— Приветствуем тебя, сестра, — сказал он Кате. — Вижу, Дева позвала тебя, ввела в транс, указала нам твою избранность…
Катя покосилась на стоящую тут же, на сцене, картину, изображавшую женщину в белом. Похоже, она служила собравшимся иконой.
— Брат Кирилл, — сказала «преподавателю» девушка, приведшая Катю, — у сестры проблемы с деньгами. Я думаю, надо ей помочь…
Катя ужаснулась в душе: неужели она все разболтала невесть кому? Да еще при таком скоплении народа?! Загипнотизировали ее, что ли?
— Отринь материальное, откупись от суеты, чтобы целиком посвятить себя духовному, — сказал Кате отец Кирилл. Он поднялся, подошел к ней и положил ладонь ей на лоб. — Сколько тебе нужно для счастья, сестра моя?
— Четыреста долларов, — словно зомби, ответила Катя. — И еще двести каждый месяц.
Брат Кирилл усмехнулся.
— А для чего они тебе?
— Платить за квартиру…
— А вкусно есть и пить, наряжаться, развлекаться разве не хочется тебе?
— Нет, — честно ответила Катя. — Мне как-то все равно.
Брат Кирилл опустил свою руку и торжественно провозгласил:
— Убедились, братья и сестры?! Ей все равно! Верно было знамение Богородицы! Правильно рассчитал я дату нашего собрания!
— Славься, Богородица, Дева Пречистая… — тут же грянул в ответ нестройный хор голосов.
А брат Кирилл, который явно был тут самым главным, наклонился к Кате, приподнял за подбородок ее лицо и нежно тронул губами ее губы.
— Открой нам свое имя, сестра.
— Екатерина… — пролепетала Катя. — Криницына.
— Криницына?! — воскликнул он, словно она его чем-то обрадовала. — Что я говорил, братья и сестры?! Чистая, святая криница… Разве это не символично?!
Все закивали, с благоговением глядя на Катю.
— Славься, Дева Пречистая… — сказал ей брат Кирилл.
Катя залилась краской и смущенно шепнула ему:
— Вы ошиблись… Я не дева… уже давно… Вы, наверное, меня с кем-то перепутали…
— Телесное, физическое не имеет никакой связи с духовным, — терпеливо объяснил ей он. — Душой ты чиста. Именно такую искал я триста дней и ночей… — Он взял Катю за руку и повел к кулисам, велев своей пастве: — Молитесь Деве, славьте ее Благодать, благодарите за сей ценный Дар…
Катя поняла, что Даром является она, вот только почему? Что она такого сделала? И почему они так радуются тому, что ей нужны деньги? Разве могут одолжить?
За сценой оказалась маленькая комнатка, в которой был накрыт скромный стол: бутылка джина, тоник, бутерброды с икрой, тарелка с ломтиками лососины, пиалушка с маслинками и широкая миска с водой, в которой плавали ароматные Лепестки роз.
— Садись со мной, — сказал Кате брат Кирилл и первым опустился в кресло. — Омоем руки, как помыслы наши, и приступим к трапезе. Как видишь, все здесь постное, все по канону…
Катя окунула вслед за ним пальцы в чашу с водой, встряхнула их, отряхивая капли, так же, как и брат Кирилл, и посмотрела на замерших вдоль стен женщин и девушек в белых платьях.
Они стояли не шелохнувшись и смотрели на них с почтением.
— А они? — спросила Катя. — Я могу подвинуться…
Она села на самый краешек кожаного дивана, освобождая рядом с собой место. Ей было неловко есть в присутствии молчаливых наблюдателей.
— Им не положено, — сухо оборвал ее брат Кирилл. — Они еще не прошли послушание.
— А я?
— Ты другое дело. Ты Светлая сестра моя, — пояснил он, но понятнее от этого не стало.
