— Я уже считал дело решенным, — вмешался Гонзик. — Вы говорили, что все на мази, что проект вот-вот утвердят…
Он смотрел на меня в упор. И я не отвел взгляда.
— Ничего еще не решено. Нужно подождать. Кусок большой, не всяк его сразу разжует. (И дернуло же меня проболтаться о своем разговоре с Ситаржем!)
Чтобы как-то подбодрить их, я, повернувшись к Гоудеку, задорно проговорил:
— А ты не вешай носа, ты и без того им чуть землю не роешь. Кто хочет звезды увидеть, тот должен голову высоко держать!
Сказано это было, признаться, не очень умно. Мне стало неловко, едва лишь слова сорвались с языка. Ведь адресовал я их пожилому, всегда молчаливому тугодуму. Трудяга, каких поискать. От зари до зари роется в саду и всегда находит, чем себя занять.
Шамал поднялся и отпихнул ногой ящик.
— Хороша инициатива трудящихся, ничего не скажешь! Болтовня одна. Валяй вкалывай, как паны велят. Не работа — дерьмо!
Отвернувшись, он возмущенно запыхтел. Остальные, тоже расстроившись, молча поднялись следом.
После обеда я пошел проверить, как продвигается летнее опрыскивание яблонь. Очень важно уничтожить вредителей вовремя, тут каждый час воздастся сторицей. И что же? Гонзик, вместо того чтоб приняться за дело, разлегся в траве. Насос и бачок опрыскивателя валяются под деревом, а мой любимец, обычно такой проворный и сообразительный, предается безделью. И это моя правая рука! Тот, кого я считал надежнейшим помощником. Толковый, ловкий парнишка ходил за мною неотступно, как тень. И чем милее он становился моему сердцу, тем больше я его гонял.
И вот теперь, заложив руки под голову, задрав кверху подбородок, он жевал стебелек и глазел в небо. Гонзик так глубоко и сосредоточенно над чем-то раздумывал, что даже не заметил, как я подошел.
— Не помочь ли тебе встать? — взорвался я. — И давай за работу! Чтоб дело было сделано!
Он вздрогнул. Поморгал заспанными глазками, потом лениво потянулся.
— Доделаю. Сегодня, завтра — какая разница?
— Да ты что? Головомойки захотелось? — загремел я.
Он приподнялся и дерзко ответил:
— Такая работа, товарищ начальник, мне не по нраву. Все одно и то же. Хоть лежишь, хоть бежишь. Да и бежать-то некуда.
И это говорит мне Гонзик!
— Оно и видно. Бывало, такой участок ты за один день обрабатывал. Ну-ка встань, перемени позу да пробегись. А там и поговорим. Шевелись!
Он неохотно поднялся. И так же нехотя, с независимым видом взял опрыскиватель.
Я его понимал. Хорошо, даже слишком хорошо понимал. В прошлом году, когда мы разрабатывали наш план, он был увлечен ничуть не меньше, чем я. Именно он больше всех интересовался, как продвигается в районе наше дело. От его восторженного взгляда, с каким он слушал меня или наблюдал за моей работой, мне становилось даже не по себе.
Так же лениво, как встал, Гонзик, склонив голову, теперь накачивал воздух в опрыскиватель.
— Я хочу тебе кое-что сказать, Гонзик. А ты намотай себе на ус. Если у тебя что не получается, если все осточертело и скверно на душе, это еще не причина для того, чтобы бросать дело на полдороге. Я тебя, дружок, ни в чем не обманул. Надеюсь, мы понимаем друг друга. Подождем еще, но не будем опускать руки.
Поглядев на меня, он как-то чересчур поспешно отвернулся. Я прямо чувствовал, как полыхают у него щеки. Потому и отвернулся, чтоб я не увидел.
Не произнеся больше ни слова, Гонзик взялся за работу.
Конечно, веселее на душе у меня от этого не стало. Как последний болван, я поделился своими неприятностями с Евой. И пожалел.
Ева всегда умела ладить с людьми и находила с ними общий язык. Когда мы разрабатывали наш проект — да и в других делах, — тому или иному из членов бригады случалось и оробеть, потерять уверенность в себе или же раскапризничаться, а то и разлениться или на дыбы встать. И тут Ева, пуская в ход прирожденное женское кокетство, справлялась с любым отступником куда вернее, чем я, полагавшийся только на строгость и дисциплину. (Кому охота слушать нотации? Никому, по себе знаю. А вот надо же — по-другому не умею!) А Еве достаточно лукаво прищурить глаза, весело рассмеяться или наморщить нос, запустить в нытика гнилым яблоком или стрельнуть вишневой косточкой — и все приходило в норму.
