Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Она права, хоть и не совсем. Перебарщивает, как всякая женщина, когда ей неймется доказать (еще бы!), что она умнее всех. Про себя я ей возражаю, однако только про себя, не вслух. Собственно, вслух мне и слова не вымолвить. Только отфыркиваюсь да брызжу пеной, которая лезет и в глаза, и в уши, и в рот. Чертовка Ева! Запустила мне пальцы в волосы и знай себе скребет да скребет!.. Да языком без остановки молотит. Пощады от нее ждать нечего. По счастью, мне залило уши. А приятно все-таки в воде поплескаться. Ухмыляюсь про себя. Пускай выговорится! Я ведь ее знаю. Время от времени ей требуется выпустить пар. Так почему бы ей этого не позволить?

Слушаю вполуха обрывки того-сего. А Ева все бранится, режет правду-матку, раздает всем сестрам по серьгам.

В потоке слов, которые я кое-как улавливаю и принимаю к сведению, различаю, что она снова клянет Олдржиха, а заодно с ним, разумеется, и меня. Припоминает сперва, как я позабыл заскочить в родительский комитет, где у нее было совещание с дирекцией, а потом — как я уже дважды обещал за ней заехать, когда она в городе делала покупки, и не заехал, и ей пришлось больше часа (со злости она чуток перехватила), как ослице, плестись с двумя набитыми сумками.

— Ты кончила? — пытаюсь я прервать поток ее красноречия.

— Молчи у меня! — Для пущей надежности она прикрыла мне рот мыльной ладонью. — Не думай, что с тобой сладко живется, баран ты этакий! Что себе в голову заберешь, то и долбишь, а остальное — гори синим пламенем. Ни о ком не думаешь, ни обо мне, ни о детях. Мы для тебя пустое место. Или не так? Ну, признавайся. Когда и где мы были в последний раз? Даже на речку и то не ходили. — Она перевела дух. — И тебе не стыдно? Ну, что молчишь?

Вот ведьма! Знает, как меня уесть.

— Каюсь, голубушка. — Я пробую задобрить и успокоить жену. Изогнувшись, обхватываю ее, притягиваю к себе; с меня течет, она вся вымокла, но ей хоть бы что.

— И не надейся, так просто ты от меня не отделаешься. Придется дать обещание!

Неожиданно она выливает мне на голову целый ушат воды.

Я снова пытаюсь изловить Еву. Подымаю обе руки и вслепую хватаю ее за плечи, но она ускользает, закрывает кран и, отхлестав меня полотенцем, набрасывает его мне на голову. Довольна. Торжествует.

И вдруг спохватывается:

— Ну вот! Из-за тебя про картошку забыла. Разварилась поди.

Сказала — и нет ее!

Я вылезаю из воды и сразу чувствую себя человеком. Через открытые двери слышу, как Ева бренчит тарелками и зовет Луцию и Томека обедать.

Садимся за стол. Молодая картошка и салат из огурцов, перед каждым — стакан холодной простокваши. Только такую еду еще и можно есть в эти невыносимо жаркие дни. Томек отхлебывает простоквашу. Луция вилочкой разминает картофелины и обмакивает в топленое масло, где плавают лодочки тмина. От картошки поднимается пар…

Пар этот невольно напоминает мне дрожащий, переливающийся на солнце душный воздух, который сейчас за стенами дома иссушает наш сад, терзает землю. Я не могу отделаться от этих мучительных видений; заботы вновь одолевают меня…

— Дети, мы с папой договорились, что сегодня вечером пойдем купаться, — раздается Евин голос. — Что вы на это скажете?

Ах, уж эта моя плутовка жена! Коли точно знает, чего ей хочется, — ничего не оставит на волю случая! Я в дураках, а ее прямо-таки подмывает порадоваться победе, добытой хитростью, но она сдерживается.

— Мама совершенно права. Давно пора прогуляться на речку, — давясь горячей картошкой, соглашаюсь я. А что еще остается? — На какое место пойдем, дети?

— К купальне! — кричит Луцка и хлопает в ладоши, хотя только что едва не засыпала над тарелкой.

— Там сейчас не искупаешься. Лучше пойти под Липу, а потом можно и порыбачить.

— Мне бы не хотелось идти туда с Луцкой, там глубоко, — возражает Ева.

— Да теперь воды везде по колено, — со знанием дела настаивает Томек.

