«С картошкой не получилось, — думал Фомичев, — теперь письма на очереди. Ну, вернуть письма — это, конечно, куда легче, чем картошку добыть. И Толю надо проведать, — давал он себе зарок, — только приеду, сразу на кладбище. А потом уже — письма и все прочее. И все-таки непонятно, — думал он, пожимая мысленно плечами. — Действительно ведь, прав Павел Викторович, в такое горячее время каждый человек на буровой на вес золота. Ведь сам же Бронников нас торопит, сам чего-то от Сто семнадцатой ждет, и он же — взял и… Послал ветра в поле догонять. Меня! Семьдесят четыре килограмма золота! Картошка, письма… Панх… Отлично можно было без всего этого обойтись. На другой раз отложить… А может, отдохнуть он мне возможность дал? Это Бронников-то? Вряд ли! Тогда, может, и в самом деле — мешал я ему на буровой? Исключено. Как это я, Фомичев, могу помешать Бронникову? Критикнул я его, правда, ночью тогда. Но он, кажется, и не почесался. Ему это как слону дробина».

Тобольский вокзал поразил его воображение. Получше даже, чем у них, в Базовом, овощехранилище! На фронтоне — герб города: звери, птицы и рыбы. И три комарика. Намек понятен? Но когда Фомичев пересек здание вокзала и открыл дверь… Он удивленно ахнул. У него возникло ощущение, будто дверь открылась в пустоту, в космос. Если, конечно, за космос может сойти большая лужа, пустырь, лесок по обрывчику, несколько складских времянок… Фомичев даже обратно вернулся, на вокзал. «Пассажир Фомичев, — бубнило радио, — на привокзальной площади вас ожидает машина двадцать четыре семьдесят два! Пассажир Фомичев, на привокзальной пло…» Не ослышался ли он? Надо проверить. Вышел. Поискал взглядом. Верно, посреди лужи стояла черная «Волга». «24-72».

— Я Фомичев…

Выскочил сдобный, как булочка, шофер, обежал вокруг машины, распахнул дверцу.

— Прошу вас! Садитесь! Сначала в гостиницу, так?

— Так, — неуверенно кивнул Фомичев. Определенно его принимали за кого-то другого. — А потом куда?

— Это уж куда скажете. Я к вам прикреплен на весь день.

— Кем прикреплены?

— Как кем? Самим Масловым!

— Гм… — «Маслов, Маслов… Не помню…»

В гостинице, на этих днях открывшейся, с иголочки новой, настолько новой, что работники ее еще пребывали в состоянии опьяняющего их самих страстного внимания ко всем ищущим ночлега, свободных мест тем не менее не было. Однако на имя Фомичева имелась заявка.

— Товарищ Фомичев? — душевно улыбнулась дежурная в форменном кителе, делавшем ее похожей на пожилую стюардессу. — Как же, как же! У вас «люкс». Двухкомнатный! Товарищ Фомичев, администрация гостиницы, надеясь на вашу чуткость, обращается к вам с просьбой… Видите вон того дедушку? С внуком и чемоданом? Поскольку у вас двухкомнатный… Не могли бы вы… На одну ночь… Завтра утром они втроем, то есть вдвоем — чемодан не в счет… То есть, нет-нет, чемодан они тоже возьмут с собой!..

Фомичев, разумеется, согласился. «Конечно, конечно! Естественно!» И в номер, на четвертый этаж, они поднялись все вместе. Причем Фомичев любезно помог старику дотащить тяжеленный чемодан. (Лифт еще не работал. А может быть, уже не работал.)

— Вот спасибо, молодой человек, — надтреснуто басил дед, — мы вас не стесним, мы тихие.

— Деда, — интересовался внук, — а телевизор там есть, в «люксе»? — Лет ему, видимо, восемь было, внуку.

— Есть, Вовка, есть. Судя по цене за проживание, и телевизор есть, и синхрофазотрон!

