Нет, он не впал в зависимость. Сильный организм не торопился привыкать к зелью. Димка лишь иногда позволял себе ширнуться для расслабухи и кайфа…
А вот Катя…
Она стала похожа на собственную тень. Она и дня не могла прожить без укола. И если Димка уговаривал Чику снизить ей дозу, то посреди ночи она начинала плакать и метаться, и отрубить ее мог лишь стакан водки.
Трудно было решить, какое из зол меньше: героин или алкоголь.
От наркотика Катя хотя бы становилась одухотворенной, просветленной, тихо играла свои фантастические мелодии, словно не чувствовала усталости. Этакий Божий одуванчик…
А от водки вся мерзость лезла наружу. Она хохотала, раздевалась догола, орала непристойности, потом ее обычно жутко рвало, и Диме приходилось полоскать ее под краном, нагнув над ванной.
После водки у Кати дрожали руки, она с трудом могла связать несколько нот, и рабочий день шел насмарку…
Нет уж, лучше героин… Для дела полезнее…
Дима уже отчаялся удержать свою подругу, оттащить от края бездны, в которую она так отчаянно рвалась.
Вот хотя бы сегодня… Она достала летний сарафан и собралась надевать его, не понимая, что за окном минус двадцать пять.
А когда Дима пытался натянуть на нее теплые сапоги, стала капризничать и брыкаться на потеху всей коммуне.
А ведь неделю назад спрашивала у Димы тоскливо и удивленно:
— Разве уже зима?
Тогда она остановилась посреди двора, зачерпнула рукой снег и зачем-то лизнула.
— Да, — вздохнула разочарованно, — снег… А я думала: мороженое…
Времена года для нее менялись, словно часы в сутках. Она жила, не замечая, какой нынче сезон… какой год… какой век.
Может быть, в своем сознании Катя прожила за это время целую вечность… А может — всего секунду…
«Как прекрасен этот мир! Какие пышные белые розы расцвели у меня под ногами! Разве по ним можно ходить? Это кощунство — топтать такую красоту!
А Дима меня обманывает. Он говорит: это снег…
Какой же снег летом?!
Они все считают, что я дурочка… Я же вижу… Переглядываются, шепчутся, что-то всегда от меня прячут…
Никому до меня нет дела! Никто меня не любит!
Только Чика… Он сам наполняет шприц, когда я уже готова ползать у него в ногах…
А Дима — нет. Он не любит. Он не дает Чике сделать мне укол или просит уменьшить количество кубиков.
Я же не глухая. И не слепая.
А они ведут себя так, словно меня нет рядом, точно я бесчувственное бревно. Обсуждают, дать мне «чистый» или самодельный отвар. Или лучше заменить все водкой…
А мое мнение учитывается?! Эй, вы!!!
Нет? Тогда извините… Это я просто так… Просто спросила…
Конечно, я хочу, чтобы мне стало хорошо… Очень хочу…
Все, все… Я уже паинька… Я умница-девочка…
Все, я сижу спокойно… Молчу, молчу… как рыбонька…
Чика хочет, чтоб я сыграла?
Э, нет! Меня не проведешь! Сначала — дозу!!!
Вот так… Сейчас горячие волны пройдут по телу, грязные стены превратятся в бело-розовый зефир, и зацветут рододендроны и анемоны…
Хляби небесные разверзнутся, и из них посыплются мягкие, податливые фигурки — звуки…
Только успевай ловить их, нанизывать ряд за рядом, плести из них, точно кружево, затейливую мелодию…
Все! Она уже готова родиться!!!
Скорей! Где моя скрипка?!»
Глава 9
МНЕ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
Как ни далеко шагнула вперед наука, а человеческое сознание и особенно подсознание остаются загадкой.
Никто не мог понять, почему Катя вдруг будто резко очнулась от беспробудной спячки, посмотрела на карманный календарик и сказала:
— Завтра у меня день рождения.
— Ой, точно! — подхватил Дима, которому стало неудобно, что он совершенно позабыл об этой дате. — Тебе ведь двадцать! Круглая дата. Надо отметить.
— Конечно, надо, — поддержали Чика и Славка. — Устроим по высшему разряду.
— Ты только не напивайся сегодня, — поморщившись, попросил Дима. — А то завтра самой противно будет. Весь праздник насмарку.
