— Конечно. Но тогда почему…

— Погоди, — остановил он меня. — Всему свое время. Давай обсудим твои дела.

По каким-то соображениям Ситаржу расхотелось говорить о Паточке.

Тут что-то крикнула Луцка, и Ева, извинившись, нехотя поднялась. Ситарж поглядел ей вслед.

— Твоя помощница?

— Все, что связано с персиковой плантацией, вместе поднимаем.

— Повезло тебе! — проговорил он. Это прозвучало похвалой.

— Пожалуй.

Он не сводил с меня пристального взгляда.

— Еще один вопрос. Собственно, два. В этом новом саду, который ты собираешься разбить вместо приусадебных участков, вы на самом деле хотите посадить яблони?

— Лучшей земли, чем там, для яблонь не найти. Сам увидишь, если взглянешь на карту и план. Климатические условия на площади всего ареала приблизительно равные. Спокойные пологие спуски, обращенные к северу и северо-востоку. Структура почв тоже в общем одинаковая. Глубокий плодородный слой средней зернистости. Главным образом… Но определенная разница в структуре и рельефе земли имеется. С учетом этого наш план предусматривает цельные участки размером около двадцати гектаров. Персики прижились бы на том склоне, что тянется на противоположной от леса стороне. Там им было бы лучше всего… Даже вишня не требует столько перегноя, сколько яблоня. Яблоня не терпит известковых почв. Ты вот сказал, что всему свое время, но всему и свое место.

Взгляд его засветился.

— Да уж, эта твоя затея с персиками! Признаться… были такие моменты, когда и я начинал сомневаться, не безумие ли это. Не слишком ли далеко занесся ты в своих фантазиях. Однако персики налицо. Так, во всяком случае, представляется…

— Нужно было поточнее определить условия, — заметил я. — Какие сорта, когда и где высаживать, чтоб они прижились. В сущности, все сводилось к тому, чтобы переменить время и место посадок и подобрать нужные сорта. Я сознательно высаживаю их в пору вегетации, ни в коем случае не во время зимнего сна. На северной стороне. Собственно, я выращиваю их как кустарниковые породы, никаких высоких дерев. Ствол чуть ли не у самой земли раскидывает плодоносные ветви. На зиму к низкорослому деревцу мы подгребаем слой грунта, он предохраняет растение от морозов. При сильных морозах страдает лишь крона, закрытая часть цела и невредима, и весной с ее помощью ветки быстро идут в рост. Год спустя дерево снова плодоносит… Вот и все.

— Не так уж мало, — помолчав, заметил Ситарж. — Насколько я понимаю, это значит отвергнуть до сих пор существовавший способ выращивания персиков, то есть произвести настоящую революцию. И это в условиях, совершенно отличных от тех, из которых исходит государственная норма.

— Доказательства нашей правоты у нас налицо, — сказал я. — Персики нашей первой опытной плантации плодоносят из года в год. Деревца, взращенные новым способом, куда устойчивее. Устойчивее абрикосов.

Ситарж раздумчиво покачивал головой.

— Ты мечтатель, но к тому же и упрямый практик, — произнес он наконец.

— А иначе не получается. Нигде. Даже в любви, — рассмеялся я.

— Ах, дьявол! — восхитился он. — Ладно. Но не думай, что уже все в порядке. Нужно еще посмотреть твои бумаги. Всю разработку.

— Другого я и не прошу. Пока… Это реальный сбалансированный план.

В эту минуту к нам вернулась Ева. Принесла хлеб и яичницу, поджаренную на шпиге, густо посыпанную свежим зеленым луком.

— Наверное, не откажетесь.

— Конечно, не откажемся, — отозвался Ситарж. — Но можно бы и обойтись.

Ева дружески и открыто взглянула на него.

— Знаете, сколько на свете вещей, без которых можно обойтись, а все же приятно, коли они есть. Жалко, если бы их не было.

Она присела, доверчиво положив руку мне на плечо.

Мы чокнулись.

Держа бокал в руке, Ситарж довольно щурился. Я понимал, что в эту минуту для него не существовало ни прокуренных стен канцелярии, ни груды сведений и резолюций, ни бесконечных совещаний, телефонных звонков и собраний, ни просителей, добивающихся приема, ни их сетований и жалоб.

