Колпаков и слушал и не слушал. Зашел Колпаков в аптеку одну как-то. Дело к закрытию, вечер. Уборщица полы моет. Разогнулась… Зоя! «Зоя!.. Ты?! Значит… Чистоту, значит, наводишь?» — «Пока чистоту навожу, — заулыбалась она. — Надо же и чистоту кому-то наводить! — и улыбалась. Вполне, получалось, довольна жизнью. — А ты? — спросила вполголоса. — Ты… Там все?» Т а м. Чтоб никто из аптечных клиентов, снующих возле кассы, не догадался. Вроде выдавать его не хотела. Год или полтора спустя он снова оказался возле этой аптеки. Хотел зайти, узнать… Сбылось ли у нее? Не зашел. Постоял, постоял у входа — и мимо.
Последняя, в несколько прутьев, лестничка, люк. Неловкое, нащупывающее движение. С ноги Колпакова сорвался вдруг башмак. По-о-о-олетел, ударяясь, отскакивая, вниз. Колпаков еще крепче схватился за железный шершавый прут. У него было такое чувство, будто он сам летит вниз. Во всяком случае, большая его часть. А то, что осталось — совсем незначительное по размеру, — судорожно цепляется здесь, наверху.
— Ничего, ничего! — успокоил его Колобов. — Я заметил, куда он упал. Найдешь! Вот он, возле песчаной кучи, слева. Спустишься потом, подберешь. Ну, все! Пришли мы! — Он пошарил в кармане, достал ключ, отпер и, пропустив вперед Колпакова, стал хлопотать, усаживать его, подстелив газету, на опрокинутое ведро. Колпаков не упирался. Сел сразу. Ноги едва его держали.
Снизу послышался в это время протяжный свист.
— Сейчас! Подожди, Кузя!
Колобов бросился к приподнятому ветровому стеклу, чуть ли не до половины высунувшись наружу, перегнувшись, пронзительно просвистел в ответ:
— Давай! Ближе! Еще! Под меня! — Зажав в загорелых пятернях черные эбонитовые шарики — головки рычагов, работая обеими руками, то и дело привставая с круглого сиденьица, снова перегибаясь наружу, высматривая там что-то, далеко внизу, он, казалось, забыл о Колпакове: — Под меня! Под меня, говорю! Еще!
«Ну, ясно, — думал Колпаков, — на вытянутой руке поднос куда тяжелее, чем если к плечу ближе…»
Кабина, в которой они находились, так и тряслась вся. Она вращалась. То влево, то вправо, то опять влево. Вместе со стрелой. А по стреле, то приближаясь, то отдаляясь, двигалась лебедка. С блоками, тросами… С крюком в конце троса. То выше, то ниже поднималась на этом крюке, дремотно, тяжело покачивалась панель, стена будущей квартиры, уже с застекленным окном. И вот-вот — ждал сжавшийся, напрягшийся Колпаков — должна была выглянуть из этого окна чья-то розовая, вкусно зевающая физиономия. Пересвистываясь, хрипло крича что-то друг другу, Колобов и монтажники выясняли отношения. Приплыла панель, стала на место, сыпанула щедрыми искрами электросварка. И в самом деле возникла вдруг в окне новорожденной стены физиономия чья-то, только не розовая, с разинутой в зевке черной пастью, а красная от солнца, белозубо улыбающаяся, в желтой касочке набекрень.
— Есть! Намертво! — прокричал на весь белый свет краснорожий этот, в желтой касочке. — Согласно штанге! Слышь, Сашка? Зафиксировано!!
Локоть Колпакова, ищущий упора, твердости какой бы там ни было, провалился внезапно в пустоту, отошла фанерка, в которую он упирался, — и все так и захолонуло у него на миг. Лоб моментально покрылся потом. Наконец Колобов оторвался от дела. Надолго?
— Ну? — потер он ладони. — Все «КрАЗы» разогнал, сачканем малость. За чаек пора! — и вытащил из мешочка бутылку с наклейкой «Старокиевская».
— Ты… Ты пьешь здесь?! — пробормотал Колпаков.
— Это вода! — снисходительно засмеялся Колобов. — У меня ж водопровода здесь нет! С собой приношу! — Подмигнув, вытащил из ящичка электроплитку, заговорщицки приложив к губам палец, включил ее. Воду из бутылки перелил в большую эмалевую кружку, сыпанул в кружку заварки. Не жалея сыпанул. Сухой чай маленьким муравейничком несколько секунд держался на поверхности воды. Потом стал мокнуть, проваливаться. — Ну, чаек будет! Африканский!
