Он был прав: вообще я ходил по вагону и в бараке без шапки и надел ее сегодня случайно.

— Ну и шишка выросла у тебя! — потешался Бобков, лежавший рядом с Комаровым — они с ним ели на пару.

Красноярск остался в памяти как маяк. В городе нас водили в баню и давали пшеничный, белый, круглый хлеб, единственный раз за все время этапа! Здесь мы набрали на целую неделю угля. Но недостаток воды по-прежнему очень мучил людей. Правда, я лично привык пить мало и не слишком страдал от жажды.

Иркутск. Стало очень холодно, перевалило за минус тридцать — мы топили изо всех сил. Несколько человек убрали из нашего вагона, вероятно, по доносу. Чьему? Вызывали на работу то одного, то другого, оставалось непонятным, кто «капает».

К вечеру в вагон вошел сам начальник эшелона капитан. Велел потушить печку и слезать с нар.

— Сегодня стучать по полу не будем, — сказал он довольно приветливо. — Но я узнал, что у вас в вагоне три ножа. Сдавайте!

Я лежал в своем углу — ручной фонарь капитана горел слабо — и вдруг решил не слезать. На худой конец притворюсь больным, некоторых из нас уже перевели в санвагон. Рядом каптерщик Конрад тоже сжался, и его не заметили снизу. Кто-то крикнул:

— Нет у нас ножей!

— Нет? Тогда будем искать. Раздевайтесь! Послышался тихий гул, какой бывает, когда раздеваются пятьдесят человек на таком узком месте.

— Не толкай!

— Пусти!

— Куда смотришь, мать твою…

— Готово гражданин начальник все разделись! — объявил Васильев, староста вагона.

— Ножи давайте!..

— …

— Тогда сидите в белье! На улице тридцать градусов, скоро передумаете!

Начались тихие проклятия, мольбы, причитания.

— Кидайте сюда, говорю вам! Смотреть не буду, чей нож, все равно знаю у кого! — Он повернул фонарь в потолок что-то металлическое звякнуло о пол вагона. Начальник поднял подброшенный нож.

— Еще два!

Прошло несколько минут. Даже мне, на верхних нарах, в одежде, стало неуютно, а кроме нас двоих, все сидели в кальсонах и нижних рубахах, да еще на полу!.. Кто-то подал голос:

— Гражданин начальник я свой нож выкинул в парашу, он там под нами лежит!

— Сейчас проверим!

Через минуту стрелок положил второй нож на печку. Теперь холод стал нестерпим, люди стучали зубами, умоляли, уверяли своего мучителя, что он ошибается, а тот твердил:

— Есть третий, широкий нож!

Еще прошло минут десять. И наверху мороз, а каково внизу, в кальсонах?! В вагоне сплошной крик стоны, просьбы.

— Никто не вспомнил про нож?

— Никто!

— Тогда я напомню тому, кого это касается: нож зашит в валенок!

Переполох, шум… Вдруг:

— Ой, правда, братцы! Забыл совсем, ей-богу, забыл! — Потом: — Гражданин начальник разрешите тот нож?

— На, режь!

— Вот вам оба ножа!

— Ну все. И нечего было отпираться! Можете надевать одежду и топить.

Темно. Наконец растопили печку. Вокруг большой кучи одежды долго суетятся дрожащие фигуры в белье, ищут свое. Конрад шепчет:

— Хорошо, что нас не застукали, отлупили бы до потери сознания!

Все это я вспомнил, разговаривая с Комаровым. Вспомнил демонстрацию возле читинского вокзала — было как раз седьмое ноября, вспомнил Шилку, утопающую в сугробах белого, кристаллами сверкающего на солнце снега, и после зимы вдруг зелено-рыжий осенний уссурийский лес, венки кукурузы под крышами приморских домиков. Вспомнил, как Бобков вернулся в наш вагон и дал понять, что прибирал у охраны…

— Слушай, Федя, а тебе ничего не было из-за ножа?

— Нет, но могли забрать в столыпинский[133], а там бы, наверно, убили. Мне кажется, они тоже замерзли тогда в своих полушубках! Потому и забыли. Но на Находке про нож спрашивали. Видно, записали в «дело». А сперва об этом ноже знал один Бобков, кроме него никто не видел, как я его в Асино зашивал.

