— Смотрите, партизаны идут!

Между тем романтика уступала место горькой действительности, о которой напоминали надоевшие вши. От этой напасти невозможно было избавиться. Наиболее радикальным средством в борьбе со вшами были муравейники. На сухой иглистый стожок ребята обычно бросали брюки или рубашки и терпеливо ждали, пока маленькие трудолюбивые муравьи закончат работу. Затем просто два-три раза ударяли штанами или рубашкой о ствол дерева, чтобы избавиться от уже ненужных муравьев. Правда, часто случалось так, что спустя какое-то время оставшийся в складках одежды муравей своим укусом напоминал, что его не отблагодарили за оказанную им услугу.

Несмотря на все трудности, ни один партизан не вернулся из леса домой. Время было не то. Здесь, в лесу, люди сживались, даже маленькая взаимная помощь и совет укрепляли дружбу.

Внешне партизаны не очень напоминали армию. В кепках, гражданских пиджаках и брюках, подпоясанные ремнем, шнурком или поясом, с гранатами и винтовками, они скорее имели вид вооруженных гражданских лиц, чем военного отряда. Особым спросом пользовались эмблемы с изображением орла, которые почти каждый партизан пробовал изготовить собственными руками: или кропотливо выпиливал из довоенных монет достоинством пятьдесят грошей, или вырезал их из консервных банок.

Пределом всех желаний был мундир, хотя не каждый командир имел его.

Конечно, все хотели выглядеть как можно лучше, но приходилось довольствоваться тем, что имели.

С продовольствием дело обстояло не лучше. У крестьян брать не хотели. В помещичьих дворах в продуктах не было недостатка, правда, иногда приходилось применять силу. Пищу обычно готовили в землянках, так как ночью партизан мог выдать огонь, а днем — дым. То, что оставалось от обеда, укладывалось в вещевой мешок на ужин или на завтрак, ибо специальным предназначением того или иного блюда никто себе голову не забивал. Продовольствия не хватало почти постоянно.

На рассвете раздался приказ остановиться. Партизаны в ожидании распоряжений залегли в молодом сосновом лесу. Люди прислушивались, что делается впереди. В тишине раздался треск сухих ветвей.

— Стой! Кто идет? — крикнул кто-то, щелканьем затвора давая знать, что не шутит.

— Не узнаешь? Свой! — ответил кто-то не по-уставному.

— Не узнаю, — отозвался тот же самый голос. — Пароль!

— Варшава! А ты скажи отзыв, если такой умный, — послышалось в ответ.

— Варка!

После обмена паролем и отзывом стало тихо. По-видимому, они докладывали своим командирам о встрече.

— Ну, пошли! — произнес Василь.

Юрек поднялся. Отряд по-прежнему находился в полной боевой готовности. Только когда вышли на обширную поляну, оружие можно было поставить на предохранитель и перекинуть через плечо.

Вся поляна была заполнена партизанами.

По заведенному порядку сидели группами, скрываясь в тени кустов и деревьев. Чистили оружие, поправляли амуницию и снаряжение.

— Француз! — Юрек даже присел от сильного удара по плечу.

Он обернулся:

— Лёлек!

Тот протянул руку для приветствия. — Привет, старина! Как поживаешь? — произнес он на ломаном французском языке.

— Хорошо! — в тон Лёлеку ответил Юрек.

— Была у вас какая-нибудь работенка?

— И не одна!

— Фью… какой ты важный! — Лёлек оглядел Юрека с ног до головы. — Ты, кажется, уходишь от Олека, да?

— Я ничего об этом не знаю.

— Так я тебе говорю. Идешь в отряд Вереска.

— В отряд Вереска? Это какого?

Лёлек огляделся по сторонам:

— Вон видишь того парня?

Рядом с Горцем стоял высокий блондин лет около тридцати. Слегка сутуловатый, он имел вид человека, несущего на себе какую-то тяжесть. Одет он был в польский мундир без знаков различия, на ногах — офицерские сапоги, закрывающие до половины икры ног. Через плечо проходила портупея, с ремня на красивом плетеном кожаном шнурке свисал внушительный пистолет.

— Этот?

— Что, не нравится тебе?

— Кто сказал, что нет?..

