным... Только спустя четверо суток на подходе к Тана-фьорду встретили первый фашистский транспорт. Это было 26 сентября 1941 года. Около 11.00 были обнаружены два небольших мотобота, а вскоре в поле зрения перископного глазка стал вползать транспорт водоизмещением около 2 тысяч тонн.

Первым транспорт обнаружил Борис Алексеевич Челюбеев. Большую часть времени он проводил в центральном посту и отлучался в другие отсеки только для осмотра своего обширного хозяйства и в тех случаях, когда требовалась его консультация при ремонтных работах. Не упускал он случая взглянуть через глазок перископа на внешний мир. Обращаясь к вахтенному командиру, он обычно говорил одну и ту же фразу:

— У тебя, наверное, глаза устали от напряжения. Дай взглянуть на белый свет.

На этот раз Челюбееву повезло. Как только раздался его возглас: «Вижу корабль!» — по отсекам разнеслись пронзительные звуки колоколов громкого боя. Все заняли свои места по боевой тревоге. В лодке, как обычно в этом случае, наступила тишина. Все молча выполняли различные манипуляции у приборов и механизмов и по возможности старались послушать, что говорилось об обстановке на поверхности моря.

«Красногвардеец» лежал на курсе атаки и сближался с фашистским транспортом. В первый отсек по переговорной трубе и телефону полетела команда о приготовлении торпедных аппаратов к выстрелу. Когда умелые руки торпедистов привели торпеды в боевое положение, старший лейтенант Донецкий доложил в центральный пост: