В этом и состоит глубокий смысл потопа. Дабы передать его, не потребовалось, чтобы священный писатель получил в откровении сведения о точных обстоятельствах события. Ему было достаточно придерживаться традиционной схемы, избавленной не от художественных или живописных черт, а от элементов политеизма, искажавших религиозный смысл этой схемы.
Оптимистичность библейского рассказа о потопе
Итак, традиционное повествование о потопе, внесенное Библией в сюжетную канву истории спасения приобрело, как мы видим, новый смысл. Мы имеем в виду богословский и этический урок, который можно сформулировать следующим образом: Бог не безразличен к нравственному злу и наказывает его. Но речь идет не только об этом. Если посмотреть внимательно на финал каждого из двух повествований о потопе — с одной стороны, жертвоприношение Ноя и заключительные слова Ягве (Быт 8, 20–22), и, с другой стороны, благословение Ноя и союз, ознаменованный радугой (9, 1-17), мы обнаружим при всем различии выразительных средств, одно утверждение, полное надежды, которое второй Исайя воспроизведет по-своему: «Я поклялся, что воды Ноя не придут более на землю» (Ис 54, 9). В этих словах отражается оптимистический аспект, положительная направленность библейского рассказа о потопе: речь идет не только о справедливом наказании, но (в значительно большей степени) и о возобновлении Божьего благословения и истории спасения. Конечно, оптимизм не относится к поведению человечества. За жертвоприношением Ноя следует рассказ, заключительные слова которого (считается, что эти слова принадлежат ягвистской традиции, той же, что повествовала о первородном грехе), не оставляют места для иллюзий: «Не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его» (Быт 8, 21). Оптимизм не по отношению к человеку, который по-прежнему будет идти на поводу у тенденции к эгоизму, насилию, неверию; оптимизм по отношению к Богу, Который, равно добрый и сильный, конечно же, может привести людей к конечному спасению. И непрерывный ритм смены времен года, как и зрелище радуги после грозы, будут свидетельствовать о верности Бога этому Его желанию примирить с Собой род человеческий, чтобы утвердить его в истинном величии и счастье.
На этой оптимистической направленности основывается осмысление богословского смысла, придаваемого потопу Новым Заветом. Во-первых, устанавливается связь между потопом и крещением, в котором уничтожается мир греха и возникает новое творение (1 Петр 3,19–21). В этом контексте Ноев ковчег заключающий в себе надежду на будущее, семя нового мира, пророчески символизирует Церковь. Во-вторых, потоп как разрушение-восстановление мира, отображает и удостоверяет тот факт, чтор на развалинах существующего мира, т. е. одновременно с концом этого мира, Бог утвердит «новые небеса и новую землю, на которых обитает правда» (2 Петр 3,5–7,11–13).
Отметим, что, подхватывая и по-своему интерпретируя общее предание о потопе, боговдохновенный автор создает историю, а не только богословие или мораль, когда намечает главные линии всего пережитого человечеством до времени Авраама. Сами эти линии имеют богословское значение, и нельзя дать им раствориться в аллегории или в притче, не нарушив существенно план автора. Конечно, судя по многим признакам, автор намеревался набросать лишь приблизительную историю этой отдаленной эпохи, пользуясь доступными ему материалами и следуя художественным и литературным критериям своего времени. И все же в этой блестящей попытке написать всемирную историю, которая была сделана в первый раз на Востоке и нигде не повторялась в течение в еков, уже различим проницательный взгляд мыслителя, понимающего и объясняющего факты при свете идеи.
Вавилонская башня
66. Тот, кто читает рассказ, содержащийся в книге Бытия 11,1–9, без контекста, склонен дать ему неточное толкование, видя в нем сознательную попытку людей вступить в состязание с Богом, каким-то титаническим усилием достичь неба, а кроме того — сверхъестественное объяснение множественности языков.
На самом же деле, в библейском рассказе говорится о намерении части человечества основать политическое и этническое объединение противно замыслу Бога, Который разрушает усилия людей. Для того, чтобы понять это, нужно прежде всего перечитать соответствующий отрывок из Библии:
«Вся земля была едиными устами и одним наречием{12}. Двинувшись с Востока, они нашли равнину в земле Сеннаар, и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей, и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя (или памятник), чтобы нам не рассеяться по лицу всей земли.
И сошел Ягве посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие.
И сказал Ягве: вот, один народ, и один язык у всех; и вот что они начали желать, и теперь, что бы они ни задумали делать, ничто не будет для них недоступным. Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.
И рассеял Ягве их оттуда по всей земле; и они перестали строить город.
Поэтому наречено ему имя: Вавилон («Бабел»); потому что там смешал («балал») Ягве язык всей земли, и оттуда рассеял их Ягве по поверхности всей земли» (Быт 11, 1–9).
Для точной оценки этого факта необходимо отметить следующее:
1) Этот эпизод помещен после «хартии народов» в гл. 10, так что эти народы надо представлять себе уже рассеянными «каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих» (Быт 10, 5-30) и, согласно системе автора, остающимся за пределами его исторического горизонта (пар. 60 cл.). Следовательно, людей, которые пришли в долину Сеннаар, следует признать за одну ветвь человеческой семьи, уже широко распространившейся по миру после потопа и дифференцировавшейся лингвистически. Исследователи, добивающиеся большей точности, хотели бы видеть в них потомство Сима или ту часть его, от которой берет начало родословная линия Авраама (она следует как раз за эпизодом с Вавилонской башней (11,10–32).
2) Обратим внимание на стиль рассказа (ср. пар. 7): несмотря на народную драматичность повествования, которая с явным антропоморфизмом переносится и на Бога, в действительности оно довольно абстрактно и изображает достаточно неопределенную картину без перспективы. В таком рассказе между событиями первого и последнего стиха могут лежать века [218].
3) Выражение «сделать страну или людей одних уст» встречается в царских ассиро-вавилонских надписях и, как правило, означает «дать единство политическое, культурное, экономическое» [219]. Сделать их людьми «одного чувства» [220] было бы точным переводом, дающим слову «уста» значение не столько языка, сколько замысла, намерения. Вавилонская фраза слишком похожа на библейскую: «земля была едиными устами», чтобы не обозначать того же. Но если это выражение метафорично, то в библейском тексте говорится не о языках, а о намерениях. Такой смысл очень хорошо согласуется с контекстом: эти люди хотели сохранить политическое и культурное единство, хотели создать единую большую империю. Недаром рядом с башней они строят «город».
4) Выражение «башня, вершина которой до небес», напоминает многочисленные аналогичные выражения, употребляемые месопотамскими царями, которые хотят таким образом просто упомянуть о том, что они построили высокую башню. Очевидно, здесь имеет место «стандартная» гипербола (подобно нынешнему «небоскребу»), в которой отсутствует особый смысловой оттенок вызова Богу. Скорее, башни («зиккурату»), возвышавшиеся в главных городах Месопотамии и имевшие форму усеченной пирамиды, были храмовыми зданиями и предназначались для религиозных целей. Храм был центром политической и экономической жизни, как видно из тысяч экономических и административных табличек, найденных в архивах храмов вместе с юридическими и историческими текстами. Это удивительно согласуется с тем, что говорится в библейском тексте о намерениях строителей, которые как раз и хотели, возведя эту башню, создать объединяющий центр.