— Ладно. — Я кладу конец переговорам. — Все успеем. И выкупаться, и рыбку поудить. А где ловить будем? Под запрудой или у омута? — Я взглянул на Еву. Она тоже любила посидеть с удочкой.

Пока Луцка в восторге верещала что-то насчет купальни, Томек, опередив Еву, воскликнул:

— У омута! В Лабе не клюет…

Как только речь заходит о рыбалке, Томек не знает никакого удержу. Он непоколебимо уверен, что стоит ему забросить лесу, как тут же на крючке забьется жирный карп.

— Разве что вонючая малявка попадется случайно, — продолжал Томек.

— Что верно, то верно, — согласилась Ева. — Когда в последний раз, в дождь, ты двух подлещиков принес, мне пришлось их выбросить.

— Видели бы вы усачей под плотиной, когда вода в реке была еще чистой, — вспомнил я. — А теперь что! Как-то смотрел я рыбацкие состязания. Набралось там человек сто, стояли чуть не впритык один к другому, весь берег заполонили. Разыгрывались три премии. Одна — за самую крупную рыбину, вторая — за самый большой улов, а третья, наоборот, — за самую маленькую рыбку.

— А ты что-нибудь выиграл? — влезла в разговор Луцка, слушавшая меня лишь краем уха. Все внимание ее было поглощено мороженым, которое Ева только что принесла из холодильника, и Луцка с помощью печенья заправляла его в рот.

— Вот глупая, — заметил Томек. — Ты что, ничего не слыхала?

— Все три премии получил один пенсионер.

— Так ему одному все три и отдали? — удивилась Луцка.

— Заслужил, — ответил я. — Сперва попался ему на крючок карп. Похоже, последний в тех местах и довольно крупный. Больше никто ничего не вытянул — так, парочку голавликов да несколько язей. Этой сорной рыбке ни грязь, ни смрад нипочем, лишь бы нажраться. Так вот и получилось, что все награды одному и достались.

— Но мы все равно пойдем к омуту, — повторил Томек. Он тоже за обе щеки уплетал мороженое.

— Луция! — окликнула дочку Ева. — Посмотри, сколько после тебя крошек. Как в хлеву.

Там, где сидела Луция, и впрямь все было усыпано крошками от печенья.

— Это все Томек, — отмахнулась Луция. — Он мне под руку глупости всякие болтал. — И вдруг, сверкнув на Еву блестящими глазками, добавила: — Вот стану большой и не буду крошки оставлять. У меня на груди такой же, как у тебя, балкончик вырастет, и там все будет застревать.

Мы расхохотались.

Пока Ева готовила кофе, я устроился в кресле и на минутку прикрыл глаза. Переваривал в уме все то, что Ева успела наговорить, пока мыла мне голову.

Земли, отведенные под яблоневые посадки, — это начало нашего нового обширного сада… Сколько хлопот, изнурительного труда вложено в него! Хотя район принял решение передать нам приусадебные участки, но на деле все оказалось иначе.

Кооперативщики взбунтовались. И не только они. Кто-то из соседей вдруг вспомнил, что здесь испокон веку пролегала самая короткая пешая дорога — через поля на Гостераз и в лес, куда по утрам наведывались грибники, а по вечерам удалялись влюбленные. Дескать, для пенсионеров там самое место дышать свежим воздухом или заниматься случкой собак, а пионерам больше негде выполнять обязательные школьные поставки лекарственных трав, кроме как обирая кусты шиповника, растущие по межам.

Все объединились против нас.

Даже безногим калекам, которые по этой пешей тропе и шагу не ступили, вдруг стало жаль ее. Общественный совет, во главе которого стоял брат одного из владельцев усадеб, заявил протест и разослал жалобы повсюду, куда только мог. Меня вызывали на заседания кооператива, я объяснял суть дела, но все напрасно. На собрании общественного совета, где разбирался наш спор с частниками, меня и Олдржиха (на сей раз он мне помогал, чем только мог) прямо-таки освистали.

Им сыграло на руку и то обстоятельство, что именно в этот момент район наш упразднили и все его органы и учреждения были переведены в Литомержице. Должностные лица сменились, на нас ни у кого не оставалось времени.

Первый секретарь, Ситарж, работал теперь в областном центре. Единственной радостью для меня был уход Паточки. Он дослуживал свой срок где-то в районном совете профсоюзов, в должности куда менее значительной, чем прежде.

39
{"b":"240325","o":1}