А старик Лазарин сидит целыми днями на берегу да всё по сторонам поглядывает: сыновей ждёт. Потом стал ругать себя, что зря отпустил младшего сына в чужую сторону, пожалел, что не с кем ему на старости лет всех добрых слов сказать, а их у него много было. И тут показалось старому Лазарину, что земля у него под ногами стала качаться. Припал ухом к земле, послушал. Земля всё сильнее и сильнее вздрагивает. «Неужели это наше стадо домой бежит?» — подумал Лазарин, а сам от радости встать не может. Еле добрался до первого лабаза, залез на него, смотрит вдаль. Видит: оленей бежит видимо-невидимо! Впереди коренник с длинной бородой. Выбежал, остановился, обнюхал воздух и побежал к берегу. Слышит Лазарин возгласы погонщиков и узнал по громкому гиканью своего младшего сына Илю. Заплакал Лазарин, на колени стал, начал поклоны бить в сторону, откуда стадо бежит. «Молодец, Иля, — шепчет старик Лазарин. — Не напрасно я тебя вырастил! Сумел ты отыскать в чужом краю родное стадо!»

Иля хоть и рад, да сам места себе найти не может, тоска его одолевает, ночи не спит. У всех радость, а он будто и не рад. Не может он простить себе, что потерял на радостях славную девушку, которая помогала ему в трудное время. Подошёл к отцу и говорит:

— Не сердись на меня, отец, собираюсь я опять в чужую сторону. Девушку я там потерял. Искать её поеду!

— Ищи, если сердцу люба! — ответил отец.

Пошёл Иля опять к своим оленихам, и помчали они его по бескрайним просторам, далеко в снега! Невесту искать.

Давно замечали пастухи-оленеводы болота, которые и в жгучие морозы не промерзали, дымом курились.

— Дурной дух из земли идёт! Олень морду воротит в сторону, — сокрушались пастухи.

А олени сердито били крепкими копытами богатые мхом кочки, фыркали широкими ноздрями и бежали прочь из этих мест — вкусный чистый мох искать, который летом пахнет грибами да сочными ягодами, морошкой и клюквой.

— Побежал олень! Видно, земное тепло близко! — говорили оленеводы. Собирали, складывали на нарты свои чумы и шли дальше от этих мест.

Случалось и рыбакам на озёрах видеть, как плавали на волнах большие чёрные жирные пятна.

— И сюда земное тепло из земли вылезло, — говорили они.

А охотники — те половчее: найдут где в низине между кочками воду жирную да пахучую — подожгут её. Вспыхнет пламя, озарит округу и начнёт слать тепло.

Хоть с опаской, а все тянулись к теплу: руки, ноги погреть у костра, чаю попить.

Сидят у огня, про всякие небылицы лесные рассказывают; ну, конечно, и про земное тепло не умолчали, про Танью-богатыря вспомнили, что давно это было... Когда ещё могучая Ась в берега не входила, когда вместо озёр, болот море-океан на просторе гуляло, когда на месте великанов пихтачей тонёхонькие тальники на ветру свистом свистели, напали на племя Алыча князья богатые с войском сильным. Много дней подряд стрелы свистели в воздухе, валили без жалости стариков и детей малых. Храбро дрались воины племени Алыча, да не хватало сил. Одолели их враги. Крепким сном уснули его воины.

Сколько стонал от ран Алыч-воин, никто про то не знает, только разве птица-холей.

Но не хотелось умирать воину. Не хотелось отдавать свои угодья богатые врагам. Видит Алыч — холей летает, машет с утра до ночи крыльями, будто ищет кого.

А вокруг тишина стоит: вся округа смолкла, вымерла. Вдруг в испуге как прокричит холей:

— Лах! Лах! Лах!

Вздрогнул Алыч, хотел приподнять голову, а в глазах круги тёмные вертятся, а холей всё кричит, будто зовёт воина. Собрал силы Алыч, приподнял голову и видит: по другую сторону реки войско движется. Пал Алыч к земле, будто прильнул, и зовёт шёпотом:

— Холей! Холей!

Услышал острокрылый холей, крылья сложив, камнем свалился.

— Лети, холей, к Танье. Поначалу по могучей реке лети, ни в одну протоку не свёртывай. А как увидишь косу песчаную, а за ней протоку черёмушную, тут и ищи его. Танью сюда пошли. У Таньи оленей нет. У Таньи пастбищ нет. У Таньи доброе сердце есть. — И закрыл глаза Алыч.

