0'Брайн понял, что еще через мгновенье она закричит и, расталкивая окружающих его людей, ринется к нему; он не знал этих людей, и все же его обуял безудержный стыд перед этими людьми за то, что вот эта имела право на жалость к нему, капитану 0'Брайну.

Он сделал усилие и отвернулся. И тогда с другой стороны увидел настоящий экран, и на нем — усталое, осунувшееся лицо Симоны. И снова он не удивился, хотя Симона должна была быть здесь, на «Арамисе», а не где-то далеко и рядом с начальником русской стан ции, и снова он подумал, что все хорошо, раз эта женщина жива, и, сам удивляясь тому, что он говорит, он с трудом разжал губы и произнес:

— Я командовал кораблем до последнего момента и один несу ответственность за все, чтO произошло на его борту.

Гримаса отвращения пробежала по лицу Симоны, и она выключила экран.

— Все еще играет в джентльмена, — сказала она Холяеву. — Ну, скоро твой грузовик?

— Посиди, посиди. — Холяев наклонил голову, прислушиваясь к щебету, доносившемуся из фоноклипса. — Сейчас будет самое интересное: приступили к вскрытию пола в тамбурной камере. Похоже, что это действительно тайник. А до грузовика еще час двадцать.

Симона уселась и стала безучастно глядеть на экран: два кибера на присосках кромсали титанир, с трудом отгибая тридцатимиллиметровый слой сверхпрочного сплава. Они ползли, сантиметр за сантиметром, пока не наткнулись на какое-то препятствие, и начали возиться на одном месте, но тут сработал какой-то скрытый механизм, который они обнажили, и вдруг вся плоскость пола поехала вбок, и киберы испуганно подбежали к стенке и полезли на нее, присасываясь губчатыми лапками, но пол отъехал только наполовину, и в открывшемся прямоугольнике показалось что-то бесформенное, светло-желтое, слипшееся в комок, как лапша… Холяев, бледнея, потянулся к верньеру четкости, и тут этот комок зашевелился, закопошился, распался на ряд отдельных тел, и одно из этих тел голое небольшое существо, величиной с десятилетнего ребенка — на четвереньках поползло в сторону, и ноги его дрожали и расползались в стороны, и оно добралось до стены и стало беспомощно тыркаться в нее головой, ослепленное прожекторами киберов.

Симона схватилась за ворот свитера — комок подымался в горле.

Было прохладно и безветренно, и желтые кленовые листья, занесенные из соседнего леса, редкими созвездиями лежали на темно-синей посадочной площадке. Симона посмотрела на Митьку, который сидел у ее ног, обхватив побитые коленки, и вдруг поймала себя на мысли, — что сама она почему-то не села рядом и стоит сейчас и вроде бы стесняется, как в тот раз Ираида Васильевна. Ни плаща, ни сумки не было, и она опустилась прямо на траву, по-осеннему клочковатую и пожухлую.

Остаток вчерашнего дня они провели вместе. Вчера Митька плакал. Дело было в лесу, и Симона отвернулась от него и присела на пенек. Сидела она долго, вертя в руках скрипучую коробочку переносного фона. Наконец услышала за собой шорох — Митька уходил.

— Митя, — тихо и почти жалобно попросила она, — закинь мне антенну на дерево: надо с Холяевым связаться.

Этот странный, необычно мягкий голос остановил Митьку. Он вернулся, не глядя взял тонкую синтериклоновую нить и полез на дерево. Это действительно было необходимо, потому что установить связь с космической станцией по переносному фону было делом далеко не элементарным. «Первая Козырева» упорно не ловилась. Митька стоял, бездумно глядя на коричневую плюшку микродинамика, из которой доносился разноязыкий щебет.

— А ведь это — про них, — неожиданно сказала Симона и вполголоса стала переводить. Все заокеанские станции взахлеб передавали подробности о подземных заводах (уже успели пронюхать!) покойного (уже успели убрать!) Себастьяна Неро. Это для них «Бригантина» переправляла на Землю партии венериан; это на них получали синтетический белок, используя в качестве катализаторов неизвестные доселе соединения инертных газов, которые каким-то чудом выдыхали венериане.

— Гады, — Митька скрипнул зубами, — везти людей, как скот…

— Венериан, — поправила Симона.

