Я наконец сообразил, отчего вдруг удостоился приглашения на закрытое слушание. Вдобавок к еврею-прокурору требовался хотя бы один журналист-еврей. То есть щелкопер вроде меня. Если я и подписываюсь Аллен Г. Кёнигсман, то в этом Г. предполагается сокращение от Гершом. Подобный тип и должен был засвидетельствовать, что в этой женщине все фальшивое от и до. Что она фальшивая американка, притом настоящая коммунистка, настоящая шпионка и вдобавок ко всему изображала из себя жидовку. Для этой банды из КРАД было ясно, как дважды два: если ты коммунист, то должен быть евреем, если ты еврей, то должен быть коммунистом. Одно предполагает другое, и точка! Чему эта женщина служила лучшим доказательством.

Тут уже ринулся в бой собственной персоной господин Маккарти, сенатор от Висконсина, проревевший в микрофон:

– Мисс… Гус… …ева – или как вас там? Судя по всему, вы недооцениваете серьезности вашего положения. Вы назвались Комиссии ложной фамилией и нелегально проникли в нашу страну благодаря паспорту, который принадлежал убитому американскому разведчику. Вы выдавали себя за еврейку, не будучи еврейкой. Вы русская и при этом не коммунистка… Не кажется ли вам, что проще сказать правду?..

– Какую правду?..

– … Что вы советская шпионка.

Женщина усмехнулась. Она сидела, безвольно раскинув руки на столе. Ее платочек куда-то исчез. Она покачала головой.

– Не думаю, что вам нужна правда, сенатор.

Вуд надул свой двойной подбородок.

– Мы именно для этого и собрались. Комиссия для того и создана, чтобы выяснить правду, мисс.

– Люди вроде вас постоянно об этом твердят. Но вы хотите однозначной правды. И Сталин талдычит, что ему нужна только правда. Мариночка, скажи мне правду! Но слышит он исключительно ложь.

Маккарти аж подпрыгнул.

– Вы знакомы со Сталиным?

Она окинула сенатора ироническим взглядом, каким женщины изобличают мужское простодушие. Судя по всему, она уже победила страх: ее акцент чуть усилился и голос звучал естественней. Взгляд стал прямым и твердым. Да, это была блистательная актриса, игравшая саму себя!

– Я с ним общалась один раз. Но весь вечер. Всю ночь. Почти двадцать лет назад. С того вечера все и началось.

Женщина стала рассказывать, и больше никто не решился ее прервать.

Разумеется, она все помнила. Тогда была совсем юной, еще не было двадцати. Жуткие, голодные годы. Память все сохранила до малейших подробностей. Да и как избавишься от таких воспоминаний?

Она прибыла в Кремль как принцесса. На заднем сиденье служебного автомобиля рядом с Галей Егоровой. Уже стемнело, когда «Волга» затормозила у Никольских ворот. Стражи, окутанные паром от собственного дыхания, замерли в свете прожекторов – на плече ружья с примкнутыми штыками. Следующий пост был уже на самом въезде в Кремль. Из сторожевой будки вышел начальник караула. Он улыбнулся, обнаружив на водительском кресле шофера начштаба. А когда Галя приоткрыла окно, совсем уж разулыбался и козырнул.

– Товарищ Егорова…

– Бедный Илья Степанович, опять вы на посту в такую холодину!

– Меня греет чувство долга. К тому же на посту можно помечтать об ускользнувшей красоте.

Наклонившись, он положил руку в перчатке на приспущенное стекло. В машину проникал свет прожекторов. Мужчина внимательно, неторопливо рассматривал Маринино лицо с подкрашенными губами, свежей перламутровой кожей; пристально заглянул в ее бездонно синие глаза. Он различил в полумраке, что девушка покраснела, и, кажется, это его позабавило.

Караульный, не убрав со стекла руку, молча выпрямился и перевел взгляд на Егорову. Они разглядывали друг друга, не прерывая молчания. Она тоже была красива, но совсем другой красотой, зрелой, вызывающей. Стоило Гале вам улыбнуться, и вы еще долго не могли сообразить, что якобы таившееся в этой улыбке обещание – не более чем розыгрыш.

