Она сделала паузу, чтобы глотнуть воды. Пряча от нее глаза, Кон уткнулся в свои бумаги. Члены Комиссии застыли, как сфинксы, будто вовсе окаменели. Только сенатор Мундт погладил свой высокий лоб мыслителя, избегая глядеть на соседей. Ведь Маккарти и Никсон были открыто названы антисемитами.

Женщина вновь заговорила. Но теперь задумчивым тоном, будто обращаясь к себе самой.

– По правде сказать, в тот вечер я плохо понимала, что происходит. Моей главной задачей было наесться впрок. И в то же время я испытывала страх. Но при этом мне нравилось, когда Сталин на меня посматривал. Кажется, я ему действительно приглянулась. А я ведь, в конце концов, актриса! Какой актрисе не польстит, что сам Генеральный секретарь ее пригласил на ужин, да еще с удовольствием разглядывает? Жизнь меня еще не научила, что за все приходится платить. Когда в стране голод, вас не будут потчевать икрой за так. Но тогда я об этом не думала. Когда Иосиф направился к граммофону, чтобы поставить пластинку, меня только и заботило, чтобы он мной еще раз полюбовался.

Так она продолжила свой рассказ о кремлевской вечеринке. И никто, включая Кона и Вуда, не решился ее перебить.

Это был роскошный американский граммофон новейшей конструкции. Черный, лакированный, огромный словно комод. В его раструбе из красноватой меди, напоминавшем гигантский цветок, лица отражались будто в кривом зеркале. Такой граммофон был один на всю страну. Сталин к нему относился трепетно. Самолично клал пластинку, заводил его, устанавливал иглу. Никому не давал к нему притронуться.

Сотрапезники внимательно следили за его манипуляциями. Его коротковатые бледные пальцы осторожно сжимали поблескивавшую металлом граммофонную ручку. Наконец заскрипела игла, и вдруг вспыхнула музыка. Резко, оглушительно вступил оркестр. Потом раздался женский голос с легким тремоло.

Опера! Итальянская опера!

Сталин улыбнулся. Он дирижировал правой рукой, подчеркивая нюансы, которые скрадывал механический прибор. Женский голос оборвался на жалобной ноте. Оркестр громыхал, скрипки отзывались медью раструба. В музыку врывались хрипы. Пластинка была порядком заезженной. После пары нот, взятых то ли органом, то ли кларнетом, сталинский голос заглушил тенора:

Марина так и разинула рот. Наверняка вид у нее был идиотский. Если бы ей кто рассказал, не поверила: Сталин поет итальянскую оперу! Причем умело, талантливо. Он слегка откинул голову, округлил рот, его щеки вновь порозовели, руки поигрывали у подбородка. Голос был звучным, сильным и чистым, что удивительно для такого курильщика…

Марина была в бешеном восторге. Готова хохотать, бить в ладоши, как восхищенное дитя. Очередная маска, совсем другой Сталин! Кто смог бы перед ним устоять?

Когда Сталин допел арию до конца, раздались шумные аплодисменты. Он ответил легким поклоном. Его золотистые глаза искрились радостью. Меняя пластинку, он жестом подозвал Ворошилова. Из раструба грянуло церковное песнопение с величанием «Многая лета»! Сталин с Ворошиловым приобнялись и запели. У Ворошилова оказался прекрасный баритон, это был слаженный дуэт. На третьем стихе к ним присоединились дядя Авель, Буденный и Серго Орджоникидзе. Могучий хор окончательно заглушил потуги граммофона. Легкие певцов раздувались в едином ритме. От песнопения веяло какой-то старинной красотой и задушевностью. Окончание песни утонуло в громе аплодисментов, хохоте, криках «Браво!», звоне бокалов.

А затем, как по команде, произошла смена декораций – стол и стулья были сдвинуты к стенам. Гостиная в мгновение ока превратилась в бальный зал. Сталин, покрутив ручку граммофона, завел очередную пластинку. Бравурно зазвучали ударные, флейты, скрипки. Марина ощутила прикосновение чьей-то руки. Это оказался сияющий улыбкой красавец Микоян.

