Хорошо изучены другие примеры Австралия с ее фауной сумчатых животных, с ее утконосом и ехидной, Новая Зеландия с бескрылой птицей киви и реликтовым пресмыкающимся — гаттерией. Но эндемичные виды острова Пу'а-ту-тахи резко отличаются от ранее известных. Во-первых, здесь эндемичны не только виды, но и классы и даже типы. Во-вторых, эти виды растений и животных, начиная с микроорганизмов и кончая змеями и птицами, несовместимы с остальной жизнью на Земле.

Что же все это значит?

Основа жизни — белки. Это длинноцепочечные молекулы, состоящие из аминокислотных звеньев. Все белки на земле построены из двадцати типов аминокислот.

Поразительной особенностью аминокислот, входящих в состав белков, является их асимметрия. Девятнадцать из двадцати канонических аминокислот — асимметричные молекулы. Это значит, что каждая из них может существовать в двух формах — в правой и левой, относящихся друг к другу как правая и левая рука.

Но в живых организмах — аминокислоты только левые. Жизнь асимметрична, начиная с ее молекулярных основ. Организмы способны усваивать только левые аминокислоты, — правые антиподы в состав белков не включаются.

В чудесной повести Льюиса Кэррола «Алиса в Зазеркалье» героиня спрашивает: можно ли пить зеркальное молоко? Сейчас мы знаем ответ. Пить его можно, но бесполезно. Зеркальное молоко не питательно.

Исследование асимметрии живого связано, прежде всего, с именем великого Пастера. Много позднее глубокие мысли по этому поводу, высказал советский ученый Вернадский. В 1940 году другой советский ученый — Гаузе — опубликовал очень интересную книгу «Асимметрия протоплазмы».

Почему жизнь асимметрична?

Сейчас мы уверены в том, что первичные живые организмы произошли из неживого вещества. Эта теория, общепринятая в современном естествознании, была развита опять-таки советским ученым Опариным.

Но при абиогенном возникновении жизни появление правых и левых аминокислот равновероятно. Почему все-таки в организмах фигурируют только левые аминокислоты, а не равные количества левых и правых?

Надо думать, потому, что жизнь возникла в местах случайных скоплений левых молекул. Дальше она эволюционировала, отбирая левые молекулы от правых со всё возрастающей точностью. Можно привести аргументы в пользу большей биологической приспособленности асимметричных организмов, по сравнению с симметричными.

Как показало исследование, белки растений и животных острова Пу'а-ту-тахи состоят не из левых, а из правых аминокислот! Это — зеркальные отражения обычных аминокислот остальной части биосферы.

Можно думать, что очень давно зарождалась и «правая» жизнь. Везде, кроме нашего острова (а может быть, и других мест, нам еще неизвестных), «левая» жизнь осилила «правую». Но на острове жизнь развивалась «независимо. И когда возникли достаточно разнообразные организмы „правого“ типа, они оказались в безопасности. Единственным условием существования „правой“ жизни была многочисленность этих организмов. Чтобы они могли питаться друг другом. В такой ситуации эволюция пошла особым путем и привела, например, к появлению четырехногих насекомых.

Мир острова Пу'а-ту-тахи — своего рода антимир.

Но он не аннигилируется при встрече с существами остального. мира, а, напротив, отделен от них невидимым барьером. Он никого не трогает и сам находится в безопасности — относительной. Конечно, человек может запросто его уничтожить…»

Джонни зевнул и отложил журнал. Он ничего не понял и просто не поверил Хогланду.

Не может быть, чтобы пережитые ужасы объяснялись какими-то аминокислотами. И достигнутые наконец известность и благополучие! Ясно одно: от ученых следует держаться подальше. Джонни простой человек, а они воображают о себе слишком много!

Облака лежали под самолетом, как Антарктида. Далеко внизу в невидимом океане плавали рыбы и извивались водоросли. Ракетные двигатели самолета мерно шумели, нагоняя сон.