Но на этот раз она сама подлила масла в огонь.
— И ты еще удивляешься? — спросила она, выслушав меня. — Словно с луны свалился. Делаешь вид, будто тебе неизвестно, сколько таких Олдржихов (она с кровожадной миной выговорила это имя) и Паточек расселось по нашим конторам, где решаются важные дела. И путаются под ногами, когда тебе нужно пройти. Ведь сам чуть не на каждом шагу о них спотыкаешься. А тебе, видать, все еще мало? Да кому после этого работать захочется?
— И ты туда же! Я уже и так сыт по горло. Не хочешь ли ты сказать, что во всем изверилась? Ситарж…
Сморщив нос, она прервала меня:
— Как мужчина он мне нравится. Но я уже сказала: поживем — увидим. Не поверю, пока не смогу убедиться своими глазами. Это только ты у нас, видать, сразу уши развешиваешь.
— Шутишь?
— Как хочешь думай. И вообще лучше спокойно сидеть и ждать. Мы, значит, спокойненько ждем у моря погоды.
Сердце у меня екнуло. Хитрюга! Вроде бы подпевала мне и поддакивала, а на самом деле подзуживала, хотела, чтобы я наконец-то на что-нибудь решился. Ведь наше положение мучило ее не меньше, чем меня.
На другой же день я отправился к Ситаржу. Еве на всякий случай об этом не сказал, благо у меня, кроме визита к секретарю, были дела и в дирекции госхоза. Ситаржа я не застал. Он пропадал где-то в районе, наверняка с головой погрузился в свои повседневные заботы. Назавтра его ждали на заседании какой-то областной комиссии в Усти… Напрасно съездил, зря время потерял. Всю дорогу твердил себе, что об этом неудачном путешествии Еве ни гугу. Однако она разгадала мои намерения, наверное, уже в ту минуту, когда я утром садился в машину.
— Ну и что? Чего добился? — спросила она, едва я показался в дверях. — Выкладывай как на духу.
— А что тебе хотелось бы услышать? Был в госхозе, — увиливаю я.
— Лучше не выдумывай. Ты был в районе. Я знаю.
Она подождала. Я упрямо молчал.
— Стыдно?
— Почему? Чего мне стыдиться, Ева? Не был я там.
— Не хватать же мне тебя за руку? Но я так и думала, — со вздохом произнесла она. — Наверное, он от тебя прячется.
— Как прячется? — взорвался я. (Бог знает, на что я рассердился в эту минуту.)
Хлопнув дверью, вышел в сад. Отвести душу… Но ничего не помогало. Меня разбирала злость, я все мучился. Душа словно заросла плевелами, заглушившими всякую радость труда. Собственно, уже теперь было ясно, что от будущего года ждать нечего. Нужно бы, конечно, почву под новые высадки подготовить. Но между мною и моей бригадой возникла невидимая, холодная, непроницаемая стена. Паршивые дни!
Но вот как-то вечером у меня дома зазвенел телефон. В такое время? Уже около одиннадцати. Я с неохотою поднял трубку.
— Ты не спишь? — послышался голос Ситаржа. — Чем же тогда занимаются Адам с Евой в этакую пору? — хохотнул он в трубку. Голос был радостный и довольный. — А теперь серьезно. Я только что из области. Ты лучше сядь… Ну так вот, все в порядке. Выгорело твое дело. Проект ваш одобрен целиком и полностью. В соответствии с государственным планом перспективного развития крупнопромышленного плодоводства. Вошел как составная его часть.
Ситарж помолчал.
— Ты меня слышишь?
— Слышу. — Я сглотнул ставший в горле комок. — А ты, часом, не пьян?
Он рассмеялся:
— Ты уже метал громы с молниями, а? Что поделаешь, потребовалось время… Я все отдал перепроверить. Ты выиграл. Так что кое-кто из несогласных — противники твои — поутихли. И план, и структуру видов одобрил и научно-исследовательский институт плодоводства. Их мнение очень способствовало успеху. Теперь что касается перспективного плана… С теми соседними усадьбами, с бездековскими наделами, можете начинать прямо хоть сейчас. Это решение принято еще раньше — но с условием, что весь план утвердят в области. Так что дело сделано… Значит, теперь держись! А я пойду спать. Не в пример тебе… — усмехнулся он. — Устал… Сил нет. Еле на ногах держусь. Ты слышишь меня?
