При кровном родстве с Аллой Николаевной Катерина Николаевна отличалась от сестры более высоким ростом, гораздо большим размером обуви и не столь точеными формами. За отсутствие у нее Аллочкиной миниатюрности в шутку сетовали на отца, Лялиного деда. Благодаря высокому росту, широким плечам, крепкому здоровью и густой шевелюре его можно было сравнить с дубом, если, конечно, уместно сравнивать человека с деревом. Никто не сомневался, что проживет дедуля до ста лет, если бы не трагическая случайность четыре года назад.

Правда, мягкая манера разговора была присуща обеим сестрам, однако у младшей получалось более томно, а у старшей — чуть зануднее. Ляля привыкла к растянутым фразам тетушки, хотя любой новый знакомый с трудом удерживался от соблазна поторопить собеседницу. Вот и теперь у Катерины Николаевны с племянницей немедленно завязался разговор о музыке:

— Я все-таки считаю, что первый скрипичный концерт Чайковского в исполнении Венгерова и Аббадо — лучшее, что может быть. Само ощущение счастья, как точно оно передано. Но об этом тебе думать рано. Для экзаменов нужно отрабатывать этюды. Шопен или Калькбреннер — для аккордов…

— Тетя Катя, хочется для души играть, а не для экзаменов. Вот «Карнавал» Шумана…

— Не волнуйся, для души ты еще наиграешься, вундеркинд наш. И вообще. — Тетя Катя, улыбаясь, подмигнула Ляле. — В твоем возрасте в голове должен звучать сплошной марш Мендельсона…

— Конечно, — заметила Ляля, изобразив грусть в голосе. — Вот только с роялем под венец идти почему-то у нас не принято…

Александр Моисеевич улыбнулся, пощипывая бородку:

— Людмила, ты лукавишь — поклонники наверняка в штабеля готовы складываться. Просто тебя пока не разбудили… Вот придет время…

Алла Николаевна всплеснула руками:

— Что же мы за стол никак не сядем?

За едой беседа потекла по привычному руслу: общие знакомые, смешные истории, произошедшие в научных кругах и во время загранкомандировок. Ляля особенно любила слушать про путешествия. Отец регулярно летал за границу, но ничего не успевал толком рассмотреть или сфотографировать, кроме каких-то агрегатов в местных научных институтах. Правда, жене и дочери регулярно привозились миниатюрные сувениры, которыми была заставлена уже вся гостиная.

Иное дело — Александр Моисеевич. Его рассказы Ляля могла слушать часами. Сегодня он описывал свое пребывание в иранском городе Бушер, где русские строили атомную электростанцию:

— …А самое удивительное: чуть ли не каждый перс цитирует местных поэтов! Иной раз с трудом собственное имя написать может, а строфы из Хафиза знает наизусть. Вот это я понимаю — тысячелетние культурные традиции…

— Ну и что? — возразила Ляля. — Зато там и образованные люди наверняка про Пушкина слыхом не слыхивали. А я, между прочим, тоже из Хафиза могу… Ну, или хотя бы из Хайяма!

И вдруг, широко улыбнувшись, словно желая бросить вызов неудавшемуся дню и собственным тревогам, Ляля продекламировала:

Александр Моисеевич принялся аплодировать, а родители переглянулись и заулыбались. Решив продолжить традиционную демонстрацию талантов дочки, Алла Николаевна предложила:

— Лялечка, сыграй нам что-нибудь, на свой вкус!

Ляля только этих слов и ждала, ее же хлебом не корми — дай сесть за фортепиано. Инструмент — добротное беккеровское пианино, прекрасно настроенное и содержавшееся в образцовом порядке, — стоял у окна. Сквозь незадернутые бархатные гардины — еще одна дань Аллы Николаевны классическому облику квартиры — в комнату пробивался свет уличных огней. По утрам, когда радостная Лялька исполняла какую-нибудь задорную польку, клавиши заливал мягкий солнечный свет — но ей это не мешало, а, наоборот, только поднимало настроение.