Новый этап был в основном из Воркуты. Там, как выяснилось, тоже строго изолировали политзаключенных. Приехали и старые колымчане («вычистили» магаданскую пересылку), мой друг Матейч, например. Приехал малолетка Беленко, которому было суждено решить весьма неприятную проблему нашего лагерного общежития, поставив крест на бригадире штрафников Зинченко.

Соломахин поссорился с начальством. Все стали на него жаловаться, но Александр Иванович хладнокровно резюмировал:

— Завидуют мне! Я старше их всех по званию. Поеду в Магадан, поищу себе работу, которая меня устроит, хотя на участке, признаюсь, приятная компания… Но пока нужно еще отработать карьер.

— Почему Брауне так зол на него? — спросил я Антоняна, когда мы остались с ним в конторе одни.

— Ну, причины есть. Знаешь, какой фортель выкинул наш старик позавчера? Звонит Браунсу насчет нового проекта карьера. Тот ему полчаса толкует. «Вечером, — говорит, — зайдешь ко мне, покажу проект — сам разберешься!» А Соломахин: «Могу и через минуту!» — «Как, ты разве не с участка звонишь?» — «Никак нет, сижу у начальника!» Значит, через стену от Браунса, а тот столько времени на телефонный треп убил!

Прошло с полмесяца, Соломахин уехал, его место занял Дубков. Так как никто толком не знал, когда шеф вернется, Дубков решил на всякий случай прославиться большими показателями и с этой целью пытался подкупить меня — ведь я не только каждый день подсчитывал уходку и объемы, но часто и самостоятельно производил полумесячный контрольный замер. Я был крайне удивлен, получив от него две банки мясных консервов и книги. По-видимому, он вознамерился к тому же меня «перевоспитать» — из книг «Германия после войны» и «Дочь букиниста» я впервые толком, хотя и по субъективным описаниям, узнал о послевоенной Германии. Дубков стал намекать на возможность кое-где авансировать уходку. Я возразил: дольше чем полмесяца такой обман не продлится, после контроля лишние объемы и уходки в нарядах срезают. Потом не выдержал:

— Вы не хуже меня знаете: контрольный замер — закон для нормировщика! Скажите лучше, искали дурака или козла отпущения!

Омара опять убрали из конторы. Бойко взял старика к себе на штольню инструментальщиком. Но стоило Омару попасться на глаза Дубкову, как тот обязательно говорил какую-нибудь гадость. Старик раскис: ударить вольного не решался, а других аргументов не знал.

Бригаду Бергера переформировали: романтические времена вольных искателей отошли, и она стала обслуживать участок как слесарная и столярная. Своих четырех заслуженных лоточников, заболевших на промывке ревматизмом, Бергер списал на легкую работу в баню и дневальными. В бригаде появилось несколько новых лиц: слесарь-перфораторщик Игорь Суринов, маленький атлет с открытым лицом, блестящими глазами и зубами; стройный венгр Нодъ, бывший гимназист, певец и искусный слесарь; столяр Шваль, упрямый, хитрый западник с лисьей физиономией, который старался всеми правдами и неправдами переменить букву «в» на «м» в своей неблагозвучной фамилии; и, наконец, мой старый знакомый Ту И, наш дневальный с «Пионера». Он помогал харбинцу Суринову в перфораторной, они быстро подружились и бойко болтали по-китайски.

Несколько раз звонил из Магадана Соломахин. Разговаривал он обычно с Антоняном, расспрашивал о новостях, результатах работы и непременно всем передавал привет. С Дубковым он говорить не желал.

Воскресенье. На смене из вольных один Дубков. Мастера взяли отгул, благо взрывники бастуют: их перевели на сдельщину и они, полагая, что заработки будут плохи, решили немного припугнуть начальство. Но расчет забастовщиков не оправдался: взрывать взялся Дубков. Согласились также Бергер, я и Ту И. Нас по телефону уговорил Соломахин. И не поздоровилось бы нам троим, проведай Гаврилов об этой затее! Он не знал, что кое-кто из забойщиков имел запасы взрывчатки: часто приходилось рушить крупные глыбы, заклинивавшие ход в рудоспуске — не вызывать же взрывника, полсмены пройдет!

За конторой вход в одну штольню, рядом другая. Это старые, длинные, сильно разветвленные выработки. Одна даже прогрызает сопку насквозь и имеет выход с обратной стороны, за запреткой. Нас летом водили туда под конвоем и заставляли заваливать выход снаружи.