Лёлек начал говорить о бригадах. Лесные отряды выросли до такой степени, что наступило время создать более крупные партизанские части. Именно в связи с этим вопросом прибыл майор Зигмунт.

— У нас будут бригады, это тебе не фунт изюму! — сказал не без гордости Лёлек.

— Конечно! — согласился Юрек и окинул взглядом поляну.

— Бедный Богусь, — сказал вдруг Лёлек.

— Кто?

— Богусь.

— Этот связной? Без пальцев?

— Этот самый.

Юрек схватил Лёлека за рукав.

— Что с ним случилось? — щеки мальчика нервно дрогнули.

— Гестаповцы схватили его. Несколько дней назад…

Яник не был большой деревней, в этом никто не сомневался. Достаточно было только взглянуть, чтобы убедиться в этом: пара хат около леса, и это все. Была еще изба лесника, но она, как богатая родственница, стыдившаяся своих бедных соседей, стояла в стороне, и поэтому некоторые не были склонны причислять ее к деревне.

Но именно такие деревни, задавленные бедностью и опустошенные, для партизан были наиболее гостеприимными. Бойцы Армии Людовой чувствовали себя здесь как дома. Они знали жителей, и те знали их. Оказываемое гостеприимство ко многому обязывало партизан, потому что вся ответственность за их визит ложилась на деревню. Отряд переночевал и тронулся дальше, а деревня оставалась под угрозой уничтожения за «укрывание бандитов». Партизаны чувствовали эту тяжесть боязни и беспокойства, которую они приносили с собой. И чтобы максимально уменьшить эту тяжесть, командование издало приказ, запрещающий какую-либо реквизицию, а даже, наоборот, рекомендовало подкармливать население. По-разному, выходило с этим. Решающее значение здесь имело наличие собственных запасов, а с этим раз на раз не приходилось.

После похода на Илжу у партизан было чем поделиться с хозяевами, поэтому на этот раз они с меньшим чувством вины располагались в избах на отдых: как обычно, группами по хатам. Юрек и Василь, конечно, оказались в одной группе. Хата была чистая, просторная. Хозяйка угостила их ржаным хлебом, простоквашей и картофелем.

— Постно, все постно, без приправы, но всегда рады вам… — говорила она им, вытирая фартуком натруженные руки.

Они сердечно поблагодарили ее: с гостеприимством встречались на каждом шагу. Было достаточно дать понять, что хочется пить, чтобы этим самым вызвать шум и беготню среди детей, которые начинали борьбу за честь оказать эту услугу.

Через открытое окно из леса доносились запахи смолы и влажной прохлады. После ночей, проведенных в походе, перспектива сна в теплой избе, когда над головой вместо звездного неба белеет ровный четырехугольник потолка, представлялась обычно отдыхом, достойным королей.

Хозяйка развернула перину, взбила подушки, стряхнула с постели невидимые пылинки.

— Ну, постель у вас будет хорошая, — сказала она не без гордости.

— Не утруждайте себя, переспим где придется, — покачал головой Юрек, тайком почесывая себе спину.

— Какой там труд!

Юрек, однако, так настойчиво отказывался от предложения лечь на кровать, что хозяйке пришлось уступить. Юрек и Василь легли на полу. Упорство Француза несколько удивило Василя.

— Ты, сынок, почему на кровать не забрался? Постель ведь чистая…

— А наши вши куда? — буркнул Юрек.

— Ах, вон оно что!

Юрек повернулся на бок, но, несмотря на усталость, уснуть не мог. Его угнетала мысль о Богусе. Перед глазами стояло его детское, улыбающееся лицо, живые глаза, небольшая подвижная фигура. «На этот раз ему не удастся вырваться», — засыпая, подумал он.

Уже начинало светать, когда сменившийся с поста партизан потряс его за плечо. Рядом спал Василь, подложив руку под голову и неестественно откинув в сторону ногу. Приготовленная с вечера постель осталась нетронутой. Из кухни доносилось похрапывание хозяев.

Юрек потянулся, зевнул и полез на чердак, на котором находился наблюдательный пункт. Из проделанной в крыше дыры открывался вид на поля, тянувшиеся в сторону Островца. Холодный рассвет говорил о том, что дань будет знойным. Над полями, покрытыми неровными всходами сочной зелени посевов, стоял легкий утренний туман.