Вот и сейчас она решила окончательно побороть собственную грусть: пальцы коснулись клавиш, и комнату заполнили веселые звуки «Турецкого марша». Играла Ляля виртуозно, и гости наперебой просили исполнить то или иное полюбившееся произведение. Лялька улыбалась, стараясь не показывать виду, как сильно ее радует всеобщее внимание. Пускай в школе считают заумной отличницей и серой мышкой, пускай на улице пристают наглые цыганки — все равно здесь она королева!

Раздался телефонный звонок — это была Светка, давняя Лялина подруга. Извинившись, девушка вышла из комнаты, поговорить. Александр Моисеевич повернулся к Евгению Львовичу:

— Звездочка у тебя растет, Женя, поверь мне, звездочка! Ты прав — надо ее в музыкальное. Хотя, честно говоря, только такие светлые головы нашу науку и двигают, она же у тебя такая способная!

Польщенный, Евгений Львович расплылся в улыбке.

— Да и как иначе? — заметила Катерина Николаевна. — У таких-то родителей?

— Ладно тебе, Катя, — рассмеялась Алла Николаевна.

— У меня родился тост! — продолжала Катерина. — За ваш дом! За ту ауру любви, терпимости и благожелательности, которая его наполняет. И за дочурку, которой, я уверена, вы всегда будете гордиться не меньше, чем сегодня!

Когда Ляля вернулась, Александр Моисеевич как раз рассказывал, как его пытались надуть у метро ВДНХ:

— Так вот, стою я как дурак с этой сеткой, которую они всунули. А мне еще говорят — это, мол, бытовая техника вам в подарок! Сразу понял, что-то не так, но что? Думаю, главное, чтоб, пока у меня руки заняты, кошелек из кармана не вытащили. А это тип продолжает: «Вас снимает скрытая камера! А эту акцию проводит Лужков — вам дарят подарок ценой тридцать тысяч рублей, а вы выплачиваете в бюджет города три тысячи — для помощи сгоревшему детскому дому!» Видели? На жалость бьет и на то, что я постесняюсь перед этой несуществующей скрытой камерой «детям» денег не дать! Насилу отвязался!

— Ой, — вспомнила Ляля, — а вот у меня сегодня случай был…

— Простите меня за излишнюю академичность выражений, но ведь есть идиоты, которые на такое ловятся! Да, Ляля, ты что-то хотела сказать?

— Не-е-ет! — Ляля вдруг остро почувствовала, что она имеет к упомянутым идиотам самое прямое отношение. Ей стало вдвойне стыдно, стоило вспомнить, как она сегодня рыдала на глазах у совершенно незнакомого человека. Немного подумав, девушка решила больше никому не рассказывать об этой истории. А то все станут пальцем тыкать, мол, посмотрите, святая наивность, чуть цыганке серьги не отдала…

Гости просидели допоздна. Непонятно почему, но в течение всего вечера Ляля возвращалась мыслями к случившемуся вновь и вновь. Уже за мытьем посуды она сказала себе: «Хватит! Нельзя зацикливаться на неприятностях». Мысленными усилиями она начала стирать из своей памяти неприятный эпизод. Вновь и вновь вымышленная тряпка проходилась по ухмылявшейся цыганке. С каждым разом ее образ мутнел, выкрикивая что-то на задворках сознания, пока окончательно не выцвел.

Аккуратно перемыв хрустальные бокалы и тарелки из китайского сервиза, уставшая Ляля отправилась расстилать постель. Раздвинув занавески и забравшись под одеяло, она еще долго смотрела на силуэты деревьев за окном, подсвеченные мягким мерцанием изогнутого фонаря. Из кухни доносились обрывки разговора родителей. Постепенно голоса становились все тише, Ляля засыпала. Уже в полудреме в голове, как на экране телевизора, появилась колода карт. Без манипуляций чьих-либо рук карты раскинулись, собрались, выстроились в домик, потом снова сложились в колоду. Далее бессознательное родило белозубую Катю Жемчужную, потрясывающую плечами и бубном. К ее зажигательному танцу присоединился Цыган из «Неуловимых мстителей». Красавец с кудрявым чубом танцевал вприсядку, руками похлопывая по голенищам сапог. «И несмотря ни на какие проклятия, этой весной мне обязательно повезет», — тоненькой ниточкой пролетело в Лялиной головке, приобрело форму бумажного змея и взметнулось ввысь.