— А венериане что — не люди?

— Нет еще, — сказала Симона, — тем и страшнее. Сейчас люди просто не позволили бы сделать с собой такое.

Митька повел плечами, — еще бы! Пусть только попробовали бы. Симона чувствовала, что все это как-то отвлекает его от самого главного его горя, и снова закрутила верньер настройки. И снова — они. Их правительство разыгрывало шикарное неведенье. Себастьян Неро — бизнесмен, конгрессмен, политикан, интриган, выдающийся ученый — оказался выгодным козлом отпущения. Космолетчики по сравнению с ним выглядели всего лишь мелкими козлятами. И все-таки фоны захлебывались, требуя для космических пиратов достойного конца: восстановить древний закон о смертных казнях, вот уже сто лет как преданный забвению на всей Земле, и выбросить их в Пространство. Без суда и следствия, как работорговцев, захваченных на месте преступления.

Все эти сообщения Симона прослушала спокойно, — в голове не укладывалось, что сейчас возможно так «без суда и следствия». Промелькнуло коротенькое сообщение о том, что Комитет космоса еще до предварительного разбора дела стюардессы Паолы Пинкстоун лишает ее права работать когда-либо в системе Комитета. И это было не страшно, — разумеется, частные авиакомпании наперебой начнут приглашать Паолу работать стюардессой на каком-нибудь межконтинентальном мобиле. Реклама!

Этого Симона переводить не стала, — ведь она коротко, но довольно точно передала Митьке все, что произошло на станции, и ему была известна роль Паолы в том, что все вышло именно так.

Да Митька ее и не слушал. Сил не было. Он просто чуть покачивался, сидя на корточках над плоской коробочкой фона, одуревший от горя, непривычности собственных слез и бесконечной маеты холодного вечернего леса. Он вздрогнул, когда Симона схватила вдруг фон и поднесла к губам.

— Илья, — закричала она, — Илья, «Первая Козырева», Илья! А, черт… — И она заговорила, быстро называя какие-то цифры и буквы, — наверное, позывные. Фон замолчал, и вдруг сказал немного удивленным мужским голосом:

— Ага, нашлась.

— Ну, что там, Илья? — спросила Симона и осторожно покосилась на Митьку — не сказал бы Холяев чего лишнего, мальчишке на сегодня и так хватило.

— Да ты что, передач не слышала? — сердито спросил голос из коробки.

— Нет, — кротко сказала Симона, потому что честно не могла бы сейчас повторить, о чем кричали американские дикторы за несколько минут до этого.

— Так вот, они не приземлились. — Холяев засопел. — Стартовали сразу за твоим грузовиком, и уже несколько часов петляют по самым невероятным орбитам. Я имею в виду ракету, взявшую на борт троицу с «Бригантины»! — почти закричал он.

— А экипаж этого «муравья»?… — тихо спросила Симона.

— Американский.

Фон опять захлебнулся помехами, издалека донеслось что-то похожее на «слушай…». Симона глянула на Митьку — как там он, можно ли еще слушать? И совсем рядом с собой увидела недоуменные, расширенные вечерней темнотой глаза мальчика.

— О чем они? — с тихим отчаяньем проговорил Митька. — О чем они все?…

Спал палаточный городок Митькжного школьного лагеря. Спал и Митька в самой крайней, Симониной палатке, с головой завернувшийся в лётную куртку, подбитую мехом росомахи. Под головой у Симоны попискивал вечный ее переносный фон. Ракета с экипажем «Бригантины» все еще кружилась над Землей, и горластые представители американской общественности хорошо поставленными голосами взывали к пресловутой демократии, требуя удовлетворить «волю народов- всего мира»: не допустить на Землю космических пиратов, поправших, опозоривших, предавших, опустившихся, докатившихся и т. д. и т. п. Короче говоря слишком много знавших. Старинный прием. Раньше это проходило как «убит при попытке к бегству». Но вот уже сто лет, как никого не убивали. Официально, во всяком случае. Автомобильная катастрофа, так кстати происшедшая вчера с мистером Себастьяном Неро, во второй раз уже не лезла бы ни в какие рамки, и, чтобы избавиться от космолетчиков, приходилось разыгрывать роскошное представление по всем международным фонам под лозунгом: «Свободный американский народ требует».