В расчеты вкралась ошибка. Они не прошли над атмосферой, а ударились о нее. Корабль врывался в воздух с грохотом, от которого у них лопались барабанные перепонки. Распластанные каждый на своем ложе, они чувствовали, как сжались до предела амортизаторы; передние экраны полыхнули ярким пламенем и погасли, — подушка раскаленных газов расплавила наружные объективы, торможение началось слишком поздно и было недостаточно интенсивным. Рубку наполнил чад от жженой резины. Под прессом перегрузки люди слепли и глохли. Близился конец, но даже об этом никто не мог думать: не хватало сил, чтобы расширить грудную клетку, глотнуть воздуха, — это делали за них все еще работающие кислородные пульсаторы, которые вталкивали воздух в людей, как в лопающиеся баллоны.

Внезапно рев стих. Вспыхнули аварийные лампы, по шесть с каждой стороны, люди зашевелились, над разбитым, сплюснутым в гармошку пультом двигателя багровел сигнал тревоги, куски изоляции, осколки плексигласа с шелестом елозили по полу, рева не было — все поглотил глухой усиливающийся свист.

— Что… — прохрипел Доктор, выплевывая резиновый мундштук.

— Лежать! — предостерег его Координатор, который смотрел в последний неповрежденный экран.

Ракета перекувырнулась, как будто в нее ударил таран. Нейлоновые сетки, в которые они были запеленуты, задрожали как струны, на мгновение все застыло словно на поднявшихся вверх качелях, потом на людей обрушился грохот.

Мышцы, напрягшиеся в ожидании последнего удара, обмякли. Ракета, стоя на вертикальном огненном столбе, медленно опускалась вниз, дюзы грохотали успокоительно; это длилось несколько минут. Внезапно по стенам прошла дрожь. Вибрация становилась все сильнее, турбины собирались сорваться с опор. Люди переглянулись. Никто ничего не говорил. Они знали, что все зависит от того, выдержат ли роторы.

Вдруг рубка заходила ходуном, как будто снаружи в нее с бешеной быстротой бил стальной молот. Толстая выпуклая линза последнего экрана в мгновение ока покрылась густой паутиной трещин, его фосфорический диск погас, в падающем снизу скудном свете аварийных ламп люди видели на наклонных стенах собственные увеличенные тени; грохот перешел в протяжный рык, под ними что-то трещало, ломалось, рвалось с металлическим скрежетом. Корабль, сотрясаемый чудовищными рывками, летел ослепленный, мертвый; люди сжались, затаили дыхание. Кромешная тьма, хаос; вдруг их тела, как стрелы, пронеслись, растягивая во всю длину нейлоновые тросы, но, к счастью, не достигли искореженных пультов и повисли, медленно покачиваясь, как тяжелые маятники.

Ракета повалилась, словно падающая гора. На этот раз грохот был далеким и тупым, глыбы выброшенного грунта с негромким стуком скатились по наружной обшивке.

Все замерло. Под ними урчали трубопроводы, что-то все быстрее и быстрее устрашающе булькало, слышался шум стекающей воды, смешанный с пронзительным, повторяющимся шипением, будто какая-то жидкость капала на раскаленные плиты.

— Живем, — произнес Химик в полной темноте.

Он не видел ничего. Висел в своей нейлоновой сетке, как в мешке, подвешенном на тросах за четыре угла. Это означало, что ракета лежит на боку. Если бы ракета стояла, сетка была бы натянута горизонтально. Что-то щелкнуло. Вспыхнул бледный бензиновый огонек старой зажигалки Доктора.

— Экипаж? — спросил Координатор.

Один трос его гамака лопнул; Координатор медленно, беспомощно раскачивался, просунув руку в ячейку нейлоновой сетки, и безрезультатно пытался схватиться за что-нибудь выступающее из стены.

— Первый, — сказал Инженер.

— Второй, — отозвался Физик.

— Третий, — голос Химика.

— Четвертый, — сказал Кибернетик, держась за голову.

— Пятый, — кончил Доктор.

— Все. Поздравляю, — голос Координатора был спокоен. — Автоматы!