Впрочем, голод брал свое, и вид деликатесов будил зверский, просто неприличный аппетит. Катя не удержалась и отправила в рот сначала маслинку, потом один бутербродик, потом другой…
А тут брат Кирилл протянул ей высокий бокал, до краев наполненный пузырящимся напитком. От него пахло можжевельником и лимоном, и Катя с наслаждением осушила его до дна…
Непонятно, что это за Братство такое и почему оно славит не Христа, а Богородицу, но у них очень здорово и приятно… И пожалуй, ей здесь нравится…
«Я никогда не пью много. Я еще ни разу не была очень пьяной. И я не сумасшедшая, чтобы думать, что опьянела от одного бокала терпкого, похожего на газировку, напитка…
Но я перестала быть собой…
Я больше не я… Я вижу себя словно со стороны, а тела совершенно не чувствую. Оно больше не принадлежит мне…
Оно принадлежит… брату Кириллу…
Оно, это тщедушное, жалкое, голое тело, лежит поперек широкой кровати, неловко запрокинув за голову тонкие руки, до половины загорелые, до половины молочно-белые… И декольте на груди загорелое — а дальше просто неприличная, синеватая белизна…
Мне видна каждая прожилка, каждая просвечивающая сквозь тонкую кожу вена…
Моя вена, с моей кровью…
Но ведь я больше не я…
По голубой простыне разметались пепельные волосы… А глаза широко открыты. Они смотрят на меня…
Нет… это я смотрю на себя…
А брат Кирилл обращается с моим телом совсем не по-братски. Он с вожделением покрывает его поцелуями, покусывает сосок, крепко сжимает руками бедра, разводит в стороны ноги…
У брата Кирилла на лбу выступила испарина, лицо покраснело. Он тяжело дышит, ритмично вдавливая мое тело в свою кровать.
Но я не знаю, где эта кровать находится и как на ней очутилось мое тело… Наверное, в этом вкусном джине с тоником было подмешано еще что-то, парализующее волю и отключающее чувства…
Но это я знаю сейчас, когда смотрю со стороны на мое распростертое тело. Когда я очнусь в нем, я об этом даже не вспомню…»
— Димка, который час? Я проспала?
Катя зажмурилась от яркого солнца и села на постели.
Но рядом был не Димка. Рядом лежал, завернувшись в белый махровый халат, красивый бородатый мужчина. Он ел спелый виноград со стоящего прямо на кровати серебряного блюда.
Это брат Кирилл…
И в памяти тут же всплыли странные картины — не то сон, не то видения…
Катя покраснела и потянула на себя шелковое покрывало. Под ним она лежала абсолютно голая.
— Не смущайся, — сказал брат Кирилл. — Теперь уже все равно поздно… Кстати, а кто этот Димка? Твой возлюбленный?
— Он ведь ждал меня всю ночь! — ужаснулась Катя. — Что же я ему скажу?!
— Лучше правду, — улыбнулся брат Кирилл. — А куда ты так спешишь, что боишься опоздать?
— На работу.
Он поморщился:
— Фу, какие глупости… Работать надо только на благо Пречистой, а не на людей. А чем ты занимаешься?
— Торгую на оптовом рынке.
— Тем более! — воскликнул он. — Христос ведь прогнал торговцев из храма.
— Но я зарабатываю на жизнь, — возразила Катя.
— А тебе больше не надо этого делать, — сказал он и поднес к ее губам спелую виноградинку. — Ам… Помнишь, как в «Песне Песней» Соломон сравнивает лоно Суламифи со спелым виноградом? Твое лоно тоже освежает и пьянит, как этот сок…
Катю смутили его слова, а особенно то, что вслед за словами он приступил к делу — стянул с нее покрывало и запустил пальцы в курчавые волоски на лобке.
— Это спелые колосья пшеницы… нива… жатва… — бормотал он.
От резких, нетерпеливых движений ей было больно, но она боялась крикнуть, понимая, что в этом странном, незнакомом месте никто не придет ей на помощь.
— Ты русалка… — Грудь и живот Кати обжигали его горячие губы. — В такую жару у тебя прохладная кожа… Ты холодная… холодная…
Голос его становился все требовательнее, в нем сквозили нотки недовольства. Катя поняла, что панически боится его, заставляя себя послушно следовать его воле.
— Ты холодная! — крикнул брат Кирилл. — Ледышка! Больше страсти! Разве не прекрасен возлюбленный твой? Разве ноги его не столбы, а живот не сноп пшеницы?
Она зажмурилась, уже ничего не соображая от страха.
Этот Кирилл просто сумасшедший… Сейчас он убьет ее, и никто даже не узнает, куда делась девушка Катя… Была и нету…
Она обвила руками его шею, подалась вперед, изогнулась призывно, лепеча что-то нечленораздельное, что вполне можно было бы принять за любовную страсть.
