Поэтому-то мне и не хочется плакать — я хочу воспевать того, кто меня покинул. Мне хочется увидеть его во всей его славе, показать таким, каким я его любила. Задача несложна: человек, который мог вдохновить на большие чувства, ничтожным быть не мог…
На его очаровании могу не задерживаться, мой муж — из соблазнителей. Само собой разумеется, он нежен, непринужден, великодушен, неожидан, восхитителен — словаря не хватит, чтобы описать блеск его голубых глаз, когда он лжет, его хитрую ироническую улыбку, его кожу на рассвете, которую освещает своим блеском любовь! Я могу удариться в лирику, потонуть в волнах миндального молока! У этого мужчины дар будить во мне дремлющего элегического поэта… Не буду я говорить и о его голосе, который до сих чарует меня, когда он звонит мне по телефону из той квартиры, которой я не знаю, — такой голос у ангелов, он шелковист, он настолько нежен, что трудно поверить, будто таким голосом можно говорить жестокие вещи. Я очень долго нежилась в его голосе.
Не буду я говорить и о тех прекрасных днях, что мы пережили некогда, — у счастливых есть история. Но она всегда одинакова: залитые солнцем пляжи и Рождество на снежных просторах, Ирландия с крупа лошади и Рим под дождем; в восемнадцать лет красная роза в Австралии, которую он поднес мне, встав на колено перед всем лагерем; в двадцать три — белое платье, цветущие вишни, церковь, убранная лилиями, и радостный звон колоколов; в тридцать — песенки, которые мы напевали в машине, когда я сидела рядом с ним, положив ему голову на плечо, а дети спали. «Можно подумать, это юг, так долго тянется время…» Когда ночью он вел машину и у него закрывались глаза, я пела, чтобы не дать ему заснуть, старинные песенки, с которыми сроднилась из-за научных занятий: «Помнишь, Эрмина, время, когда мы были вдвоем, помнишь его? Я сжал тебе руку, лопнуло твое золотое кольцо, у тебя осталась половина, а вторая половина, вот она…» Он брал мою руку и не сжимал ее, он ласково гладил мое кольцо, ласкал пальцы; на заправочных станциях, где мы пили кофе, я целовала его веки с голубыми прожилками. Разрозненные ненужные воспоминания, как жемчужины из рассыпавшихся бус…
Я буду славить его достоинства. И тут не надо никакой жемчужной нитки, они и по отдельности достаточно ценны. Буду славить его мужество перед смертельной агонией: он единственный мужчина, который мог часами держать за руку умирающего тогда, когда все особи мужского пола спасались бегством, он единственный мог дать лишившейся жизненных сил, истощенной, измученной уколами женщине ощущение, что она еще может нравиться… Я любила в нем Дон Жуана, Орфея, способного увести из царства мертвых лысых Эвридик, которых уже схватила своей лапой смерть.
Я хочу воспеть и его верность. Да, знаю, «после всего того, что он сделал мне»… Неверный в любви, он был самым верным сыном, братом, самым преданным другом. Согласна, он мог украсть у «приятеля» жену, но никогда — его пост. Он мог пожертвовать своим тщеславием ради дружбы — когда занимают столь высокий пост, это достоинство встречается столь редко, что забыть о нем было бы непростительно…
В общем, он вполне великодушен, и это стоит отметить. И чувствительности, тонкости ему тоже хватает: он мог найти слова, чтобы подбодрить робких, чтобы вернуть надежду отчаявшимся. Как можно забыть, что именно он заставил меня вытащить из ящиков тетради, которые я там прятала, и бросить в один прекрасный день вызов Истории и Университету, опубликовав «роман» — низкий жанр и свидетельство великого греха по отношению к апостолам Истины. Не будь его веры в меня, стала бы я той, в которую он единственный верил? Для того чтобы не причинить мне боль, он переписал в более вежливых выражениях письмо, в котором издательство отклоняло мою первую рукопись; позднее уже из писем читателей он изымал без моего ведома те, в которых они высказывали свое недовольство или просто не рассыпались в похвалах мне. Если он недостаточно ценил меня как женщину, то как автору мне повезло — тут он воздавал мне должное… И, хотя теперь он уже не читает поверх моего плеча, пишу я все равно для него. Для того, чтобы удивить его и чтобы воспеть ему хвалу. Чтобы удивить его своими похвалами.