В двухкомнатном номере действительно оказался телевизор, который тут же был включен. Шла детская передача. Вместо предполагаемого синхрофазотрона имелся душ, пропахший масляной краской. «У нас в Базовом, — сделал вывод Фомичев, — «люкс» шикарней». Он распахнул балконную дверь, в номер немедленно влетело несколько комаров, но, несмотря на это, постоять на воздухе, на уровне четвертого этажа, поглядеть сверху вниз на старый Тобольск имело смысл. Совсем недалеко от гостиницы, у самого устья глубокого оврага, стояла старая изба. Оттеняя ее темную, драночную, обомшелую крышу, трепетала бело-розовым цветеньем яблоня. Развалясь на солнышке, привязанный цепью к калитке, дремал хороший пес, темно-шоколадной масти, очень лопоухий — будто уши зимнего треуха отпустил, — с отрубленным хвостом. Охотничий. Кажется, сеттер. Церковка стояла, сиротливо-ободранная, а к стене ее приткнулись два окрашенных в желтый и голубой цвета вагончика. Вот дверь одного из них, голубого, раскрылась, высыпали девчата. Все в забрызганных известкой брюках и куртках. Побежали куда-то со смехом. Вдали по косогору, — черные огороды, что-то белое — кошка! — медленно, с таинственной недоброй целью пробирается по вскопанной земле.

Старик, сосед по номеру, раскрыл между тем свой гигантский черный чемодан — там у него все было разложено научно: электроплитка, кастрюльки, чашечки, мешочки и свертки с продуктами.

— Позавтракаете с нами? — спросил он. — Тогда я лишнюю порцию в котел заложу. Меню такое: пшенная каша с маслом. Чай с бутербродом.

Фомичев поспешил отказаться.

— Деда, — не отрываясь от телевизионного экрана, заметил внук, — кто же о таких вещах спрашивает? Нужно ставить человека перед фактом!

Фомичев распрощался, вышел. В буфете он купил пачку вафель «Ягодные». На улице, у подъезда, терпеливо ждала «Волга». Сдобный шофер, увидев его, встрепенулся, выскочил, открыл дверцу. «Ну что ж, — подумал Фомичев, — наверно, на кладбище съездить надо… Проведать…» Но почему-то изменил решение.

— Поедем, — проговорил он, — поедем… — развернул бумажку с адресом Серпокрыла-старшего, протянул шоферу: — Не знаешь, где это?

Шофер смущенно поморгал белыми ресницами.

— Вообще-то я нездешний, на стройку сюда приехал. С год песок возил, а потом пригляделся — и в управление. Махмудова возил, Кускова, Джавахашвили, Дартаньянца, Шапиро, Бондарчука… Теперь Маслова. Мамаша! — крикнул он, быстро опустив стекло на дверце. — Вы местная? Не знаете, где здесь вот эта улица?

Проходившая мимо женщина, видимо из гостиничного персонала, напоминавшая в своем кителе пожилую стюардессу, только что под козырек не взяла из уважения перед черной «Волгой».

— Так это ж она и есть! Вы на ней и находитесь, на этой улице! А какой номер дома вам нужен? — Она рассмеялась. — И номер наш! Гостиница под ним числится. Может, вам корпус «Б»? Так это сзади.

Отблагодарив, велев озадаченному шоферу подождать, Фомичев, то и дело почесывая затылок, обошел новенькое здание кругом и оказался у калитки избы, крытой обомшелой дранкой. «Корпус «Б» — значилось на табличке. Фомичев присвистнул. Шоколадный сеттер, обрадовавшись нечаянному развлечению, зазвенев цепью, вскочил на ноги. Уши его почти касались земли.

— Серпокрыл-старший здесь живет? — спросил Фомичев.

Сеттер усиленно задергал остатком хвоста, заулыбался, взмахнул ушами. Очевидно, это означало: «Да! Здесь!» Перешагнув через собачку, Фомичев постучал. И только после этого увидел на двери висячий замок. Хозяев нет дома.

— Брехун, — упрекнул он сеттера. И вернулся к машине. Позади слышалось разочарованное тявканье.

«Ну что? — подумал Фомичев. — На кладбище?..»

— Поедем на стройку, — сказал он. Он был еще не готов… Все еще не готов к встрече с могилой Толи.

…Сдобный шофер, обогнавший в пути два десятка самосвалов, доставив Фомичева по новой, из бетонных блоков, дороге в глубь тайги, виновато объяснил, что дальше не проехать.

— Болотники у тебя есть?

— А как же?

Из багажника были вытащены туго свернутые резиновые сапоги великанского размера. Не сняв даже башмаков, Фомичев сунул в них ноги и зашагал в лес.

«Поглядим, — думал он, хмурясь, — что это за стройка такая. Павел Викторович сказал, что ахну. А может, и не ахну? Что тогда? Подумаешь, стройка — химические заводы… Без нашей нефти все это ни к чему. Мы главнее!..»

Проводив его до обочины, шофер вернулся в машину и, надвинув на глаза кепку, удобно откинувшись, тут же уснул. Привычка такая выработалась у него во время томительного ожидания его многонационального начальства.