— Ишь, ненормальные…

Лялька праздновала победу: все тревоги по поводу пятерок и медали позади. Она вот-вот получит аттестат, замечательный «пятерочный» аттестат, предел мечтаний! Папа с мамой умрут от счастья.

Светку же радовала долгожданная свобода от школы.

— Ну теперь все! И никаких институтов! Может, пойду в училище, на косметолога там или парикмахера. А то и сразу работать начну. В гробу я видала эту зубрежку!

Ляля с подругой согласиться не могла. Ее манили волшебный мир музыки, гармония аккордов и созвучий. Для нее отдых после выпускных был лишь краткой остановкой. Впереди маячили вступительные, которых она почему-то почти не боялась. Хотелось просто сесть за фортепиано и играть, играть, играть…

На выпускном вечере было весело. Дискотека в школе продолжалась до полуночи, а шампанское лилось рекой. По случаю торжества Ляля заранее отправилась в салон красоты, где ей соорудили на голове нечто совершенно потрясающее, плюс сделали первый в ее жизни профессиональный макияж. Нежно-голубое обтягивающее платье с изящной длинной юбкой шло ей невероятно. Новые туфли на шпильке прибавили рост. Светка шутила, что Ляльке только крылышки шелковые пришить — и получится настоящий ангелочек. Сама она пришла в декольтированном мини, с прической, усыпанной разноцветными блестками. Макияж подбирала и наносила собственноручно с учетом, что будет темно. Она сразу продемонстрировала всем желающим Влада, явившегося отпраздновать счастливое событие с подругой. Правда, чуть позже, в женском туалете, уже изрядно навеселе, призналась Ляльке, что собирается дать Владу отставку:

— Целуется неплохо, но перспектив никаких, и в кармане пусто. Вот ребята, которые каждую ночь в клубах тусуются, — это да!

Ляля пожала плечами и отправилась танцевать. Все-таки новая жизнь начинается! После шумной вечеринки неугомонные выпускники загрузились в длинный «Икарус». Ляля вместе со всеми отправилась кататься на автобусе по Москве. Особенно бесшабашные поспешили занять последние места подальше от водителя, чтобы никто не мешал выпивать прямо из горла. Бутылка откупоренного шампанского гуляла по рукам. Краснощекие хихикающие девчонки просили мальчишек не задерживать тару.

Даже в двенадцать ночи Тверская освещалась яркими огнями, улицу заполнял свет неоновых реклам. Ребята в автобусе шумели, смеялись, потом хором принялись петь песни. Ляльке было хорошо, тепло и почему-то немного тоскливо. В последний раз собрались все вместе — теперь большую часть однокашников она будет видеть лишь во время редких вечеров встреч.

На Поклонной горе все принялись фотографироваться на фоне монумента: довольно глупая затея, если учесть нехватку освещения, но зато веселая. Светка тем временем успела разругаться с Владом. Какой-то парень из другой школы — сюда съезжались выпускники со всей Москвы — то ли по ошибке, то ли намеренно преподнес ей розу, завязался сыр-бор, и Ляле пришлось всех мирить. Потом снова погрузились в автобус и в шуме, гаме, суматохе отправились догуливать на смотровую площадку. Ляле смертельно хотелось спать, и потому она вскоре поехала домой.

В доме никто не спал. Отец читал газету, лежа на диване, в комнате беззвучно работал телевизор. Алла Николаевна сидела на кухне у окна, обняв тонкими пальцами кружку с очередной порцией кофе. Заслышав скрежет ключа в замочной скважине, она направилась в сторону двери. Уставшая Ляля даже и не подозревала, что самое большое удовольствие за весь вечер она испытает в собственной прихожей в момент снятия туфель. С непривычки ноги отекли. Много часов на каблуках стало серьезным испытанием для юных ножек. Пришлось приложить усилие, чтобы стянуть с себя словно вросшую обувь. После того как была снята вторая туфелька, веки непроизвольно закрылись и на Лялином лице появилась блаженная улыбка. Стоя у стены, мама наблюдала за этой картиной. Засыпающая на ходу Ляля поплелась в свою комнату. Маминому взору открылись свежие мозоли — почти обязательный автограф любой новой обуви. Алла Николаевна не сводила глаз с пяток дочери, молча покачивая головой. На полдороге Лялька столкнулась с обеспокоенным отцом, вышедшим встречать дочку. Он вроде бы что-то хотел сказать или спросить, но передумал.