Снизу снова донесся свист, крики послышались. Колобов бросился к рычагам. Забурлила вода в кружке, повалил ароматный пар. Выдернув вилку из гнезда, Колпаков встал за спиной Колобова и нерешительно, вытягивая шею, глянул через его плечо, наблюдая за сложными, одновременными, но направленными в разные стороны движениями стрелы, лебедки, троса с крюком…
— Видишь вон тот дом? — не оглядываясь, спросил Колобов. — Во-о-он там, где солнце садится. Шестнадцатиэтажный! Моя работа! — сказал он. Но без всякого хвастовства сказал. Даже, кажется, и не глядя в сторону домины. Только чтоб развлечь его, гостя своего. — И вон тот я делал. Еще левей, как буква Г! — продолжая энергично двигать рычагами, Колобов показал подбородком на гостиницу с рестораном, где уже более года состоял на службе Колпаков. — И вон тот дом я строил, институт это. На терапевтов там учатся, на ухогорлоносов! И вон тот — тоже вуз, но для художников. Видишь, с большими окнами, чтобы рисовать им светло было…
Он все показывал, показывал. Развлечь хотел гостя. Но Колпаков слушал вполуха, смотрел вполглаза. Он небо изучал. Надо же — всего на каких-то шестьдесят метров ближе к нему, а совсем уже другое оно здесь. Еще голубое, день не закончился, но Колпаков явственно ощущал в нем, в этом бледно-голубом, чуть золотистом, подкрашенном приближающимся закатом небе, присутствие звезд. Стоило, казалось, послюнить палец, протянуть руку, и зашипит невидимая звезда, словно раскаленный утюг. Внезапно он вспомнил свой сон, запинающийся от волнения увлеченный голос услышал, приснившийся ему минувшей ночью. Нет, не про лошадей, оказывается! «…Звезды!.. Звезды!.. Какое слово, друзья мои! Мороз по коже, а? У кого не прошел мороз по коже, может спокойно искать себе другое занятие в жизни. Звезды… Любовно ведете им счет, думайте о них днем, ищите их ночью. Когда вы спите — пусть они снятся вам! Есть звезды видимые. Есть и невидимые. Алые, белые, голубые и черные. Есть огромные и есть маленькие, как вишня. И все они рядом! Нет далеких звезд, друзья мои! Нет! Звезды везде, мы сами состоим из звездного вещества. Уверяю вас! Возьмите самую ближайшую к нам звезду — Солнце. Возьмите солнце, друзья мои, положите его к себе на ладонь и рассмотрите его, по возможности пристальней. Не жмурьтесь! Что мы увидим, друзья мои!..»
Зажмурившись — солнце, садящееся за крыши построенных Колобовым зданий, ослепило его, — Колпаков помотал головой, отгоняя наваждение. Какие такие звезды?! Неужто звездочетом судилось ему на этом свете стать? Вот уж нет! Не-е-ет!..
— А кондуктор у вас зачем?! — кричал монтажникам Колобов. — Кондукторная установка, говорю, зачем? То-то! Штанга, штанга! Привыкли, как на нулевом цикле! Отвыкайте, говорю! Давай по новой!
— Слушай, Колобов, — тронул его за плечо Колпаков, — ты женат? Квартира, дети и телевизор у тебя есть?
— Квартира есть, — на секунду отлипнув от ветрового стекла и сверкнув в улыбке зубами, отозвался Колобов, — телевизор есть, но крутить его некогда. Жену — присматриваю! Эй! Следующий! Развернись сперва!
— А магнитофон?
Колобов снова оглянулся. Сузив глаза, помолчал.
— Что?
— Магнитофон у тебя есть?
— Пей-ка ты чай! Чего чай не пьешь? — и опять головой вниз из кабины свесился. — Задом, задом наезжай!
«Хорошо, что я с собой «грундик» не захватил, — тоскливо подумал Колпаков, — взял бы — подарил. Маша со свету бы сжила…»
— Я пойду, — прокричал он, похлопав Колобова по плечу, — опаздываю!
Тот принялся отговаривать. Как же, мол, так. Чаю не попили, печенья «Юбилейного» с абрикосовым джемом не отведали. Но снова донесся снизу разбойничий протяжный посвист.
— В другой раз, — отговорился Колпаков. И, поглядев занятому рычагами Колобову в спину, осторожненько, придерживая дыхание, но уже без прежнего ужаса полез вниз. Да, страх теперь был иной. Одно дело — вверх, неизвестно зачем, сдуру, можно сказать. И другое — назад. Страшно, а что поделаешь, другого пути нет. Не вертолет же вызывать… Да и как его вызовешь? Свистнуть? Осторожненько, медленно, нашаривая пятками очередную ступеньку, спускался Колпаков с небес. Правой ногой, оставшейся без башмака, управлять было намного легче. Так и тянуло сбросить и левый, остаться в одних носках. Колобов работал там, у себя. Стрела крутилась, как заводная. Весь кран ходуном ходил. Черт!.. Не может он погодить, Колобов, несколько минут, что ли? До того трясет, едва удерживаешься на лестнице. «Сорвусь вот, шмякнусь, — подумал Колпаков со злостью, — затаскают его по судам. Легким испугом, как в прошлый раз, не отделается…»