— Да. Мне здесь нравится, — еще раз повторил он. И тихонько, словно про себя, добавил: — Неужели так еще бывает? Адам и Ева… Как при сотворении мира.

— Да ведь во всякую минуту что-то сотворяется. Началам нет конца. Такая вот вечная напасть, она же и счастье.

К дому подкатила машина Ситаржа, но он ее не заметил. Смотрел на сад, не сводя взгляда с переливчатого радужного отблеска, игравшего на чистом холодеющем небосводе. Что-то занимало его мысли.

— Знаешь, Адам, — спустя некоторое время проговорил он. — Я ее вижу.

— Что видишь?

— Эту твою обетованную землю. Плантации, простирающиеся в долине отсюда и до самой Лабы. Весь твой необъятный сад. Но сколько хлопот! Сколько труда! Ты отдаешь себе в этом отчет?

— Да ведь не только труд, но и радость.

Он поднялся. В глазах мелькнул живой огонек.

— Слушай, — спросил он. — А у тебя дома нет копии разработок?

— Есть.

— Захвачу-ка я ее с собой. Увлекло меня это дело. Очень. Хочется с головой влезть не откладывая.

Мы остались одни. Стояли на дороге, пока машина не выехала из ворот потемневшего сада.

— Ну, что ты на это скажешь? — спросил я Еву, с трудом превозмогая волнение.

Она кивнула, но как-то безучастно.

— Так что же? Или тебе что-то не глянулось?

— Нет, я рада, — отозвалась Ева. — Но лучше подождем. Жизнь научила меня верить только тому, что уже видишь собственными глазами. Да ты и сам так говоришь.

Я поглядел на нее с удивлением. И это Ева?

Только теперь я вспомнил, что все время, пока Ева угощала и развлекала Ситаржа, она чувствовала себя словно не в своей тарелке. Говорила мало, чаще молчала. Это она-то, обыкновенно не упускавшая возможности как-нибудь оживить обстановку, сдобрить острым словцом. Пламень, обычно полыхавший в ней, был чем-то притушен. Не так ярко блестели глаза. Еще в полдень, во время обеда, она светилась радостью жизни. Наш проект! Когда мы начинали его разработку, она горела воодушевлением, не давала себе ни отдыху, ни сроку, лишь бы поскорей довести до конца. А теперь вдруг это как бы ее вовсе и не касалось.

— Что произошло? — настаивал я. — В каких облаках ты витаешь, дружок?

— Да здесь, рядом.

— Нет, уж мне ли тебя не знать, тебя куда-то унесло.

— Все работа да работа, — вздохнула она. — Уж эта твоя работа!

— Моя?!

— Ни секунды мне не можешь уделить.

— Тебе? — рассмеялся я. — Да разве о тебе забудешь? А если бы я вдруг и забыл, ты бы тут же напомнила. Разве не так?

— В этом я теперь вовсе не уверена, — Она вздернула губку. — Нынче ты с самого раннего утра не обращаешь на меня внимания.

— Да что с тобой, Ева?

— Ты даже не заметил, а на мне — нарядное платье, — продолжала она. — Сам говорил, что оно тебе нравится.

По правде сказать, я только теперь увидел, что на Еве выходное платье цвета брюссельской капусты, с глубоким узким вырезом и воротничком. Оно очень ей шло. И Ева это знала.

— Очень тебе идет.

— Только тебе это просто-напросто безразлично. Все остальное — важно, а что со мною — безразлично, — мирно, без раздражения заявила она. Голос ее звучал на редкость спокойно, но не равнодушно. Напротив, в нем ощущалось подспудное напряжение. Он был как тихая поверхность глубокой реки. И выражение лица у нее было такое же.

— Что случилось, Ева? Давай-ка выкладывай!

— Откуда вдруг такое участие?

Тут я увидел, что она едва сдерживается, стараясь совладать со своим лицом; покусывая губы, отводит взгляд в сторону. А в глазах уже вспыхивают лукавые огоньки.

— Ну так что ты хочешь сказать?

— У тебя ведь сегодня удачный день, Адам, правда? Так пусть он будет удачным до конца. — Она помолчала. — У меня для тебя сюрприз.

— Для меня?

— И для тебя, и для меня, — понизив голос, промолвила она. В голосе ее звучала радость, рождавшаяся где-то в глубине души. Рассеянная улыбка все еще блуждала на губах, словно Ева о ней забыла.