Сил с трудом хватило, чтобы снять с себя вечернее платье и расписную ленту, перекинутую через плечо. Ляля буквально упала на кровать. Задержав надвигающийся сон, она подумала, что такой счастливый, веселый, наполненный летним теплом вечер в ее жизни больше не повторится. Но, расставаясь со старым, так хочется верить, что новое будет еще лучше…

Уже на следующий день аттестат в красной обложке красовался на столе у зеркала. Днем позже к нему присоединилась золотая медаль. Ляля получала ее вместе с другими медалистами во Дворце молодежи. Она нетерпеливо ждала своего выхода. Когда же огромный зал услышал звучное «…приглашается Соколова Людмила Евгеньевна», Ляля поднялась на сцену под громкие аплодисменты, гордо приняла похвальную грамоту и самую высшую оценку одиннадцатилетних трудов. Как только трехцветная тесьма опустилась на плечи, правая рука машинально провела по холодному золоту.

Несколько дней кряду местом сбора родителей служила Лялина комната. Они словно завороженные не могли отвести глаз от регалий дочери. Евгений Львович безустанно благодарил супругу за подаренное ему счастье в ту далекую и в то же время недавнюю зиму. Заходясь от смеха, он вспоминал свой первый день отцовства.

Тогда, морозным февральским вечером, сразу после Лялечкиного рождения Евгений Львович делился своим безмерным счастьем с коллегами. Столь знаменательное событие отмечали прямо в лаборатории, где роль стаканов выполняли колбы. Глубокой ночью, предварительно выпив по пол-литра на брата, шумная компания добралась до стен роддома. В черном окне виднелась искомая цифра «15». Особо стойкие поддерживали счастливца под руки, он же, широко расставив ноги и махая норковой шапкой над головой, выкрикивал срывающимся голосом: «Ал-лчка! Лю-дчка! Я люблю вас, девочки мои!» Сопереживающие коллеги считали необходимым повторить каждое его слово от первого лица. После минуты такого разноголосья в некоторых окнах начали показываться сонные лица. Видимо, там, в глубине палат, они спрашивали друг друга, кто та счастливица при четверых мужьях. Когда же оголтелые мужики окончательно посрывали голоса, кому-то в голову пришла мысль достучаться до нужного окна с помощью снежков. Все дружно принялись лепить комья и метать их с относительной точностью. Снежная атака до смерти напугала ночного сторожа и весь медицинский персонал. Наконец-то в окне пятнадцатой палаты показалось родное лицо. Ослабленная тяжелыми родами, Аллочка одной рукой опиралась на подоконник, а другой стискивала накинутый второпях халат. Евгений Львович пытался разобрать по беззвучно движущимся губам, как прошли роды, крепкое ли здоровье у новорожденной и хорошо ли кормят. А еще жестами спрашивал, пришло ли молоко. Глухонемой диалог был прерван угрозами сурового сторожа вызвать милицию, к чертовой матери. На прощание Алла Николаевна, не нарушая больничной тишины, что-то проговорила с особой тщательностью, при этом потрепывая халат у себя на груди. В ответ Евгений Львович поспешил застегнуть настежь распахнутую дубленку.

За двадцать три года совместной жизни многое случалось: были и ссоры, и примирения, и горькие потери, и счастливые события. Но нежная привязанность Лялиных родителей друг к другу, казалось, только крепла. А мама вечно переживала за папу: не забыл ли пообедать, тепло ли оделся, не перетрудился ли в своей лаборатории? И, надо сказать, на то были все основания: без напоминаний Евгений Львович скорее всего забыл бы не только позавтракать, но также пообедать и поужинать. Ему ничего не стоило в январе выскочить на улицу в тонкой ветровке, а уж вернуться из лаборатории в белом халате — это святое.

Жарким июльским днем окно в Лялиной комнате было открыто настежь. В углу работал вентилятор, но все равно дышать было нечем. По комнате, словно белые птицы, разлетелись ноты, их страницы шелестели, когда задувал ветерок, а Лялька что-то сосредоточенно вписывала в нотную тетрадь.