Мне бы хотелось соорудить ему из слов памятник такой же прекрасный, как тот хрустальный гроб, в котором спят наши обручальные кольца. Вчера, когда прислуга случайно, вытирая пыль, перевернула шкатулку, кольца, которые до этого лежали рядом, вошли одно в другое. Теперь, когда я смотрю, как они лежат на атласной подушечке, мне видно только одно кольцо — красивое кольцо из желтого и белого золота, — одно, в котором соединились два разных металла. Размер, материал, цвет — когда эти кольца клали рядом, казалось, что они не подходят друг другу совершенно, но тут нечто совершенно противоположное — они просто созданы для того, чтобы быть вместе, чтобы входить одно в другое, сливаться в одно целое, составлять союз… Два кольца — один круг, нерасторжимая связь. Как лучше объяснить мужу, что я чувствую себя непарной, с тех пор как он от меня ушел?
Но есть одна вещь, которая смущает меня в этой последней любовной песне (прощай, мое наслаждение и моя радость), в этой надгробной оде (прощай, свет моих очей), в этом «Памятнике» — «мой почивший в бозе» прекрасно себя чувствует! И я нередко слышу о нем: он грубо пересмотрел наш договор, сократил суммы на содержание детей, оголил общий счет в банке. Распоряжается «наличностью», как своей собственностью!
— Мадам, — предупреждал меня банкир, — когда разводятся, не сохраняют общего счета, это слишком опасно.
— Но это не совсем совместный счет! Я одна отправляю на него деньги: на этот счет приходят все погашения медицинского страхования тех сумм, что я выплатила заранее за себя и детей, а поскольку развод еще не зарегистрирован, то страховая компания требует, чтобы в счете фигурировал и «господин Келли», «господин и госпожа»… Муж не возражает. Впрочем, он оставил мне чековую книжку. И потом, честно говоря, это не в его духе — очистить втихомолку банковский счет — мало похвальное занятие…
Ну так вот, я ошиблась! Это совершенно в его духе, в его новом духе или в духе его «оранты» — может быть, ей понадобился еще один бриллиант? Хуже того, он даже не предупредил меня о своих намерениях, так что я впервые в жизни выписала необеспеченный чек… Можно подумать, что, подвергая меня публичным оскорблениям и насилию, воруя, выдвигая возражения после того, как обо всем договорились, он хочет продолжить невозможный диалог; его любовь, его гнев, его страх говорят на языке глухих, на языке знаков, — регулярно без комментариев отправляет он мне вырезанные из газет заметки о разведенных парах — некоторые фразы в них выделены маркером: «супружеский ад», «каждый пятый француз утверждает, что ведет двойную жизнь», «разгул страстей трудно себе даже вообразить»…
Франси, помоги мне, пожалей! Сделай так, чтобы я тебя забыла, для того чтобы потом вспоминала! Исчезни, для того чтобы я тебя продолжала любить! Убери себя из моей жизни! «Заклинаю вас помочь мне совершенно забыть вас…»
Гражданская война. Я веду войну с самой собой: есть «я», которое его любит, и «я», которое его ненавидит. А я страшусь заключения мирного договора — того момента, когда мое обретшее свое единство «я» станет «я» безразличным.
Гражданская война. Я сжигаю сама себя на огне, который сама же и развожу: в моих рассказах, сценариях, романах я всегда уходила от разговоров о «секретах моей жизни» — я всегда знала, что моя жизнь на самом деле вовсе не моя, что она принадлежит тем, с кем я ее делю, а раз так, зачем им все «это»? Моему мужу, родителям, друзьям?
Однако каждое утро мне необходимы силы, чтобы встать и открыть ставни. Каждое утро после ночных кошмаров… Только хорошие сны, которые проскальзывают иногда в этот шабаш, не имеют ни сюжета, ни действующих лиц — просто отдельные фразы. Самые хорошие мои сны — там, где я пишу, где правлю то, что написала, и нахожу, наконец, точное слово, верный ритм, безукоризненную формулировку. В пекле я вспоминаю об оазисе моих слов — они как живая вода, которая принадлежит только мне. Даже если я черпала слова из этого живого источника для него, если я хотела, чтобы он утолил жажду ими из моих ладоней, — вода моих пустынь, эта вода, — не твоя и не «из-за тебя», она текла много раньше тебя, она тебе не принадлежит, но вся эта вода — твоя…
