– За мной!

И Егорова направилась в сторону заснеженных деревьев, наконец отпустив Маринину руку. Они шлепали по подернутым ледяной корочкой лужам. В Марининых туфельках уже хлюпала вода. Галина теперь почти бежала. Когда женщины проносились между деревьями, ветки хлестали их по лицу. Снег сыпался Марине за воротник. Они выскочили на аллею, ведущую к Патриаршим палатам. Их купола так же тускло, угрюмо серебрились, как и рассветное небо. Здесь их поджидала машина. Рявкнул мотор, пахнуло выхлопным газом. Марина узнала автомобиль Галиного мужа. Но с бампера исчез флажок.

Едва женщины рухнули на заднее сиденье, шофер рванул с места. Егорова, положив руку Марине на запястье, подала знак, чтобы она молчала. Машина притормозила у Боровицких ворот. Водитель опустил окно и показался охране. Солдат, кивнув головой, поднял шлагбаум, не поинтересовавшись пассажирами. Автомобиль выехал из Кремля, оставив по левую руку Москву-реку и храм Христа Спасителя, уже год как лежавший в руинах. Тут Егорова сунула Марине в ладонь листок бумаги и чуть кивнула на затылок шофера. Это опять знак: «Молчи, ни звука!»

Марина развернула листочек. Записка, но неразборчивая! Егорова убрала руку с Марининого запястья, чтобы она смогла поднести бумажку к самым глазам.

Н. А., Надежда Аллилуева!

Все-таки Марина вскрикнула. Егорова больно ущипнула ее за бедро. Взяла у нее записку и порвала в лоскуты. Затем разжевала их и решительно проглотила.

Теперь не только Марининым ступням было холодно, озноб разбежался по всему телу. У нее перехватило дыхание. Галина опять стиснула ей бедро. Теперь понежней, но пальцы у нее были железные.

Миновав Ленинскую библиотеку, автомобиль остановился на Арбатской площади у пока еще безлюдного Гоголевского бульвара. Марина жила отсюда неблизко, на Первой Мещанской. Она удивленно воскликнула:

– Здесь меня высаживаете?! Так далеко тащиться!.. А к дому не подвезете?

Она сдерживала рыдание, стараясь не показать свою слабость. Промолчав, Егорова вслед за ней вышла из машины. Она сжала Марину в объятиях. Казалось, что прощаются две подруги, но при этом Егорова ей нашептывала:

– Забудь эту ночь, Марина. Забудь меня. Забудь Иосифа, забудь все, что ты видела и слышала. Кремль – это настоящий террариум. Скоро кто-нибудь шепнет Сталину, что ты виновна в его несчастье. Если хочешь остаться в живых, исчезни. Или тебе помогут исчезнуть. Главное, не появляйся в театре. Затаись!

– … Так я и сделала, затаилась, как мышка.

– Мисс… Погодите… Минутку!

Это был Никсон, так вцепившийся в микрофон, словно боялся, что его отнимут.

– Всем известно, мисс Гусьева, что жена Сталина умерла в больнице от приступа аппендицита.

– Ложь! Она покончила с собой.

– Это по вашей версии.

Русская только пожала плечами. Никсон переглянулся с Маккарти и Вудом. Заговорил Маккарти:

– И у вас есть доказательства ее самоубийства?

– Доказательства?

Она засмеялась, будто хорошей шутке. Смех был искренним, чуть ироничным.

– Я сама и есть доказательство, господин сенатор. Уж я-то знаю, где находился Иосиф Виссарионович Сталин, когда его жена покончила с собой. На вечеринке она вовсе не выглядела больной. Она ему закатила сцену…

– Но вы же не были свидетельницей самоубийства.

– Действительно, не была.

Вновь инициативу перехватил Никсон:

– Вы не видели собственными глазами, как она застрелилась. И трупа тоже не видели.

– Ну, хотите верьте, хотите нет…

– Вы нам достаточно лгали, мисс Гусова, так что сами понимаете… – прошипел Маккарти.

Они с Никсоном сознательно перевирали ее фамилию.

– У меня не было выбора. Я боялась тюрьмы.

– Там в результате оказывается любой нарушитель закона, – назидательно произнес Вуд.

Она ему ответила яростным взглядом. В таком гневе мы ее еще не видели.