Тише комара взлетел холей, прижался к реке, крыльями воду режет. Долго летел вдоль реки могучей, а как увидел косу песчаную, потом протоку черёмушную — и давай кричать:

— Лах! Лах! Танья-богатырь! Лах-лах, Танья-богатырь!

Парит в воздухе, расправив крылья, слышит, как рыба в реке играет, плавниками о воду бьёт; слышит, как ветер с тальником разговор ведёт. А Танью не видит. Дальше полетел холей, леса дремучие пошли, а он снова кричит:

— Лах-лах! Танья-богатырь! Лах-лах, где ты?

Снова к реке могучей вылетел. Веселее по ней лететь холею. Вдруг грохот в стороне раздался. Вздрогнул холей, одно, потом другое перо с усталых крыльев на воду пали.

Видит холей — богатырь по колено в воде стоит. На нём рубаха красная, замысловатыми узорами расшитая, на голове тугие две косы, нитками разноцветными переплетённые, а вокруг пояс широкий с амулетами да табакерками; нож большой охотничий, мешок кожаный со стрелами, лук огромный, через плечо перекинутый. Стоит богатырь, руками-вёслами друг о дружку хлопает. А от этого вокруг грохот стоит страшнее небесного. Догадался холей, кто это такой, и, закрыв глаза, к Танье полетел. Да не донесли крылья птицу, в полёте измученную, пал холей поодаль на гриву песчаную, слышит плеск воды, да головы поднять, крылья расправить сил нет.

— Танья-богатырь! Танья-богатырь! — шепчет холей. Подошёл богатырь, поднял холея, расправил крылья да спрятал себе за пазуху.

Скоро тепло Таньи оживило холея.

— Зачем дорогу большую летел? Зачем Танью звал? — спросил богатырь.

— Воин Алыч послал Танью искать, а найду — сказать: пусть вперёд ветра летит Танья, не то всю землю враги топтать будут.

Выпрямился Танья-богатырь. Плечи расправил да говорит холею:

— Обожди. Силы от родной земли-воды набраться надо.

Пошёл к реке Танья, по колено встал и давай воду пить пригоршнями. Пил, пил, пока его нярки (Нярки — нарядная, сшитая из оленьей шкуры обувь) из воды не показались. Повернул круто Танья да к лесу направился. Схватил сосну под самый комель да на берег с корнем легохонько вышвырнул. Подошёл к кедру, потянул да сам по колено в землю увяз, а кедр только ветками помахивает.

Снова вернулся Танья к реке, снова по колено в воду встал и пил, пока река наполовину меньше не стала. Полетели тогда к берегам кедры, пихтачи и лиственницы, а холей со страху спрятался в тальниках прибрежных да за Таньей поглядывал.

— Как не увидеть шерсти на оленьих копытах, так врагам земли нашей не видать! — громом прокричал Танья и пал на колени лицом к солнышку, поклон низкий земле отца-матери послал, горсть земли поцеловал да в лузан (Лузан — сшитая из войлока одежда) спрятал, перекинул лук и крикнул холею: — Не отстань от меня, птица!

И замерял Танья землю шагами-вёрстами. На широких лугах трава к земле гнулась, молчаливая тайга расступилась, ветер крылья свои отдал Танье.

Раз один да ещё один солнце пряталось за дремучий лес, а когда покатило в третий раз, услышал Танья знакомый крик птицы-холея. Остановился Танья. Видит: холей низко у земли летит. Прислушался Танья. Слышит стон кругом. «Неужто земля человеком стонет?» — подумал богатырь.

А стон всё громче да громче, прямо за сердце ловит Танью.

Выбежал богатырь на берег да замер на миг. На берегах воины будто уснули, только чёрной тучей над ними вороны кружат, орут. Поодаль в логу костры горят, а по могучей реке чужие колданки (Колданки — лодки) плавают. Притаился Танья, ночи скорой дождался да Алыча-воина искать стал. Долго ходил по берегу, через убитых братьев перешагивал. Да снова услышал холея стон. Побежал Танья на крик, тут и Алыча нашёл.

Взглянул Алыч в чистые глаза Таньи, вздохнул полной грудью, и слеза тёплая по щеке покатилась. Взял богатырь её в ладонь да к реке могучей отправился. Опустил в реку слезу воина, почернела река, расходилась, волны вздыбила, опрокинула, смыла с берегов колданки все. А Танья тем временем достал из лузана землю родную да всю на берег высыпал. Застонали, проснулись, поднялись воины храбрые, схватили луки свои и снова в бой пошли. Прогремел Танья громким голосом, затряслись деревья могучие, с перепугу птицы на разные голоса заорали, тучей в небо взлетели, солнце закрыли.