— Нет, что ты! — испуганно покачала головой Катя. — Мне совсем и не хочется…
— А укол? — подмигнул Чика.
— Нет, спасибо, — отказалась Катя. — В другой раз.
— Естественно!
— Я бы съела чего-нибудь, — вновь огорошила она всех, потому что в последнее время жевала лишь то, что ей, как птенцу, вкладывал в рот Дима.
— Колбаса есть. Бутерброд?
— А горячего? Я бы сейчас борща… маминого… — мечтательно потянула Катя.
— Отходняк! — пихнул Чику локтем Славка. — Всегда на горяченькое тянет…
— Надолго ли?
— Посмотрим…
— Слушай, на двадцатилетие надо бы подарить что-то… Все же дата… — сказал тощий Владик.
— И я даже знаю что! — усмехнулся Чика.
Ради Катиного праздника они не ходили работать на Арбат. А Катя с утра пораньше принялась отскребать и отмывать всю квартиру, отчистила плиту, смела паутину. Старый потрескавшийся кафель в ванной обнаружил свой первоначальный цвет — нежно-салатовый.
Всем входящим в квартиру Катя бросала под ноги мокрую тряпку, ведь им все равно не придет в голову разуться.
Вместо надоевших бутербродов она написала Димке длинный список, что следует купить из продуктов, а Владика отправила на оптовый рынок за одноразовой посудой.
— Катюха, ну у тебя и трудовой энтузиазм! — проворчал Дима. — К чему такие церемонии? Посидели бы скромненько…
— Ты что?! — обиженно вскинула на него глаза Катя. — Мне ведь двадцать, понимаешь?
— Нет, я, конечно, понимаю, — пожал плечами Дима. — Но мне тоже было двадцать… В армии. Как раз перед дембелем.
— Ну?
— Ну выпили, — хмыкнул Дима. — А что еще надо?
Катя отмахнулась от него, как от несмышленыша, и принялась резать салаты.
На этот раз будет не так, как в прошлом году! Надо сделать все, чтобы этот день запомнился. Пусть Катя не умеет печь пироги с капустой и «сенаторский» торт, зато с обычными закусками она вполне справится.
И оливье, и винегрет, и сырок с чесноком, и свекла с майонезом, а на горячее каждому по большому куриному окорочку, запеченному в духовке вместе с крупно порезанной картошкой.
Сунув в духовку горячее, Катя поспешила в ванную.
Все такое чистое, даже лечь приятно, вытянуться почти в полный рост, откупорить новый шампунь, промыть волосы, ставшие какими-то липкими и спутанными, отдраить мочалкой все тело… А потом пустить на макушку тугую струю душа. Сперва нестерпимо горячую, потом ледяную, и снова горячую…
От этого все тело наполнилось бодростью, а голова прояснилась, точно Катя понюхала нашатырного спирта.
«Этот день мой. И я знаю, что должна быть чистой, как новорожденная. Ведь сегодня повторяется миг моего появления на земле…
Пусть через двадцать лет, но земля возвращается в ту самую точку своей орбиты, где она была, когда я огласила истошным криком палату рыбинского роддома.
Мне кажется, что сегодня — особенный день. И он переменит всю мою жизнь.
А мои предчувствия всегда сбываются. Правда-правда, я это уже заметила. И сны исполняются, и нечаянные мысли оказываются верными, и карта выпадает тютелька в тютельку…
Но сегодня я боюсь пытать судьбу. Я не хочу знать, что именно будет со мной.
Просто знаю — нечто очень важное. Что-то случится, и все вокруг переменится волшебным образом.
Откуда я знаю?
Только не смейтесь… У меня немного щекочет под ложечкой, под коленками какая-то странная дрожь, а сердце иногда останавливается, словно забывает сделать следующий удар.
Так всегда бывает. Я уже запомнила это состояние и узнаю его.
Точно так же я себя чувствовала, когда Димка уходил в армию. Знала: ЭТО произойдет… По неопытности я тогда не понимала что…
И когда он вернулся, прямо к моему выпускному, — у меня так же сосало под ложечкой. И коленки дрожали, я едва сумела подняться на сцену… Но Димка еще не успел эффектно появиться из-за кулис, а я уже поняла, что он там.