– Да, я воспользовалась поддельным паспортом, но кому я этим навредила? Теперь вы все знаете и мне больше незачем лгать. Я говорю чистую правду! Самоубийство Надежды Аллилуевой мне сломало жизнь. Если бы она не застрелилась, я сейчас была бы знаменитой актрисой. Моя слава, может, докатилась бы и до Америки. Но все пошло прахом! Она покончила с собой, и мне пришлось забыть о сцене, прятаться, скрывать прошлое.

На последних словах ее голос сорвался. Глаза затаились под густыми ресницами. Шиньон выбился, и ее волосы растрепались. Теперь она выглядела встрепанным воробышком. Кон почуял, что пора нанести удар, и вновь оседлал своего любимого конька:

– Я правильно понял, мисс, что после кремлевской вечеринки у вас не было другого выхода, как стать шпионкой?

– Сколько можно повторять? Я не шпионка и никогда ей не была!

– Ну, если вам нечего скрывать, зачем же было въезжать на территорию Соединенных Штатов по фальшивому паспорту?

– Вы сами прекрасно знаете! По какому еще паспорту я могла въехать? Неужели вам не известно, что в Советском Союзе можно получить заграничный паспорт и право на выезд только по особому разрешению? А без паспорта вы меня впустили бы? Майкл предупредил, что меня или вообще не пустят в страну, или в лучшем случае интернируют. Я знаю, что у вас тоже есть лагеря…

– Майкл? Это агент Эпрон, которого вы убили?

– Хватит! Хватит твердить одно и то же! Это чушь! Я не убивала Майкла…

Мы ждали новой вспышки ярости, но русская вдруг склонила голову. Я теперь видел ее только со спины. Было заметно, как напряглась ее шея. Еще несколько секунд раздавался треск стенографисток, затем установилась полная тишина. Но прокурор не дал паузе слишком затянуться.

– Мисс Гусеева, ну а что было потом, после… этой кремлевской вечеринки?

Девушка не сразу подняла голову.

– Говорю же: я последовала совету Гали Егоровой – затаилась.

– Как вам удалось?

– Очень просто. Когда шлепала по лужам в своих туфельках, я простудилась. У меня начался сильный жар, я чуть не умерла. Но эта болезнь оказалась как нельзя кстати. Прекрасный повод не появляться в театре. На мою роль ввели другую актрису, тем дело и кончилось.

– Вы когда-нибудь еще встречались со Сталиным?

– Никогда больше.

– Чего конкретно вы боялись?

– Всего… Что гэпэушники и впрямь помогут мне исчезнуть. Шел 1932 год, до Большого террора оставалось еще несколько лет, но и в тридцать втором такое бывало. Все знали, что к каждому могут вломиться молодчики в кожаных плащах, и, случалось, человек исчезал бесследно.

– Но вас не арестовали?

– Нет, гэпэушники так и не появились. Я их ждала каждую минуту. Каждый день, каждую ночь. Меня знобило не только от болезни, но и от страха. Я просыпалась на заре и уже больше не могла уснуть. На всякий случай подготовила узелок с теплой одеждой… Но за мной не пришли. До сих пор недоумеваю, почему. Радио, газеты, действительно, сообщили, что Надежда Аллилуева умерла от приступа аппендицита. Еще говорили, что Сталин так переживал смерть жены, что не смог присутствовать на похоронах. Позже я видела фотографию похоронной процессии. Гроб провожал усатый мужчина, которого иногда принимают за Сталина. Но я узнала дядю Авеля. Уж ему-то правда была известна! Как и мне. А Сталин не пошел на похороны, потому что чувствовал свою вину. Еще бы! Его жена пустила пулю в сердце, пока он развлекался с любовницей в своем кинозальчике. Аллилуева убедилась, что он ей изменяет. Этот якобы приступ аппендицита – очередная ложь! Сталин врет на каждом шагу, без зазрения совести. Оклеветав человека, убивает. А здесь он попал в дурацкое положение, стал будто героем мелодрамы: жена Сталина, великого вождя, застрелилась, потому что он переспал с какой-то актрисулькой! Об этом никто не должен был знать… Галя Егорова была тысячу раз права: Иосиф всегда уничтожал свидетелей его ошибок. А тут я – главная свидетельница! Каждый день ждала, когда Сталин меня прихлопнет, как мошку.