– Марина Андреевна, вы умеете танцевать лезгинку? Нет? Так я вас научу.

Микоян отыскал место среди образовавшихся пар. Сталин с Егоровой уже начали танец, остальные старались подхватить ритм. Марина усердно подражала Микояну. Он был первоклассный танцор – бойко работал ногами, сохраняя прямую осанку, держался почти вплотную к Марине, но ни разу не задел ее. В танце было много прыжков, поворотов, требовавших полной согласованности партнеров. Марина сбивалась с ритма, постоянно спотыкалась, с хихиканьем цепляясь за Микояна. Партнер держался как джентльмен, серьезно, профессорски, подбадривая Марину:

– Опа, опа, уже лучше! Продолжайте, Марина Андреевна… Следите за руками. Так, так! Вот как вы быстро научились! Может, вы еще более талантливая танцовщица, чем актриса?

Старик Калинин, развалившись в кресле, пьяновато ржал, подрагивая пустой рюмкой в такт музыке. Под конец лезгинка достигла бешеного темпа. Закусив губу, Марина старалась не отстать от Микояна. Она цеплялась за него все чаще. Да и он теперь не упускал случая к ней прикоснуться.

– Опа, опа, опа! Здорово, отлично!

Вдруг Микоян подхватил ее на руки. Марина почувствовала на своем открытом плече его жаркое дыхание. Одновременно и Сталин точно так же вскинул Галину. Женщины на миг встретились взглядами. Марине показалось, что Егорова одобрительно мигнула.

Музыка неожиданно оборвалась. Хотя Марина уже протрезвела, но после такого зажигательного танца у нее кружилась голова, ее пошатывало. Чтобы не упасть, она вцепилась в Микояна, обняв его за шею. Он крепко прижал ее к себе.

Девушка не решалась поднять на него глаза, чувствуя, что их объятие затягивается. Кругом смеялись, аплодировали. Восторг, разумеется, вызвала сноровка Микояна, сумевшего хоть как-то выдрессировать столь неумелую партнершу.

Вновь наполнили рюмки. Ворошилов объявил польку. Сталин сменил пластинку в граммофоне. Серго, с его львиной гривой и профилем горского князя, так ловко выдернул Марину из рук Микояна, что тот не успел возразить. Ее удивила нежность его рук, привычных к маузеру. Образовались и другие пары, польку танцевали все. Аллилуева плясала с дядей Авелем. Теперь она во весь рот улыбалась, видимо отринув заботы. Сталин с Егоровой подпрыгивали в другом конце зала.

Скоро выяснилось, что зал тесноват для такого резвого танца, как полька. Пары сбивались в кучу, постоянно рискуя столкнуться. Орджоникидзе танцевал более чувственно, чем Микоян. Марина ощущала его возбуждение, стремление ей понравиться.

В конце концов они оказались рядом со Сталиным и Егоровой. Галина плясала, откинув голову, на губах блуждала улыбка. Она просто млела в объятиях Сталина, радостно подчиняясь партнеру. Хохотала, играла бровями, перебрасывалась шутками с Орджоникидзе. Закружившись, пары столкнулись. Марина чуть не упала, но ее поддержал Серго. Одной рукой он ее раскрутил с такой силой, что подол Марининого платья взвился, как парус. Сталин одобрительно хмыкнул:

– Отлично, отлично!

И точно так же раскрутил Егорову. На этом танец закончился. Музыка сменилась хрипом, потом наступила тишина. Было ясно, что пластинка не доиграла. Видимо, Сталин не взвел до конца пружину. Раздались крики:

– Иосиф, заведи!

Но Сталин с радостным смехом напроказившего мальчугана обнял Егорову, и они закружились в вальсе без всякой музыки. Галдеж не унимался:

– Иосиф, давай польку!

Вытянув руку, он ею покрутил в воздухе, будто заводит граммофон, а потом, наклонившись, чмокнул губами аппетитную округлость, выпиравшую из декольте Егоровой.