Она коснулась его пальцев. Галина кисть была в черных кружевных митенках, ярко сверкали пурпурные ногти. Это была единственная женщина в Москве, которая отваживалась на столь вызывающий аристократизм. И которой притом удавалось попасть в Кремль.

– Илья Степанович, когда вы меня побалуете своими новыми стихами?

Мужчина сдержал смешок. Отпустив стекло, он дал знак охране поднять шлагбаум.

– Стоит товарищу начштаба приказать, и я паду к вашим ногам, товарищ Егорова.

«Волга» тронулась, унося Галин смех. Поправив свои кружева, она закрыла окно.

– Правда, милашка? И все-таки он Сашу побаивается.

– Меня так разглядывал, но даже не спросил, кто я.

– К чему вопросы, милочка? Он и без того знает, куда мы едем.

Марину знобило. Ее плащ был слишком легким, а платье чересчур открытым. В точности, как у Егоровой. Однако ее знобило не только от холода.

Машина катила по широким кремлевским аллеям, где через каждые полсотни метров замер солдат в надвинутой на глаза ушанке. Свет фар, отразившись в просторных окнах Арсенала, плутал в таинственном лабиринте церковных куполов, пока не достиг золотой маковки Ивана Великого. Из мрака выступила церковь Ризоположения. Марина впервые оказалась рядом с этой жемчужиной русского зодчества. Да, истинная жемчужина Святой Руси! Но в своем полуобморочном состоянии Марина была не способна ею восхититься. Все произошло так внезапно.

Два дня назад Галина Егорова нагрянула в ее гримерку в Театре Вахтангова. Тем вечером Марина играла комиссаршу в «Оптимистической трагедии» Всеволода Вишневского. Но этот визит был полнейшей неожиданностью! Марина еще только начинала, а Егорова была уже известной актрисой, которую обещал снимать в своих фильмах Александров, пользующийся благосклонностью Сталина. И к тому же предметом различных пересудов. Ее муж Александр Егоров – начштаба Красной Армии, бывший соратник Сталина по польской кампании. Человек широких взглядов. Если верить молве, у его жены было больше любовников, чем ролей. Но, возможно, только единственный любовник? Такой, что стоил всех других, вместе взятых.

Прямо там, в этой тесной гримерке, Егорова буквально засыпала Марину восторгами и комплиментами… прежде чем сообщила истинную причину своего визита. Марина хихикала, продолжая стирать театральный грим.

– Ну, Галя, вы мне просто льстите!

Егорова улыбнулась своей колдовской, завораживающей улыбкой.

– Вовсе не льщу, милочка. Иосиф хочет с тобой познакомиться.

– Со мной?

– Дядя Авель уже неделю торчит в зале. Ты его потрясла…

– Дядя Авель?..

– Ну да, Авель Енукидзе. Грузин, большой поклонник театра и балета… Юных красоточек, которые готовы… Собственно, это единственное, в чем он хоть немного разбирается. У Иосифа он вроде шута. Но в данном случае Авель прав на все сто: ты и впрямь восхитительна! Сегодня я в этом убедилась. Честно говоря, и роль твоя дурацкая, и вся пьеса дурацкая, хотя, признаю, сейчас актуальная. Но ты блистательно вышла из положения…

Марина хотела возразить, но Егорова приложила палец к ее губам.

– Молчи, я знаю, что говорю. Не смотреться идиоткой в бездарной роли – свойство настоящей актрисы. Тебя ждет большое будущее, дорогуша! Товарищ Енукидзе обожает юные дарования. Его можно понять, когда они такие красавицы…

Галина взяла ватку и сама стерла с Марининого лица остатки грима.

– Не волнуйся, мы поедем вместе. Будет вечеринка у Клима Ворошилова. Наш герой удостоен роскошной квартиры в Кремле. Соберется вся верхушка с женами, конечно. Сначала там бывает скучновато, но потом вожди еще как разгуляются.

Конечно же, Марина, как и вся страна, знала, что Климент Ефремович Ворошилов, простой шахтер, стал во время Гражданской войны крупным военачальником, а потом наркомом по военным и морским делам. Репродукция его портрета висела в фойе театра рядом с изображением Сталина. И попасть в Кремль! К нему в гости!

– Галя, это невозможно…

– Не будь дурочкой.